Пожалуй, мои истории с Махи будут тут. И они будут эпизодичны. Серия зарисовок.
Страшная ночь у ракшасов.
Ашвин был возмущен и шокирован не меньше, чем трепетно любимая им Нилами, когда ее отец бросил ее в час наибольшей горечи и ушел неизвестно куда. "Друг мой", - попросила она его, - "Отведешь ли ты меня к отцу?"
"Конечно," - сердце его сжималось от боли за нее и гнева на советника Яугандхараяну, - "Я приведу тебя к нему, где бы он ни был."
Ашвин догадывался, что вряд ли советник мог уйти далеко. Он не собирался убегать от своей дочери - о, если бы хотя бы это! Нет, бог богатства, равнодушно отвернувшийся от своей локи, отвернулся также и от дочери: он всего лишь пошел по своим делам, даже не заметив, что та переживает горчайший момент своей жизни. Но это и давало шанс. Шанс догнать его и спросить, наконец, какого асура творит этот надменный гордец!
От проходящих мимо волшебных существ Леса Ашвин узнал, что Куберу видели двигающимся к царству Ракшасов. Ну что ж... Ракшасы так ракшасы. Они показали себя благородными существами - Ашвин знал, что уж там-то бояться ни ему, ни Нилами точно нечего.
Подойдя к локе, Ашвин воскликнул - "Храбрые ракшасы, дозвольте войти к вам!" Получив утвердительный ответ, он вошел внутрь и провел Нилами с собой.
Внутри, как оказалось, шел суд над несколькими кшатриями королевских кровей. Среди них Ашвин узнал и Шакуни, но его взор лишь на секунду задержался на лице своего царя, на миг затуманившись жалостью. Ночь Шивы и детская историка Шакуни пред лицом Махадэва все еще стояли у Ашвина перед глазами.
Нилами постоянно спрашивала Ашвина, что происходит, и он рассказывал ей. Иногда он говорил сам, вспоминая, что она ничего не видит. Она хотела подойти к отцу, но во время процесса это было не самым мудрым решением. Оставалось дождаться его конца.
Но воля Махадэва была в ином. Внезапно во дворец правосудия вошел старый друг Ашвина, генерал Гандхара, Махасена, ведуший с собой брамина и брамини Гандхара. Ашвин решил, что брамины нужны здесь для каких-то ритуалов. Но Махасена вдруг вышел вперед, и каким-то очень неприятным и обиженным тоном воскликнул, что брамины его обидели и прокляли, и теперь он вызывает их на суд ракшасов. Но тут же добавил примирительным тоном - как будто для протокола - что сам лично не желает, чтобы им был причинен вред.
Горечь овладела сердцем Ашвина. Разочарование в друзьях всегда было мучительно для него. Он мог понять то, как Махасена не справился со своим гневом. Он мог бы принять и то, что, не сдержав гнева, он посмел бы причинить вред браминам. Он мог бы даже принять - хотя не смириться - с тем, что его друг собирается причинить вред брамину, который был другом Ашвина и помог ему во многом.
Но Ашвину горько было видеть, как Махасена прячется за спины правосудия ракшасов, и оговаривает, как он не желает быть виноватым в том, что с ними произойдет. Как он хочет получить свою месть и сохранить руки чистенькими. И это зная, что доблестный царь Хиджимба погиб, и ныне ракшасами правит его куда более эмоциональная сестра! Как мог Махасена так обманывать себя? И как же он будет презирать себя, когда поймет, кто он и что сделал.
Брамины тем временем, не побоявшись, стали оспаривать слова Махасены. Они не проклинали его, а лишь диагностировали заболевание его духа. Это еще больше удивило меня. Махасена думал, что наши брамины его -прокляли-? Что еще могло взбрести ему в голову в его обиде?
Царевна ракшасов тем временем мрачнела все больше. Ее ярость была слишком велика для долгого и тщательного суда, и поминутно она взывала к духу брата своего. Внезапно она сорвалась и встала перед алтарем, взывая к нему - Ашвину казалось, что никто другой этого не заметил. Все были поглощены спорами друг с другом.
И тут внезапно раздался громкий и суровый голос. Ашвин не перепутал бы его ни с чьим другим - это был голос Хиджимбы, справедливого и мудрого царя ракшасов. Он восстал на одну ночь, чтобы последний раз вершить суд.
Как бы там ни было, теперь Ашвину было спокойнее. Если он мог кому-то доверять в Бхарате, то это Хиджимбе и его суду.
Ашвин уже не помнил, как он оказался вместе с Нилами по другую сторону трона, там, где сидел ее отец. Нилами хотела поговорить с ним. Но дэв Кубера был слишком важен и надменен, чтобы уделить внимание своей дочери. Он словно не видел, как каждое его слово ранит ее и пронзает ее сердце. Горечь переполняла Ашвина от этого вида.
А царь ракшасов тем временем начал свой суд. Он судил троих находящихся перед ним. Царя Гандхара Шакуни, брамина и брамини.
Сперва он обратился к Шакуни с загадкой.
- Ты видишь, как человек с ножом подходит к другому человеку и, как тебе кажется, с враждебным намерением. Что ты будешь делать?
- Я знаю эту загадку, царь! - дерзко и весело ответил Шакуни. - Этот человек может быть злодеем, но может быть и врачом, который хочет ножом вырезать из его тела больное место, чтобы тот мог жить дальше.
Хиджимбу, однако, это не смутило.
