Бабьи тропы. Феоктист Березовский.
Глава 26.
Как-то среди недели, утром, Параська почувствовала тупую , ноющую боль в животе. Вскоре боль прошла. Параська сгоняла на речку к водопою корову и овцу, а когда вернулась домой, боль в животе повторилась. Была она на этот раз острее и продолжительнее.
Параська присела на лавку, положила руки на стол и уткнулась в них пылающим лицом. Долго сидела, не поднимая головы, словно прислушивалась к перемежающимся болям; они начались где-то около крестца и затихали внизу живота.
Невольно приходило на ум:
"Не пора ли рожать?"...
...Так под руку и в избу ввела. Уложила на кровать. А сама кинулась за бабкой-повитухой.
Афоня посмотрел на скорчившуюся на кровати Параську, понял, в чём дело, и, захватив свою пастушью сумку, быстро оделся и вышел из избы.
Вскоре пришла с узелком бабка Митрошиха. Вместе с ней вернулась и Олена.
Митрошиха осмотрела и ощупала Параську, потом подняла её с кровати, убрала лишнюю одежонку, разровняла постель, поправила подушку и снова уложила Параську на кровать, приговаривая:
-Ложись-ка, мила дочь, ложись... Вот так... А теперь расплетай-ка свою косыньку... И юбку развязывай... И кофту расстегни... Что, рубашонки-то нет у тебя?.. Ну, ладно... Все надо ослабонить, все развязать... Так нам, бабам, всем велено... Господь так велел... На спину ложись... на спину... Вот так... так...
Параська покорно выполняла все, думая, что чем точнее она будет выполнять советы бабки Митрошихи, тем скорее пройдут боли и скорее наступят роды.
Но боли затихали лишь ненадолго и вновь начинались с новой, ещё большей силой.
Параська стонала:
-О-ох... маменька... о-ох... бабушка... тошно мне! Больно!..
Разжигая самовар в кути, Олена ворчала:
-Всем тошно было... Не ты одна маялась... Не слушала матери... вот и терпи...
Сухая, горбоносая и суетливая бабка Митрошиха ласково утешала Параську:
-Ничего, ничего... Дай бог тошнее, да лишь бы поскорее... Ужо все пройдёт... И про боль позабудешь...
Митрошиха вынула из узелка бутылку с водой, налила воды в чайную чашку, перекрестилась перед образами, пошептала над чашкой и подала её Параське:
- На-ка, мила дочь... Ужо полегче будет...
Параська приподняла голову, перекрестилась и жадными глотками выпила воду. Ей показалось, что холодная вода, расходясь освежающей струёй по всему телу, потушила пожар разгорающихся болей.
Однако новая схватка повторилась с большей силой.
Параська отчаянно закричала:
-Ма-мень-ка!.. То-ош-но-о!.. Умру-у-у!..
-Не умрешь... терпи...- ворчала Олена.
А бабка-повитуха своё приговаривала:
Дай бог тошнее... лишь бы поскорее. Дай бог...
В полдень в избу забежал Афоня. Он потоптался под порогом, взглянул на стонущую дочь и снова скрылся за дверью, запустив в избу струю холодного воздуха.
Потом пришли со двора трое ребят.
Олена накормила их и выпроводила обратно на улицу.
Схватки у Параськи то затихали, то вновь вспыхивали. И чем дальше шло время, тем короче были промежутки между схватками и тем сильнее становились боли. Теперь Параська не могла уже понять, в каком месте начинались и где замирали боли. Иногда ей казалось, что в тело впивались тысячи острых и раскалённых иголок, и она отчаянно ревела:
-Ай-ай-ай!.. Маменька!.. Бабушка!.. Помогите!..
Олена по-прежнему ворчала, а бабка крестилась и шептала молитвы.
Короткий зимний день быстро подходил к концу. Солнце склонялось уже к позолоченным вершинам леса. Надвигались лиловые сумерки. С улицы в избу доносились последние всплески задорного ребячьего смеха.
Олена быстро накормила вернувшихся с улицы ребят и спровадила их на полати спать.
Бабка Митрошиха налила в лохань теплой воды, вынула из своего узелка кусок мыла и долго намыливала и растирала вздувшийся Параськин живот.
