Сценарий, начертанный на чешуе рыб
Однажды, незадолго до Пере(пи/бе)си населения, Андрей Юрьевич Санников пришёл в клуб и объявил о том, что наш, русский (!) фильм взял награду на западе за операторское мастерство, что смотреть его надо обязательно, и, когда придут с анкетами, он в графе "национальность" укажет: "меря".
Кажется сейчас: в другой жизни это всё было. Но "Овсянок" я посмотрел.
Я заранее выслушал все претензии к фильму: и о несгибаемости тела, и о содержании бутылочек, много о чём. И от православных, что этот фильм разрушителен для русского самосознания. И от поэтов, что фильм - чистая поэзия, что никто так не передал русскую осень в кино. И в этом треске фильма я не увидел: я прожил жизнь этого самого Аиста. Мне не важен сюжет. Важен человек, Его реплики. Его сбор гербария традиции на руинах культуры. О каком эротизме речь? Сцена свадебного повязывания нитей? Мытьё водкой? Наблюдение мужем мастурбации жены? Камера предельно стыдлива. Осторожна. Задумчива. Посмотрите как показано "омовение в реках" после похорон.
Удивительные кадры. Трагические и беспомощные. А линия отца Аиста? Архетип северного барда. Почему-то настойчиво лез в глаза образ Алексея Леонидовича Решетова. Понятно, что я не сравниваю поэзию. Отец Аиста графоман чистой воды. И то, как хор поёт его белиберду, только подчёркивает общее непонимание природы слова, потерянность их смысла. Но нерв жизни, бытование. Традицию держит не слово, а ритуал, единственно правильное действие. Отношение.
"У меря нет богов, есть только любовь друг к другу" - это самая страшная фраза фильма?
Ритуал передачи тела огню, а после возвращение пепла реке? На следующий день смотрел "Сиддхартху" (по Герману Гёссе, 1976) и там тот же самый ритуал показан при большем скоплении людей как нечто само собой разумеющееся. Возвращение в природу. В круговорот всего, потому что всё - и есть Бог. Каждый камень - земля, рыба, человек, Будда в потенциале.
Мирон просит у птиц "бессмертия". И они даруют ему его: овсянки целуют водителя в глаза на мосту.
Фильм северный. О менталитете. О нежелании другой жизни. Об утрате меланхолических уснувших городков. Неудобный фильм. Хороший.
Кажется сейчас: в другой жизни это всё было. Но "Овсянок" я посмотрел.
Я заранее выслушал все претензии к фильму: и о несгибаемости тела, и о содержании бутылочек, много о чём. И от православных, что этот фильм разрушителен для русского самосознания. И от поэтов, что фильм - чистая поэзия, что никто так не передал русскую осень в кино. И в этом треске фильма я не увидел: я прожил жизнь этого самого Аиста. Мне не важен сюжет. Важен человек, Его реплики. Его сбор гербария традиции на руинах культуры. О каком эротизме речь? Сцена свадебного повязывания нитей? Мытьё водкой? Наблюдение мужем мастурбации жены? Камера предельно стыдлива. Осторожна. Задумчива. Посмотрите как показано "омовение в реках" после похорон.
Удивительные кадры. Трагические и беспомощные. А линия отца Аиста? Архетип северного барда. Почему-то настойчиво лез в глаза образ Алексея Леонидовича Решетова. Понятно, что я не сравниваю поэзию. Отец Аиста графоман чистой воды. И то, как хор поёт его белиберду, только подчёркивает общее непонимание природы слова, потерянность их смысла. Но нерв жизни, бытование. Традицию держит не слово, а ритуал, единственно правильное действие. Отношение.
"У меря нет богов, есть только любовь друг к другу" - это самая страшная фраза фильма?
Ритуал передачи тела огню, а после возвращение пепла реке? На следующий день смотрел "Сиддхартху" (по Герману Гёссе, 1976) и там тот же самый ритуал показан при большем скоплении людей как нечто само собой разумеющееся. Возвращение в природу. В круговорот всего, потому что всё - и есть Бог. Каждый камень - земля, рыба, человек, Будда в потенциале.
Мирон просит у птиц "бессмертия". И они даруют ему его: овсянки целуют водителя в глаза на мосту.
Фильм северный. О менталитете. О нежелании другой жизни. Об утрате меланхолических уснувших городков. Неудобный фильм. Хороший.