(no subject)
Посетила вчера перед сном мысль, о чем-то написать, что-то важное поведать миру. Хорошая была какая-то мысль, хорошо сформулированная. Но, проснувшись сегодня по утру, не могу ее вспомнить. О чем она была?
Давно уже стало общим местом, что сон - это своеобразная репетиция смерти, 死没訓練. То "дневное я", которое чего-то хочет, ставит какие-то цели, обеспокоено перспективами, вовлечено в процессы, которое интерпретирует жизнь как некую непрерывность, продолжаемость (継続) из прошлого в будущее, засыпая - исчезает, перестает быть. А потом просыпается уже что-то другое, связанное с предыдущим только смутными воспоминаниями и социальными контактами. Не отсюда ли исходит идея посмертного бытия, равно как идея смерти и воскрешения. Только что умерший человек напоминает спящего. Он также неактивен, не говорлив, не зыркает глазами по сторонам, не выказывает намерений. Древние не могли не ощутить этого сходства. И по принципу подобия, на котором основаны наши интуиции, нафантазировали потусторонние миры, где умерший, как ни в чем не бывало, просыпается для новых трудов, дерзаний и свершений. Это выглядит логично, если внимательно посмотреть на то, как действуем мы сами, пока еще живущие.
Удивительно, что человек не испытывает никакого страха перед засыпанием. Напротив, он испытывает успокоение, эдакий уют, расслабляясь в мягкой постели. Так отчего же люди боятся смерти? С точки зрения заснувшего картина никак не отличается. Заснувший не осознает и не ожидает, что у него будет какое-то продолжение завтра, потому как отсутствует сам субъект осознавания - он выключен, села батарейка, system shutdown. В этом смысле недоуменное вопрошание толстовского Ивана Ильича "Меня не будет, так что же будет? Ничего не будет. Так где же я буду, когда меня не будет?" - выглядит странно, как выглядело бы вопрошание человека, вышедшего из дома на променад и внезапно обнаружившего над собою небо: "Как же так? Да что же это? Небо! Да как же оно может быть?". Многие люди, впрочем, вероятно, смотрят не на небо, а лишь под ноги, как собаки.
И вот, пиша сие, на слове "собаки", я и вспомнила, наконец, вчерашнюю мысль - утраченная непрерывность, кажется, вполне восстановлена, реабилитирована!
Из рубрики "Это любопытно!"
В русском языке есть выражение "Сдохнуть как собака". Означающее не просто "умереть", но умереть каким-то особенно жалким, унизительным образом. В японском есть похожее выражение: 犬死（に）("инуджи(ни)"), означающее практически то же самое - умереть, так и не выполнив своего "назначения высокого", как лермонтовский Печорин, зарыть талант в землю, оставить общество без какой-либо пользы от себя. Но в японском все еще интереснее, благодаря столь любезным моему сердцу омофонам: слово "собака" (犬 "ину") созвучно глаголу "умирать" (а также "уходить, исчезать, проходить") (往ぬ／去ぬ "ину"), часто встречающемуся в классическом варианте языка (и по сей день еще в некоторых диалектах). Так что на японский это русское выражение можно было бы перевести как 「いぬが如くいぬ」("ину га готоку ину").
Однако, не все собаки так уж спешат это cделать, даже в классическом японском. Здесь сразу всплывает в памяти рассказ про Окинамаро (翁丸) из "Записок у изголовья" (『枕草子』): 「あないみじ。犬を蔵人二人して打ち給ふ。死ぬべし。」("О, ужас! Двое служащих, объединив усилия, избивают собаку. Не иначе, помрет"). Но собака, будучи избитой до полусмерти и выкинутой прочь со двора (так как все сочли ее уже мертвой), к вечеру приползает обратно. Сначала она даже не отзывается на свое имя и не притрагивается к пище, а придворные дамы не узнают ее по облику. Но на другой день, хотя еще опухшая и выглядящая ужасно, уже приветствует любимую хозяйку звонким лаем. Так и человек, потрепанный дневными трудами и заботами, забывшись на время сном, возрождается утром вновь и с опухшей мордой и спутанной прической, инстинктивно избегая зеркал, приползает на любимую кухню варить кофе. Смерть и воскресение.