Параська стонала, охала, временами вскрикивала.
Пришел Афоня, стал раздеваться.
Митрошиха спросила его:
- Ты что, Афоня, совсем пришел?
-Знамо, совсем,- коротко и сухо ответил Афоня.
Митрошиха ворчливо сказала:
-Пошел бы ты куда нето... Грех мужику торчать при родах... да ещё при дочерних...
Афоня вспылил:
-Куда же мне деться, мать честна?.. Не на улице же ночевать? Нету таких людей... И никакого греха нету...
Митрошиха поджала губы, обиженно молвила:
-Мне што... Оставайся... хуже не было бы... Не нами заведено...
-Ладно,-буркнул Афоня и, скинув шинельку и валенки, полез на печь.
Митрошиха ещё раз осмотрела и ощупала Параську.
Обращаясь к Олене, сказала:
-Надо мне, Оленушка, домой засветло сбегать... Сноха второй день хворает... За ребятами надо... досмотреть... Да я скорехонько...
Подумав, она спрсила Олену:
-Яичек нет у тебя, Оленушка?
Почерневшая, осунувшаяся Олена махнула рукой:
-Какие там яички. Одна курчонка была, да и та осенью сдохла.
Митрошиха быстро накинула на себя шубу и шаль. На ходу ещё раз проговорила:
-Не беспокойся, Оленушка. Ко времю вернусь...
Проводив старуху, Олена прошла к столу, села на лавку и задумалась. Смотрела на муки дочери и чувствовала, что растопляется, пропадает злоба к Параське. Жалостью и состраданием наполняется материнское сердце. По изборожденному морщинами лицу покатились крупные слёзы.
А Митрошиха бежала уже по деревне и встречным бабам рассказывала:
-У Параськи бабничаю... У Афониной дочки... Бедность несусветная!.. Рубашонки даже нет на родильнице-то... Ничего, видать, не заработаю...
Близ Оводовых встретила бабку Настасью Ширяеву и ей рассказала:
-От Афони бегу, Настасья Петровна... Параська-то рожает... Бабничаю...
-Как она?-участливо спросила бабка Настасья.
Митрошиха склонилась к самому лицу бабки Настасьи и озабоченно зашептала:
-Тяжело, Настасья Петровна, тяжко... Уж и не знаю, разродит ли господь... Как бы не пропала девка-то... Только на господа да на свои руки и уповаю...
Митрошиха махнула рукой:
-Прости Христа ради, Настасья Петровна... Некогда...
И понеслась по улице к своему двору.
Бабка Настасья постояла, посмотрела ей вслед и, вместо того, чтобы идти домой, свернула на тропку, ведущую к гумнам. Шла, опираясь на клюшку, и думала о Параське. Жаль было девку. Злость закипела к внучонку непутёвому. Обидно было, что не сумела научить его уму-разуму. Раздумье перекинулось на других баб и девок. Вспомнила и парней других. И всюду видела одно: тысячи девок тянулись и впредь будут без раздумья тянуться к мужской ласке, как ночные мотыльки к огню. И так же, как Параська, будут брошены и растоптаны. Ведь тысячи баб всю жизнь укромно оплакивали судьбу свою. И тысячи девок в кровавых муках и в одиночестве встречали своё материнство.
Кутаясь в нагольную шубёнку, прошла задами бабка Настасья к концу деревни и, мимо Афониной избы, вышла опять на улицу, направляясь к своему дому.
Из Афониной избы слышался отчаянный крик Параськи.
Обливалось кровью сердце бабки Настасьи. Хотелось ей войти в избу Афони и сказать Параське ласковое слово утешения.
Но боялась, как бы Олена худым словом не встретила. Встревоженная и расстроенная побрела к своему дому.
Сумерки над деревней сгущались. Но на улице было ещё много народа.
На речке, близ прорубей, бабы судачили:
-Слышь, Митриевна! Параська-то рожает...
-Какая? Чья?
-Да Афони Пупкова дочка...
-Што ты говоришь, девонька?
-Вот те Христос!
-Рожает?
-Рожает...
Солдатка Теркина сказала жене старосты:
-Слыхала, Арина Лукинишна?.. Параська Афонина рожает!
Арина Лукинишна хлопнула себя руками по ляжкам:
-Да неужто рожает?