- Ты знаешь загадку, - подтвердил он, - И все же, я читаю в сердцах. Что же ты сделал бы?
- Я бы поговорил с ним, - ответил царь Гандхара, - И выяснил бы, хочет ли он помочь или причинить вред.
Казалось, этого было достаточно, но Шакуни вдруг продолжил:
- И даже если бы оказалось, что он хочет причинить вред, я все равно уговорил бы его не делать этого! И сумел бы все исправить!
В этом голосе звучало столько надежды и несокрушимой веры в идеалы, что Ашвин посмотрел на Шакуни с изумлением, как если бы впервые увидев его. В каком-то смысле он, и вправду, впервые видел его. Не того хитреца и манипулятора, видевшего в каждом лишь фигуры, а человека, подобного ему самому по духу.
- Я слышал достаточно, - бесстрастно произнес царь ракшасов.
- Брамин, - сказал он, - Ты находишься в доме. Твой дом горит. В нем - твоя жена и ребенок. Что ты будешь делать?
- Ну, - брамин говорил мудро и осторожно, как всегда, - Первым делом я, как брамин, обратился бы к могучей реке Ганге, и произнес бы ее мантру. Чтобы Ганга, матерь вод, пролила дождем свои воды и затушила дом. Это был бы мой долг и самое уместное как брамина.
На это Хиджимба бросил почти раздраженно:
- Хорошо, ты произнес молитву. Она не сработала. Что ты будешь делать?
Ашвин чувствовал, что это - шанс. Брамин может показать свое сердце и быть оправдан.
Но брамин начал говорить что-то странное...
- Ну, собственно говоря, мы оказались в ситуации, где законы мира больше не работают, не так ли? В ситуации, где боги не отвечают на молитвы браминов...
Ашвин не верил своим ушам. Брамин говорил от головы! Он прятал свое сердце за потоком слов, как будто боясь показать его суду ракшасов. Что происходит, где его чуткость и мудрость? Ведь это единственное и главное чего здесь не стоило делать!
Брамин говорил долго, и Ашвин запомнил не все, пока Хиджимба не произнес:
- Я. Слышал. Достаточно.
Был в этих словах холодок, что не понравился Ашвину.
- Брамини! - теперь царь обращался к жене, - Твой дом горит. В нем ты и твой ребенок. Снаружи - твой муж, и он может захотеть броситься внутрь и спасти тебя. Что ты будешь делать?
- Ты разрываешь мне сердце, о царь, - произнесла брамини. - Я имею долг, как брамини, но у меня есть и долг матери. И как мать, я не смогу оставить своего ребенка. Я пойду за ним в огонь.
Царь, казалось, задумался. Потом он поднял голос: - Стая! Кого из этих троих должны мы отпустить!
Один за другим ракшасы провозглашали: - Шакуни! Шакуни!
Лишь один из них - тот, кого любила когда-то Нилами - прорычал: Всех троих!
Но царь имел свой взгляд на это дело.
- Я возвещаю свой суд! - произнес он.
- Царь Шакуни. Я испытал твое сердце и нашел его чистым. Ты можешь быть свободен.
- Брамин. Я хотел испытать твое сердце, но что я нашел? Лишь поток бесконечного словоблудия. Какой ты муж и какой отец, брамин, если ты бросишь своего ребенка и жену в огне?
- Брамини. Ты выбрала долг матери, хотя и не подумала о своем долге как брамини. Если бы ты осталась с ребенком в огне, а твой муж бросился за тобой, погибла бы вся семья. А если бы ты вышла к нему, то, хоть ребенок и погиб бы, вы смогли бы жить дальше. И все же, твой выбор был по голосу совести. Поэтому ты свободна.
- О брамины, я дал вам эту задачу, но вы не поняли главного. Я сказал вам, что ваш дом горит, но поняли ли вы, почему он горит?
Царь ракшасов молчал, словно переполненный негодования.
- Вступится ли кто-нибудь за этого брамина? - произнес он наконец.
Ашвин хотел встать и поднять свой голос, но его опередил Шакуни.
- Царь! - воскликнул он дерзко, - Я имею право бросить вызов и сражаться за его жизнь. Если я побеждаю, он будет свободен.
- Это так, - произнес Хиджимба. - Да начнется бой.
Шакуни поднялся и, хромая, подошел к ракшасу, что был назначен драться с ним.
- Что происходит? - спросила Нилами?
- Они будут драться, - мрачно ответил Ашвин.
- Кто? Кто?
- Шакуни и ракшас.
Тем временем воины обнажили мечи и вступили в поединок не на жизнь, а насмерть. Удары сменяли друг друга так быстро,
что Ашвин едва успевал заметить, что происходит. Все кончилось слишком быстро - Шакуни упал на землю, поверженный. Двое целителей-гандхарвов, бывшие при этом, подбежали и начали его лечить.
Ашвин, не отрываясь, смотрел на истекающего кровью царя. Впервые он почувствовал, что это - его царь. Впервые Ашвин видел в Шакуни того, кого может уважать. Кто встает на защиту своих подданых, кто готов рисковать и приносить себя в жертву ради них.
Впервые Ашвин увидел в нем кого-то, достойного себя.
Из этого ступора его вывел голос Хиджимбы.
- Кто-то еще вступится за брамина? - так же бесстрастно произнес царь ракшасов.