Какова мораль? Ее нет. Просто череда занимательных совпадений и литературных ассоциаций.
Давно уже стало общим местом, что сон - это своеобразная репетиция смерти, 死没訓練. То "дневное я", которое чего-то хочет, ставит какие-то цели, обеспокоено перспективами, вовлечено в процессы, которое интерпретирует жизнь как некую непрерывность, продолжаемость (継続) из прошлого в будущее, засыпая - исчезает, перестает быть. А потом просыпается уже что-то другое, связанное с предыдущим только смутными воспоминаниями и социальными контактами. Не отсюда ли исходит идея посмертного бытия, равно как идея смерти и воскрешения. Только что умерший человек напоминает спящего. Он также неактивен, не говорлив, не зыркает глазами по сторонам, не выказывает намерений. Древние не могли не ощутить этого сходства. И по принципу подобия, на котором основаны наши интуиции, нафантазировали потусторонние миры, где умерший, как ни в чем не бывало, просыпается для новых трудов, дерзаний и свершений. Это выглядит логично, если внимательно посмотреть на то, как действуем мы сами, пока еще живущие.
Удивительно, что человек не испытывает никакого страха перед засыпанием. Напротив, он испытывает успокоение, эдакий уют, расслабляясь в мягкой постели. Так отчего же люди боятся смерти? С точки зрения заснувшего картина никак не отличается. Заснувший не осознает и не ожидает, что у него будет какое-то продолжение завтра, потому как отсутствует сам субъект осознавания - он выключен, села батарейка, system shutdown. В этом смысле недоуменное вопрошание толстовского Ивана Ильича "Меня не будет, так что же будет? Ничего не будет. Так где же я буду, когда меня не будет?" - выглядит странно, как выглядело бы вопрошание человека, вышедшего из дома на променад и внезапно обнаружившего над собою небо: "Как же так? Да что же это? Небо! Да как же оно может быть?". Многие люди, впрочем, вероятно, смотрят не на небо, а лишь под ноги, как собаки.
И вот, пиша сие, на слове "собаки", я и вспомнила, наконец, вчерашнюю мысль - утраченная непрерывность, кажется, вполне восстановлена, реабилитирована!
Из рубрики "Это любопытно!"
В русском языке есть выражение "Сдохнуть как собака". Означающее не просто "умереть", но умереть каким-то особенно жалким, унизительным образом. В японском есть похожее выражение: 犬死（に）("инуджи(ни)"), означающее практически то же самое - умереть, так и не выполнив своего "назначения высокого", как лермонтовский Печорин, зарыть талант в землю, оставить общество без какой-либо пользы от себя. Но в японском все еще интереснее, благодаря столь любезным моему сердцу омофонам: слово "собака" (犬 "ину") созвучно глаголу "умирать" (а также "уходить, исчезать, проходить") (往ぬ／去ぬ "ину"), часто встречающемуся в классическом варианте языка (и по сей день еще в некоторых диалектах). Так что на японский это русское выражение можно было бы перевести как 「いぬが如くいぬ」("ину га готоку ину").
Однако, не все собаки так уж спешат это cделать, даже в классическом японском. Здесь сразу всплывает в памяти рассказ про Окинамаро (翁丸) из "Записок у изголовья" (『枕草子』): 「あないみじ。犬を蔵人二人して打ち給ふ。死ぬべし。」("О, ужас! Двое служащих, объединив усилия, избивают собаку. Не иначе, помрет"). Но собака, будучи избитой до полусмерти и выкинутой прочь со двора (так как все сочли ее уже мертвой), к вечеру приползает обратно. Сначала она даже не отзывается на свое имя и не притрагивается к пище, а придворные дамы не узнают ее по облику. Но на другой день, хотя еще опухшая и выглядящая ужасно, уже приветствует любимую хозяйку звонким лаем. Так и человек, потрепанный дневными трудами и заботами, забывшись на время сном, возрождается утром вновь и с опухшей мордой и спутанной прической, инстинктивно избегая зеркал, приползает на любимую кухню варить кофе. Смерть и воскресение.
Какова мораль? Ее нет. Просто череда занимательных совпадений и литературных ассоциаций.