Солдатка перекрестилась:
-С места не сойти!.. Сама слыхала от Митрошихи. Бабничает она, Митрошиха-то...
Арина Лукинишна покачала головой:
-Ни стыда, ни совести нету... у нонешних-то... Догулялась-таки, потаскуха, прости меня, царица небесная...
Когда совсем стемнело, Митрошиха вернулась в Афонину избу и принесла с собой небольшой туесок.
Держась руками за изголовье кровати, Параська по- прежнему кричала:
Ай-ай-ай!.. Ох, помогите! Ма-а-ма!..
Не спеша Митрошиха разделась, открыла туесок, осторожно вынула из него пяток запыленных куриных яиц и сказала Олене:
Дай-ка, Оленушка, посудинку... вроде чашки хле- бальной... Обмоем яички и водицей-тб напоим ее... Глядишь, господь батюшка и поможет.
Олена взяла из кути большую деревянную чашку, налила в нее воды и подала Митрошихе.
Бабка обмыла в чашке яйца, а над водой долго шептала молитвы и крестилась.
Потом подошла к Параське:
Ну-ка, мила дочь... испей...
Параська не сразу поняла, чего от нее требуют.
Только после того, как бабка повторила сказанное, она перевела па нее иаглил блуждающих глаз и открыла рот*
ч Бабка вылила ей в рот ополоски, приговаривав:
Вот так... еще... еще... Теперь скоро... Господи доспеет... беспременнио... Скоро... родишь ужо...
Но н после питья Параська продолжала мучиться п кпичать.
Олена уже второй раз прибавляла сала в горевший на столе салышк. Афоня на печке выкурил уже две трубки.
А роды у Параськи не наступали.
Схватки продолжались почти беспрерывно.
В полночь встревоженная Олена обратилась к бабке:
Что же это, Кудинопна?.. До каких пор она будет мучиться-то?
До каких? - переспросила бабка и ответила: - А вот... ужо придет время... Созреет яблочко... само отпадет... Крепка она у тебя... И плод, видать, крепкой.., Ждать надо...
Глотая слезы, Олена сказала:
Да ведь измаялась ома... исстрадалась...
Старуха свое твердила:
Ничего... придет времечко... придет... Сама рожала - знаешь, поди...
Олена стала просить:
Помогла бы ты чем-нибудь, Кудииовиа!.. А?.. Уж отблагодарим тебя... по силе возможности...
Митрошиха недоверчиво покосилась на нее и, оглядывая убогую избенку, спросила:
Чем ты отблагодаришь меня? Бедность у вас...
Одена ответила:
Два полотенца есть у меня... новеньких... Параське берегла... Отдам тебе... Помоги уж, Кудииовиа!., Не оставь)
Бабка насторожилась.
- Ну-ка, покажи!.. Каки-таки полотенца?..
Олена достала из сундука две новых холстины, развернула их и подала бабке.
На печке заворочался и закашлял Афоня.
Бабка подержала в руках холстины, подумала и, обращаясь к Афоне, спросила:
- Не спишь, Афоня?
- Ист.- хрипло и недовольно прогудел Афоня.
Слезайка поживей,- сказала бабка, завертывая холсты.- Беги к нам в избу.,. Разбуди моего Якова, попроси у него хомут.
Прокашливаясь, Афоня буркнул:
- Зачем это тебе хомут потребовался?
Иди уж, знай,- заворчала Митрошиха.
-Дочка-то измаялась... Помочь ей надо..; Беги...
Афони спрыгнул с печки, быстро оделся и кинулся к двери. Митрошиха сунула ему холсты.
Отдай это Якову.., Скажи: Кудиновиа, мол, послала.
Афоня ушел.
После него в избе долго стояло и не рассеивалось ворвавшееся облако холодного пара.
Параська ненадолго затихла.
В избе слышалось только бульканье кипящего самовара н сопенье ребятишек на полатях.
Через полчаса Афоня вернулся с хомутом.
Бабка сказала ему:
Стаиовн хомут на пол... Вот здесь, поближе к кровати... Вот так... Держи крепче... А ты, Олеиушка, мне помогай...
Олена с Митрошихой подхватили стонущую Параську под мышки, сволокли с кровати, опустили на пол и стали продергивать сквозь хомут.