- О царь! - Ашвин встал со своего места и предстал во блеске. - Я, дэв Ашвин, оказался здесь волею судеб - или волею Шивы. Я не буду говорить, что суд твой не справедлив, но я прошу тебя вспомнить, что Шива - милосерднейший из богов. Суди не только справедливо, но и милосердно, царь. Я прошу тебя об этом.
- Я. Услышал. Тебя. - произнес царь.
Некоторое время он молчал.
Затем он вынес приговор:
- Итак. Брамини - ты свободна. Царь Шакуни тоже может идти. Брамин... мы заберем твою руку и только руку. Я вынес свой приговор и ухожу.
Хиджимба величественно прошествовал к месту своего последнего покоя, и лег там. Мгновение - и словно не восставал он.
К трону вернулась его сестра.
- Все слышали? - бросила она в ярости. - Мы имеем право! Мы съедим его руку! Ты принимаешь свой приговор, брамин?
- Нет, - ответил брамин спокойно, - Не принимаю.
- За что они так с ним? - яростно шепнула Нилами Ашвину.
- Царь Хиджимба судил его сердце, - ответил Ашвин. - Он нашел его недостойным...
- Нет. За что. Именно. Его. Осудили?
Ашвин не мог соврать.
- За его слова.
- И это справедливость???? - яростно всхлипнула Нилами. Это не может быть справедливостью.
Ашвин вдруг почувствовал, что его любимая права. Священная искра Шивы, живущая в каждом из живых, не должна быть посрамлена. Нельзя казнить брамина, который не согласился, что казнь справедлива. Как бы ни было он виноват, если поступать так - это создаст слишком много нового греха в мире. Новой боли, новой грязи. Сеть Индры погрузится еще больше в грязь, и станет светить еще тусклее.
С тяжелым сердцем Ашвин снова поднялся с места.
- Царевна! - сказал он.
- МОЛЧАТЬ! - казалось, она готова взорваться от гнева.
- Царевна, - упрямо повторил он, - Как дэв, я...
- Если ты собираешься оспорить суд моего брата... - угрожающе произнесла она.
- Я не собираюсь оспаривать суд. - вздохнул Ашвин, - Но я прошу вместо брамина принять в жертву мою руку, руку дэва Ашвина. Да не будет причинен вред нашему брамину.
- Мы не можем этого сделать! - воскликнула царевна. - Как дэв, ты можешь повелеть, и я не посмею ослушаться. Шива повелел нам есть плоть грешников, в этом наша дхарма. Знай же, что если сделаешь ты так, и вынуждены мы будем съесть плоть чистого существа, то проклята буду я и род мой, все мои дети на множество поколений вперед! Прошу тебя не поступай так со мной!
Ашвин похолодел. Он знал, что суд над браминами, при всей справедливости ракшасов, все равно несправедлив. Было еще что-то, какая-то добавка, которую они не учли. Была часть справедливости, которая несоблюдена. Если Нилами плачет, если брамин не согласен, то что-то пошло не так. Это было несправедливо.
Но принести в жертву себя было бы немилосердно. Это значило бы проявить чудовищную жестокость к ракшасам и осудить их самих. Как бы ни было полно сердце Ашвина гнева и горечи в этот момент - он не мог. Он не мог сделать это и остаться собой. Он просто не мог.
Он был должен сделать две вещи одновременно - не дать им съесть руку брамина и дать им сделать это. Если бы было время, может быть, гандхарское мышление выручило бы его. Но времени не было. Времени не было совсем.
Горечь, наполнявшая Ашвина, вдруг возгорелась огнем боли.
- ТАК ЗНАЙТЕ ЖЕ! - закричал он из всей своей боли. - ЮГА, В КОТОРОЙ ДАЖЕ ДЭВ НЕ МОЖЕТ ЗАЩИТИТЬ ТО, ЧТО ДОСТОЙНО ЗАЩИТЫ... ДОЛЖНА ЗАКОЧИТЬСЯ!!!
Он сел назад, рядом с Нилами, полный горечи и печали.
- Отец, отец! Что происходит, почему это все? - она не могла перестать спрашивать.
- Отстань, - равнодушно бросил ей Кубера.
- Ладно, отец. Я долго готова была слушать тебя. Но не более.
- Вот видишь, ты опять не хочешь слушать, - назидательно бросил Кубера, - Если бы ты захотела слушать, я бы объяснил, что...
- Нет, отец. Я слушала. И слишком долго. Но больше не буду.
Она повернулась к Ашвину.
- Что происходит?
Сердце Ашвина разрывалось от боли.
- Они... подводят нашего брамина... к месту ритуала...
Он не мог сказать "месту разделки".
- Теперь... к ним подходит... большой человек с большим ножом...
- Сегодня! Здесь случилась большая адхарма. Я беру ее на себя! - воскликнул тем временем брамин, в котором Ашвин узнал Вайю, дэва воздуха. - Я буду проклят за то, что отрубаю руку брамину, хотя никогда нельзя этого делать. Кончилась ныне дхарма. Начинается Кали-Юга.
Он поднял свой нож... и опустил его.
- Ракшасы! Вы теперь Человечны! Будьте сильными! И постарайтесь выжить...
- Что происходит? - в панике спрашивала Нилами, а Ашвин видел ракшасов, которые хищно пожирали что-то красное.
- Они едят что-то красное, - ответил он. - Я не вижу, что это, в темноте. Может, это что-то не страшное. Может, это просто арбуз.
- Нет, - горько ответила Нилами. - Они. Едят. Руку. Нашего. Брамина!