Бабка приговаривала:
Господи, благослови... Господи, благослови... Спаси, скорбяща божия матерь... заступись... помилуй рабу твою...
Протащили сквозь хомут Параськину голову и плечи.
Но зацепились за гуж распустившиеся Параськииы волосы. Параська вскрикнула. Афоня отцепил волосы.
А бабка сказала Олене:
- Ну, теперь пошибче потянем, Олёнушка.
Обливаясь потом, они потянули Параську.
Огромный живот Параськн не проходил сквозь хомут.
Бабка шептала Олене:
Ну-ка, Олеиушка.., враз... Господи, благослови... Враз!..
В в тот момент, когда они с силой дернули Параську, а живот се уперся в хомутину, изба огласилась истошным воплем Параськн:
A-aaaa!
На полатях проснулись и заплакали ребятишки.
Бабы готовы были еще раз дернуть, но Афоня остановит их сердитым окриком:
Будет, мать честна!.. Загубите девку... Кончайте!..
Бабы остановились.
Митрошиха обиженно забормотала:
Ну так что... можно и кончить... Не для себя стараюсь. Девку жалко...
Параську положили обратно на кровать.
Измученная к обессиленная, она лежала с закрытыми глазами и громко стонала:
О-ох... О-ох... Оч>х...
И вдруг опять, в приступе потрясающих батей, хваталась руками за изголовье кровати, судорожно вытягивалась н отчаянно кричала:
А-а-ай!.. А-а-ай!..
Так. извиваясь и корчась, кричала она вплоть до рассвета. Бабка Митрошиха поила её крещенской водицей с тенетами, собранными с божницы. Ничего не помогала
Олена н Митрошиха долго и тревожно шептались. Потом Олена связала два грязных полотенца и продернула их через брус, поддерживающий полати. На вышние аршина от пата концы патотенец завязали крепким узлом.
Митрошиха передернула узел повыше, попробовала крепость патотенец н крикнула Афоне:
Вставай, Афоня... Слезай с печки-то...
Зачем?-сердито спросил Афоня.- Чего опять надо?
Простить н благословить надо дочку-то,- сказала старуха.- Дат ж но, за грехи перед вами не выпрастывает се господь-батюшка... Слезай...
Простудно кашляя н сопя, Афоня слез с печи н, увидев подвешенные полотенца, удивленно спросил:
А это к чему?
Бабка ответила:
Подвешивать станем... Ничего не поделаешь... Помогать надо девке... А ты не мешайся... Становись... да благословляй..,
Сердито фыркая, Афоня подошел к столу и взял в руки снятую Оленой с божницы почерневшую, засиженную мухами икону.
Олена и Митрошиха подняли кричавшую Параську и почти волоком подвели к отцу.
Перебивая ее крик, Митрошиха громко сказала ей в ухо:
Проси у отца прошенья... Тогда поможет мать пресвята богородица... Господь-батюшка выпростает- Проси!..
Но ничего не понимающая Параська закатывала глаза и очумело выкрикивала:
О-о-ой!.. О-о-он!.. О-о-ой!..
Афоня перекрестил ее иконой.
Перекрестила и Олена.
После этого Параську поволокли к подвешенным полотенцам, продернули в петлю и, положив животом, опустили. Руки и ноги Параськн повисли, как плети.
И снова изба огласилась истошным воем:
А-а-а-а-а-а!..
Опять рявкнул Афоня на баб:
Сдурели вы... мать честна.- Вынимайте!.. Загубите девку вконец...
Бабы подхватили Параську н проворно выпростали из петли.
Митрошиха приговаривала:
Слава тебе, господи... Теперь уж выпростает господь... беспременно...
Афоня злобно плюнул и выбежал из избы на двор.
В избе наступила томительная тишина, продолжавшаяся с минуту. И вдруг раздался громкий, чуть хриповатый крик маленького человека.
Постояв еще с минуту, прислушиваясь, Афоня кинулся обратно в избу. Бабка Митрошиха подала ему завернутое в тряпицу, трепещущее маленькое тельце новорожденного:
На-ка, дедушка, подержи... С внуком тебя...
Параську уложили на кровать, укрыли шубой.
Только сейчас пришла она в себя и радостно почувствовала долгожданный и благостный покой, разливающийся по ее измученному телу.
Лежала ослабевшая. Бледное и осунувшееся лицо ее, склонившееся набок к подушке, утопало в густых черных полосах, рассыпавшихся вокруг головы. Усталые глаза были полуоткрыты. Так же полуоткрыты были и побелевшие губы. А на лбу поблескивали капельки пота.
В комнате разливался голубой рассвет.
Параська тихо и облегченно стонала.
Как-то среди недели, утром, Параська почувствовала тупую , ноющую боль в животе. Вскоре боль прошла. Параська сгоняла на речку к водопою корову и овцу, а когда вернулась домой, боль в животе повторилась. Была она на этот раз острее и продолжительнее.
Параська присела на лавку, положила руки на стол и уткнулась в них пылающим лицом. Долго сидела, не поднимая головы, словно прислушивалась к перемежающимся болям; они начались где-то около крестца и затихали внизу живота.
Невольно приходило на ум:
"Не пора ли рожать?"...
...Так под руку и в избу ввела. Уложила на кровать. А сама кинулась за бабкой-повитухой.
Афоня посмотрел на скорчившуюся на кровати Параську, понял, в чём дело, и, захватив свою пастушью сумку, быстро оделся и вышел из избы.
Вскоре пришла с узелком бабка Митрошиха. Вместе с ней вернулась и Олена.
Митрошиха осмотрела и ощупала Параську, потом подняла её с кровати, убрала лишнюю одежонку, разровняла постель, поправила подушку и снова уложила Параську на кровать, приговаривая:
-Ложись-ка, мила дочь, ложись... Вот так... А теперь расплетай-ка свою косыньку... И юбку развязывай... И кофту расстегни... Что, рубашонки-то нет у тебя?.. Ну, ладно... Все надо ослабонить, все развязать... Так нам, бабам, всем велено... Господь так велел... На спину ложись... на спину... Вот так... так...
Параська покорно выполняла все, думая, что чем точнее она будет выполнять советы бабки Митрошихи, тем скорее пройдут боли и скорее наступят роды.
Но боли затихали лишь ненадолго и вновь начинались с новой, ещё большей силой.
Параська стонала:
-О-ох... маменька... о-ох... бабушка... тошно мне! Больно!..
Разжигая самовар в кути, Олена ворчала:
-Всем тошно было... Не ты одна маялась... Не слушала матери... вот и терпи...
Сухая, горбоносая и суетливая бабка Митрошиха ласково утешала Параську:
-Ничего, ничего... Дай бог тошнее, да лишь бы поскорее... Ужо все пройдёт... И про боль позабудешь...
Митрошиха вынула из узелка бутылку с водой, налила воды в чайную чашку, перекрестилась перед образами, пошептала над чашкой и подала её Параське:
- На-ка, мила дочь... Ужо полегче будет...
Параська приподняла голову, перекрестилась и жадными глотками выпила воду. Ей показалось, что холодная вода, расходясь освежающей струёй по всему телу, потушила пожар разгорающихся болей.
Однако новая схватка повторилась с большей силой.
Параська отчаянно закричала:
-Ма-мень-ка!.. То-ош-но-о!.. Умру-у-у!..
-Не умрешь... терпи...- ворчала Олена.
А бабка-повитуха своё приговаривала:
Дай бог тошнее... лишь бы поскорее. Дай бог...
В полдень в избу забежал Афоня. Он потоптался под порогом, взглянул на стонущую дочь и снова скрылся за дверью, запустив в избу струю холодного воздуха.
Потом пришли со двора трое ребят.
Олена накормила их и выпроводила обратно на улицу.
Схватки у Параськи то затихали, то вновь вспыхивали. И чем дальше шло время, тем короче были промежутки между схватками и тем сильнее становились боли. Теперь Параська не могла уже понять, в каком месте начинались и где замирали боли. Иногда ей казалось, что в тело впивались тысячи острых и раскалённых иголок, и она отчаянно ревела:
-Ай-ай-ай!.. Маменька!.. Бабушка!.. Помогите!..
Олена по-прежнему ворчала, а бабка крестилась и шептала молитвы.