Насытившись тем временем, ракшасы затянули какую-то жуткую песню. Запевал у них какой-то маленький наглый рыжий ракшас-котенок. Это все было так жутко и сюрреалистично, что Ашвина чуть не начало тошнить.
- Подведи меня к нему - попросила Нилами.
- Конечно, - сказал Ашвин.
Он встал и повел ее за собой.
- Кто? Кто здесь идет?
- Я дэв Ашвин. А она... моя шакти.
Это было -почти- правдой. Лишь недавно Ашвин понял, что лишь в любви к ней его сила, чтобы оставаться в мире и желать в нем что-то.
Но это не было -вполне- правдой.
- Я не твой шакти! - возмущенно вскрикнула Нилами.
- Она мне -как- моя шакти, - поправился Ашвин.
Они подошли к брамину, и Нилами заплакала. Ашвин уже знал, что происходит в таких случаях. Ее слезы превращались в драгоценные камни.
Но теперь... это словно было иначе. Слезы ее касались раны и та затягивалась от них. Несколько мгновений - и обрубленное место зажило, покрытое сверху драгоценным камнем.
И в это время к Ашвину подбежали гандхарвы-целители.
- О отец наш, - обратились они к нему с должным пиететом, - Мы пытаемся вылечить вашего царя, но у нас не получается. Помогите нам.
- Пойдем посмотрим, - вздохнул Ашвин.
Они вместе подошли к лежащему на земле Шакуни.
- Он переполнен гневом, - сказал гандхарв, - В нем слишком много гнева, чтобы прочесть нужные мантры. А без этого ничего не сработает.
- У него блокирована Вишшудха, - задумчиво пробормотал Ашвин. - Но он может хотя бы слышать. Мы можем говорить ему о любви Шивы...
- Мне -не нужна- его любовь! - яростно прошипел Шакуни и тут же закашлялся.
- Вот видите! - развели руками гандхарвы.
- Ничего. Я теперь знаю, что делать.
Ашвин достал из своей сумки поющую чашу и начал играть на ней.
- Шакуни... слушай меня. Я видел Шиву и тебя в ту ночь, что ты выбросил рудракшу. Я видел, как ты был полон гнева, и как он смотрел на тебя. Так знай же - он смотрел на тебя с любовью и прощением, даже в твоем гневе. Он любил тебя даже сквозь весь твой гнев, и ждал назад, как любящий отец. Он принимает тебя даже с твоим гневом, Шакуни, и в твоем гневе нет ничего, что смогло бы отвратить его любовь от тебя...
Раньше Ашвин, наверно, не имел бы дерзости говорить от лица самого Шивы. Но после той ночи, став его бхактом, он не разделял больше.
- Его любовь больше твоего гнева, она вмещает его, и в ней он растворяется. Он тает в ней, возможно, даже сам того не желая, тает, становится меньше, и открывается то, что лежит под ним - твоя великая боль и обида и страдание, и тебе хочется плакать... так плачь, плачь, Шакуни...!
Тело царя затряслось в конвульсиях и он зарыдал, упав в объятья гандхарвов-целителей.
- Отлично! Спасибо, теперь мы справимся! - воскликнули те. Кивнув им, Ашвин вернулся к Нилами.
- Как ты? - спросил он.
- Я... я не могу понять. Мой отец, он же дэв. Он обещал мне. - В ее голосе были упрямые, почти мужские, нотки. - Неужели даже слово дэва ничего не стоит в этом мире?
Ашвин не мог ответить ей на этот вопрос. Он знал, чего стоит его слово. Он только что видел, как его слово помогло спасти жизнь Шакуни. Но он не мог отвечать за всех дэвов Бхараты. Он просто мог поглаживать руку Нилами, пытаясь ее чем-то утешить, но не находя слов.
Тем временем гандхарвы закончили лечить царя.
- Эй, вайшью! - бросил царь. - А твои сыновья получше лекари будут, чем эти!
Ашвин похолодел. Царь говорил о его сыновьях. При всей свой внутренней боли и одиночестве, при всей достойности любви и сострадания, Шакуни мог быть подлым человеком. Не задумал ли он сделать плохое моим сыновьям?
- О царь, позволь обратиться к тебе! - заговорила Нилами.
- Ты? Чего же ты хочешь от меня? - удивился Шакуни.
- Я хочу спросить тебя, о мой царь, о дхарме. - сказала она.
- Странные дни начинаются в Бхарате, когда царь Шакуни становится специалистом по дхарме! - усмехнулся царь. - Но да, я слушаю.
- Мой отец. Он обещал, что будет защищать Гандхар. Что будет с ним и будет служить ему. Но он сделал все, чтобы нарушить это слово и предать его. Скажи же мне, в чем тогда дхарма? Неужели даже слово дэва ничего не стоит в этом мире?
Шакуни зевнул.
- Слова вообще ничего не стоят.
- Но... - Нилами словно затряслась... - Но что же тогда стоит?
- А вот это тебе и предстоит узнать, пока есть время.
P.S.
В словах Шакуни прозвучала искренность, столь нечастая для него. Ашвин опять взглянул на него с задумчивым уважением. Определенно, Шакуни был прав. Но его мудрость вряд ли могла достичь Нилами. И все же, был еще кое-кто. Странный зеленый дух, который вдохновлял царевича Дурьодхану перед домом ракшасов. Ашвин знал, что если сейчас кто-то и поможет Нилами, то лишь тот дух. Надо было отвести ее к нему!
Ашвин был возмущен и шокирован не меньше, чем трепетно любимая им Нилами, когда ее отец бросил ее в час наибольшей горечи и ушел неизвестно куда. "Друг мой", - попросила она его, - "Отведешь ли ты меня к отцу?"
"Конечно," - сердце его сжималось от боли за нее и гнева на советника Яугандхараяну, - "Я приведу тебя к нему, где бы он ни был."
Ашвин догадывался, что вряд ли советник мог уйти далеко. Он не собирался убегать от своей дочери - о, если бы хотя бы это! Нет, бог богатства, равнодушно отвернувшийся от своей локи, отвернулся также и от дочери: он всего лишь пошел по своим делам, даже не заметив, что та переживает горчайший момент своей жизни. Но это и давало шанс. Шанс догнать его и спросить, наконец, какого асура творит этот надменный гордец!
От проходящих мимо волшебных существ Леса Ашвин узнал, что Куберу видели двигающимся к царству Ракшасов. Ну что ж... Ракшасы так ракшасы. Они показали себя благородными существами - Ашвин знал, что уж там-то бояться ни ему, ни Нилами точно нечего.
Подойдя к локе, Ашвин воскликнул - "Храбрые ракшасы, дозвольте войти к вам!" Получив утвердительный ответ, он вошел внутрь и провел Нилами с собой.
Внутри, как оказалось, шел суд над несколькими кшатриями королевских кровей. Среди них Ашвин узнал и Шакуни, но его взор лишь на секунду задержался на лице своего царя, на миг затуманившись жалостью. Ночь Шивы и детская историка Шакуни пред лицом Махадэва все еще стояли у Ашвина перед глазами.
Нилами постоянно спрашивала Ашвина, что происходит, и он рассказывал ей. Иногда он говорил сам, вспоминая, что она ничего не видит. Она хотела подойти к отцу, но во время процесса это было не самым мудрым решением. Оставалось дождаться его конца.
Но воля Махадэва была в ином. Внезапно во дворец правосудия вошел старый друг Ашвина, генерал Гандхара, Махасена, ведуший с собой брамина и брамини Гандхара. Ашвин решил, что брамины нужны здесь для каких-то ритуалов. Но Махасена вдруг вышел вперед, и каким-то очень неприятным и обиженным тоном воскликнул, что брамины его обидели и прокляли, и теперь он вызывает их на суд ракшасов. Но тут же добавил примирительным тоном - как будто для протокола - что сам лично не желает, чтобы им был причинен вред.
Горечь овладела сердцем Ашвина. Разочарование в друзьях всегда было мучительно для него. Он мог понять то, как Махасена не справился со своим гневом. Он мог бы принять и то, что, не сдержав гнева, он посмел бы причинить вред браминам. Он мог бы даже принять - хотя не смириться - с тем, что его друг собирается причинить вред брамину, который был другом Ашвина и помог ему во многом.
Но Ашвину горько было видеть, как Махасена прячется за спины правосудия ракшасов, и оговаривает, как он не желает быть виноватым в том, что с ними произойдет. Как он хочет получить свою месть и сохранить руки чистенькими. И это зная, что доблестный царь Хиджимба погиб, и ныне ракшасами правит его куда более эмоциональная сестра! Как мог Махасена так обманывать себя? И как же он будет презирать себя, когда поймет, кто он и что сделал.
Брамины тем временем, не побоявшись, стали оспаривать слова Махасены. Они не проклинали его, а лишь диагностировали заболевание его духа. Это еще больше удивило меня. Махасена думал, что наши брамины его -прокляли-? Что еще могло взбрести ему в голову в его обиде?
Царевна ракшасов тем временем мрачнела все больше. Ее ярость была слишком велика для долгого и тщательного суда, и поминутно она взывала к духу брата своего. Внезапно она сорвалась и встала перед алтарем, взывая к нему - Ашвину казалось, что никто другой этого не заметил. Все были поглощены спорами друг с другом.
И тут внезапно раздался громкий и суровый голос. Ашвин не перепутал бы его ни с чьим другим - это был голос Хиджимбы, справедливого и мудрого царя ракшасов. Он восстал на одну ночь, чтобы последний раз вершить суд.
Как бы там ни было, теперь Ашвину было спокойнее. Если он мог кому-то доверять в Бхарате, то это Хиджимбе и его суду.
Ашвин уже не помнил, как он оказался вместе с Нилами по другую сторону трона, там, где сидел ее отец. Нилами хотела поговорить с ним. Но дэв Кубера был слишком важен и надменен, чтобы уделить внимание своей дочери. Он словно не видел, как каждое его слово ранит ее и пронзает ее сердце. Горечь переполняла Ашвина от этого вида.
А царь ракшасов тем временем начал свой суд. Он судил троих находящихся перед ним. Царя Гандхара Шакуни, брамина и брамини.
Сперва он обратился к Шакуни с загадкой.
- Ты видишь, как человек с ножом подходит к другому человеку и, как тебе кажется, с враждебным намерением. Что ты будешь делать?
- Я знаю эту загадку, царь! - дерзко и весело ответил Шакуни. - Этот человек может быть злодеем, но может быть и врачом, который хочет ножом вырезать из его тела больное место, чтобы тот мог жить дальше.
Хиджимбу, однако, это не смутило.
- Ты знаешь загадку, - подтвердил он, - И все же, я читаю в сердцах. Что же ты сделал бы?
- Я бы поговорил с ним, - ответил царь Гандхара, - И выяснил бы, хочет ли он помочь или причинить вред.
Казалось, этого было достаточно, но Шакуни вдруг продолжил:
- И даже если бы оказалось, что он хочет причинить вред, я все равно уговорил бы его не делать этого! И сумел бы все исправить!
В этом голосе звучало столько надежды и несокрушимой веры в идеалы, что Ашвин посмотрел на Шакуни с изумлением, как если бы впервые увидев его. В каком-то смысле он, и вправду, впервые видел его. Не того хитреца и манипулятора, видевшего в каждом лишь фигуры, а человека, подобного ему самому по духу.
- Я слышал достаточно, - бесстрастно произнес царь ракшасов.
- Брамин, - сказал он, - Ты находишься в доме. Твой дом горит. В нем - твоя жена и ребенок. Что ты будешь делать?
- Ну, - брамин говорил мудро и осторожно, как всегда, - Первым делом я, как брамин, обратился бы к могучей реке Ганге, и произнес бы ее мантру. Чтобы Ганга, матерь вод, пролила дождем свои воды и затушила дом. Это был бы мой долг и самое уместное как брамина.
На это Хиджимба бросил почти раздраженно:
- Хорошо, ты произнес молитву. Она не сработала. Что ты будешь делать?
Ашвин чувствовал, что это - шанс. Брамин может показать свое сердце и быть оправдан.
Но брамин начал говорить что-то странное...
- Ну, собственно говоря, мы оказались в ситуации, где законы мира больше не работают, не так ли? В ситуации, где боги не отвечают на молитвы браминов...
Ашвин не верил своим ушам. Брамин говорил от головы! Он прятал свое сердце за потоком слов, как будто боясь показать его суду ракшасов. Что происходит, где его чуткость и мудрость? Ведь это единственное и главное чего здесь не стоило делать!
Брамин говорил долго, и Ашвин запомнил не все, пока Хиджимба не произнес:
- Я. Слышал. Достаточно.
Был в этих словах холодок, что не понравился Ашвину.
- Брамини! - теперь царь обращался к жене, - Твой дом горит. В нем ты и твой ребенок. Снаружи - твой муж, и он может захотеть броситься внутрь и спасти тебя. Что ты будешь делать?
- Ты разрываешь мне сердце, о царь, - произнесла брамини. - Я имею долг, как брамини, но у меня есть и долг матери. И как мать, я не смогу оставить своего ребенка. Я пойду за ним в огонь.
Царь, казалось, задумался. Потом он поднял голос: - Стая! Кого из этих троих должны мы отпустить!
Один за другим ракшасы провозглашали: - Шакуни! Шакуни!
Лишь один из них - тот, кого любила когда-то Нилами - прорычал: Всех троих!
Но царь имел свой взгляд на это дело.
- Я возвещаю свой суд! - произнес он.
- Царь Шакуни. Я испытал твое сердце и нашел его чистым. Ты можешь быть свободен.
- Брамин. Я хотел испытать твое сердце, но что я нашел? Лишь поток бесконечного словоблудия. Какой ты муж и какой отец, брамин, если ты бросишь своего ребенка и жену в огне?
- Брамини. Ты выбрала долг матери, хотя и не подумала о своем долге как брамини. Если бы ты осталась с ребенком в огне, а твой муж бросился за тобой, погибла бы вся семья. А если бы ты вышла к нему, то, хоть ребенок и погиб бы, вы смогли бы жить дальше. И все же, твой выбор был по голосу совести. Поэтому ты свободна.
- О брамины, я дал вам эту задачу, но вы не поняли главного. Я сказал вам, что ваш дом горит, но поняли ли вы, почему он горит?
Царь ракшасов молчал, словно переполненный негодования.
- Вступится ли кто-нибудь за этого брамина? - произнес он наконец.
Ашвин хотел встать и поднять свой голос, но его опередил Шакуни.
- Царь! - воскликнул он дерзко, - Я имею право бросить вызов и сражаться за его жизнь. Если я побеждаю, он будет свободен.
- Это так, - произнес Хиджимба. - Да начнется бой.
Шакуни поднялся и, хромая, подошел к ракшасу, что был назначен драться с ним.
- Что происходит? - спросила Нилами?
- Они будут драться, - мрачно ответил Ашвин.
- Кто? Кто?
- Шакуни и ракшас.
Тем временем воины обнажили мечи и вступили в поединок не на жизнь, а насмерть. Удары сменяли друг друга так быстро,
что Ашвин едва успевал заметить, что происходит. Все кончилось слишком быстро - Шакуни упал на землю, поверженный. Двое целителей-гандхарвов, бывшие при этом, подбежали и начали его лечить.
Ашвин, не отрываясь, смотрел на истекающего кровью царя. Впервые он почувствовал, что это - его царь. Впервые Ашвин видел в Шакуни того, кого может уважать. Кто встает на защиту своих подданых, кто готов рисковать и приносить себя в жертву ради них.
Впервые Ашвин увидел в нем кого-то, достойного себя.
Из этого ступора его вывел голос Хиджимбы.
- Кто-то еще вступится за брамина? - так же бесстрастно произнес царь ракшасов.
- О царь! - Ашвин встал со своего места и предстал во блеске. - Я, дэв Ашвин, оказался здесь волею судеб - или волею Шивы. Я не буду говорить, что суд твой не справедлив, но я прошу тебя вспомнить, что Шива - милосерднейший из богов. Суди не только справедливо, но и милосердно, царь. Я прошу тебя об этом.
- Я. Услышал. Тебя. - произнес царь.
Некоторое время он молчал.
Затем он вынес приговор:
- Итак. Брамини - ты свободна. Царь Шакуни тоже может идти. Брамин... мы заберем твою руку и только руку. Я вынес свой приговор и ухожу.
Хиджимба величественно прошествовал к месту своего последнего покоя, и лег там. Мгновение - и словно не восставал он.
К трону вернулась его сестра.
- Все слышали? - бросила она в ярости. - Мы имеем право! Мы съедим его руку! Ты принимаешь свой приговор, брамин?
- Нет, - ответил брамин спокойно, - Не принимаю.
- За что они так с ним? - яростно шепнула Нилами Ашвину.
- Царь Хиджимба судил его сердце, - ответил Ашвин. - Он нашел его недостойным...
- Нет. За что. Именно. Его. Осудили?
Ашвин не мог соврать.
- За его слова.
- И это справедливость???? - яростно всхлипнула Нилами. Это не может быть справедливостью.
Ашвин вдруг почувствовал, что его любимая права. Священная искра Шивы, живущая в каждом из живых, не должна быть посрамлена. Нельзя казнить брамина, который не согласился, что казнь справедлива. Как бы ни было он виноват, если поступать так - это создаст слишком много нового греха в мире. Новой боли, новой грязи. Сеть Индры погрузится еще больше в грязь, и станет светить еще тусклее.
С тяжелым сердцем Ашвин снова поднялся с места.
- Царевна! - сказал он.
- МОЛЧАТЬ! - казалось, она готова взорваться от гнева.
- Царевна, - упрямо повторил он, - Как дэв, я...
- Если ты собираешься оспорить суд моего брата... - угрожающе произнесла она.
- Я не собираюсь оспаривать суд. - вздохнул Ашвин, - Но я прошу вместо брамина принять в жертву мою руку, руку дэва Ашвина. Да не будет причинен вред нашему брамину.
- Мы не можем этого сделать! - воскликнула царевна. - Как дэв, ты можешь повелеть, и я не посмею ослушаться. Шива повелел нам есть плоть грешников, в этом наша дхарма. Знай же, что если сделаешь ты так, и вынуждены мы будем съесть плоть чистого существа, то проклята буду я и род мой, все мои дети на множество поколений вперед! Прошу тебя не поступай так со мной!
Ашвин похолодел. Он знал, что суд над браминами, при всей справедливости ракшасов, все равно несправедлив. Было еще что-то, какая-то добавка, которую они не учли. Была часть справедливости, которая несоблюдена. Если Нилами плачет, если брамин не согласен, то что-то пошло не так. Это было несправедливо.
Но принести в жертву себя было бы немилосердно. Это значило бы проявить чудовищную жестокость к ракшасам и осудить их самих. Как бы ни было полно сердце Ашвина гнева и горечи в этот момент - он не мог. Он не мог сделать это и остаться собой. Он просто не мог.
Он был должен сделать две вещи одновременно - не дать им съесть руку брамина и дать им сделать это. Если бы было время, может быть, гандхарское мышление выручило бы его. Но времени не было. Времени не было совсем.
Горечь, наполнявшая Ашвина, вдруг возгорелась огнем боли.
- ТАК ЗНАЙТЕ ЖЕ! - закричал он из всей своей боли. - ЮГА, В КОТОРОЙ ДАЖЕ ДЭВ НЕ МОЖЕТ ЗАЩИТИТЬ ТО, ЧТО ДОСТОЙНО ЗАЩИТЫ... ДОЛЖНА ЗАКОЧИТЬСЯ!!!
Он сел назад, рядом с Нилами, полный горечи и печали.
- Отец, отец! Что происходит, почему это все? - она не могла перестать спрашивать.
- Отстань, - равнодушно бросил ей Кубера.
- Ладно, отец. Я долго готова была слушать тебя. Но не более.
- Вот видишь, ты опять не хочешь слушать, - назидательно бросил Кубера, - Если бы ты захотела слушать, я бы объяснил, что...
- Нет, отец. Я слушала. И слишком долго. Но больше не буду.
Она повернулась к Ашвину.
- Что происходит?
Сердце Ашвина разрывалось от боли.
- Они... подводят нашего брамина... к месту ритуала...
Он не мог сказать "месту разделки".
- Теперь... к ним подходит... большой человек с большим ножом...
- Сегодня! Здесь случилась большая адхарма. Я беру ее на себя! - воскликнул тем временем брамин, в котором Ашвин узнал Вайю, дэва воздуха. - Я буду проклят за то, что отрубаю руку брамину, хотя никогда нельзя этого делать. Кончилась ныне дхарма. Начинается Кали-Юга.
Он поднял свой нож... и опустил его.
- Ракшасы! Вы теперь Человечны! Будьте сильными! И постарайтесь выжить...
- Что происходит? - в панике спрашивала Нилами, а Ашвин видел ракшасов, которые хищно пожирали что-то красное.
- Они едят что-то красное, - ответил он. - Я не вижу, что это, в темноте. Может, это что-то не страшное. Может, это просто арбуз.
- Нет, - горько ответила Нилами. - Они. Едят. Руку. Нашего. Брамина!
Насытившись тем временем, ракшасы затянули какую-то жуткую песню. Запевал у них какой-то маленький наглый рыжий ракшас-котенок. Это все было так жутко и сюрреалистично, что Ашвина чуть не начало тошнить.
- Подведи меня к нему - попросила Нилами.
- Конечно, - сказал Ашвин.
Он встал и повел ее за собой.
- Кто? Кто здесь идет?
- Я дэв Ашвин. А она... моя шакти.
Это было -почти- правдой. Лишь недавно Ашвин понял, что лишь в любви к ней его сила, чтобы оставаться в мире и желать в нем что-то.
Но это не было -вполне- правдой.
- Я не твой шакти! - возмущенно вскрикнула Нилами.
- Она мне -как- моя шакти, - поправился Ашвин.
Они подошли к брамину, и Нилами заплакала. Ашвин уже знал, что происходит в таких случаях. Ее слезы превращались в драгоценные камни.
Но теперь... это словно было иначе. Слезы ее касались раны и та затягивалась от них. Несколько мгновений - и обрубленное место зажило, покрытое сверху драгоценным камнем.
И в это время к Ашвину подбежали гандхарвы-целители.
- О отец наш, - обратились они к нему с должным пиететом, - Мы пытаемся вылечить вашего царя, но у нас не получается. Помогите нам.
- Пойдем посмотрим, - вздохнул Ашвин.
Они вместе подошли к лежащему на земле Шакуни.
- Он переполнен гневом, - сказал гандхарв, - В нем слишком много гнева, чтобы прочесть нужные мантры. А без этого ничего не сработает.
- У него блокирована Вишшудха, - задумчиво пробормотал Ашвин. - Но он может хотя бы слышать. Мы можем говорить ему о любви Шивы...
- Мне -не нужна- его любовь! - яростно прошипел Шакуни и тут же закашлялся.
- Вот видите! - развели руками гандхарвы.
- Ничего. Я теперь знаю, что делать.
Ашвин достал из своей сумки поющую чашу и начал играть на ней.
- Шакуни... слушай меня. Я видел Шиву и тебя в ту ночь, что ты выбросил рудракшу. Я видел, как ты был полон гнева, и как он смотрел на тебя. Так знай же - он смотрел на тебя с любовью и прощением, даже в твоем гневе. Он любил тебя даже сквозь весь твой гнев, и ждал назад, как любящий отец. Он принимает тебя даже с твоим гневом, Шакуни, и в твоем гневе нет ничего, что смогло бы отвратить его любовь от тебя...
Раньше Ашвин, наверно, не имел бы дерзости говорить от лица самого Шивы. Но после той ночи, став его бхактом, он не разделял больше.
- Его любовь больше твоего гнева, она вмещает его, и в ней он растворяется. Он тает в ней, возможно, даже сам того не желая, тает, становится меньше, и открывается то, что лежит под ним - твоя великая боль и обида и страдание, и тебе хочется плакать... так плачь, плачь, Шакуни...!
Тело царя затряслось в конвульсиях и он зарыдал, упав в объятья гандхарвов-целителей.
- Отлично! Спасибо, теперь мы справимся! - воскликнули те. Кивнув им, Ашвин вернулся к Нилами.
- Как ты? - спросил он.
- Я... я не могу понять. Мой отец, он же дэв. Он обещал мне. - В ее голосе были упрямые, почти мужские, нотки. - Неужели даже слово дэва ничего не стоит в этом мире?
Ашвин не мог ответить ей на этот вопрос. Он знал, чего стоит его слово. Он только что видел, как его слово помогло спасти жизнь Шакуни. Но он не мог отвечать за всех дэвов Бхараты. Он просто мог поглаживать руку Нилами, пытаясь ее чем-то утешить, но не находя слов.
Тем временем гандхарвы закончили лечить царя.
- Эй, вайшью! - бросил царь. - А твои сыновья получше лекари будут, чем эти!
Ашвин похолодел. Царь говорил о его сыновьях. При всей свой внутренней боли и одиночестве, при всей достойности любви и сострадания, Шакуни мог быть подлым человеком. Не задумал ли он сделать плохое моим сыновьям?
- О царь, позволь обратиться к тебе! - заговорила Нилами.
- Ты? Чего же ты хочешь от меня? - удивился Шакуни.
- Я хочу спросить тебя, о мой царь, о дхарме. - сказала она.
- Странные дни начинаются в Бхарате, когда царь Шакуни становится специалистом по дхарме! - усмехнулся царь. - Но да, я слушаю.
- Мой отец. Он обещал, что будет защищать Гандхар. Что будет с ним и будет служить ему. Но он сделал все, чтобы нарушить это слово и предать его. Скажи же мне, в чем тогда дхарма? Неужели даже слово дэва ничего не стоит в этом мире?
Шакуни зевнул.
- Слова вообще ничего не стоят.
- Но... - Нилами словно затряслась... - Но что же тогда стоит?
- А вот это тебе и предстоит узнать, пока есть время.
P.S.
В словах Шакуни прозвучала искренность, столь нечастая для него. Ашвин опять взглянул на него с задумчивым уважением. Определенно, Шакуни был прав. Но его мудрость вряд ли могла достичь Нилами. И все же, был еще кое-кто. Странный зеленый дух, который вдохновлял царевича Дурьодхану перед домом ракшасов. Ашвин знал, что если сейчас кто-то и поможет Нилами, то лишь тот дух. Надо было отвести ее к нему!