Короткий зимний день быстро подходил к концу. Солнце склонялось уже к позолоченным вершинам леса. Надвигались лиловые сумерки. С улицы в избу доносились последние всплески задорного ребячьего смеха.
Олена быстро накормила вернувшихся с улицы ребят и спровадила их на полати спать.
Бабка Митрошиха налила в лохань теплой воды, вынула из своего узелка кусок мыла и долго намыливала и растирала вздувшийся Параськин живот.
Параська стонала, охала, временами вскрикивала.
Пришел Афоня, стал раздеваться.
Митрошиха спросила его:
- Ты что, Афоня, совсем пришел?
-Знамо, совсем,- коротко и сухо ответил Афоня.
Митрошиха ворчливо сказала:
-Пошел бы ты куда нето... Грех мужику торчать при родах... да ещё при дочерних...
Афоня вспылил:
-Куда же мне деться, мать честна?.. Не на улице же ночевать? Нету таких людей... И никакого греха нету...
Митрошиха поджала губы, обиженно молвила:
-Мне што... Оставайся... хуже не было бы... Не нами заведено...
-Ладно,-буркнул Афоня и, скинув шинельку и валенки, полез на печь.
Митрошиха ещё раз осмотрела и ощупала Параську.
Обращаясь к Олене, сказала:
-Надо мне, Оленушка, домой засветло сбегать... Сноха второй день хворает... За ребятами надо... досмотреть... Да я скорехонько...
Подумав, она спрсила Олену:
-Яичек нет у тебя, Оленушка?
Почерневшая, осунувшаяся Олена махнула рукой:
-Какие там яички. Одна курчонка была, да и та осенью сдохла.
Митрошиха быстро накинула на себя шубу и шаль. На ходу ещё раз проговорила:
-Не беспокойся, Оленушка. Ко времю вернусь...
Проводив старуху, Олена прошла к столу, села на лавку и задумалась. Смотрела на муки дочери и чувствовала, что растопляется, пропадает злоба к Параське. Жалостью и состраданием наполняется материнское сердце. По изборожденному морщинами лицу покатились крупные слёзы.
А Митрошиха бежала уже по деревне и встречным бабам рассказывала:
-У Параськи бабничаю... У Афониной дочки... Бедность несусветная!.. Рубашонки даже нет на родильнице-то... Ничего, видать, не заработаю...
Близ Оводовых встретила бабку Настасью Ширяеву и ей рассказала:
-От Афони бегу, Настасья Петровна... Параська-то рожает... Бабничаю...
-Как она?-участливо спросила бабка Настасья.
Митрошиха склонилась к самому лицу бабки Настасьи и озабоченно зашептала:
-Тяжело, Настасья Петровна, тяжко... Уж и не знаю, разродит ли господь... Как бы не пропала девка-то... Только на господа да на свои руки и уповаю...
Митрошиха махнула рукой:
-Прости Христа ради, Настасья Петровна... Некогда...
И понеслась по улице к своему двору.
Бабка Настасья постояла, посмотрела ей вслед и, вместо того, чтобы идти домой, свернула на тропку, ведущую к гумнам. Шла, опираясь на клюшку, и думала о Параське. Жаль было девку. Злость закипела к внучонку непутёвому. Обидно было, что не сумела научить его уму-разуму. Раздумье перекинулось на других баб и девок. Вспомнила и парней других. И всюду видела одно: тысячи девок тянулись и впредь будут без раздумья тянуться к мужской ласке, как ночные мотыльки к огню. И так же, как Параська, будут брошены и растоптаны. Ведь тысячи баб всю жизнь укромно оплакивали судьбу свою. И тысячи девок в кровавых муках и в одиночестве встречали своё материнство.
Кутаясь в нагольную шубёнку, прошла задами бабка Настасья к концу деревни и, мимо Афониной избы, вышла опять на улицу, направляясь к своему дому.
Из Афониной избы слышался отчаянный крик Параськи.
Обливалось кровью сердце бабки Настасьи. Хотелось ей войти в избу Афони и сказать Параське ласковое слово утешения.
Но боялась, как бы Олена худым словом не встретила. Встревоженная и расстроенная побрела к своему дому.
Сумерки над деревней сгущались. Но на улице было ещё много народа.
На речке, близ прорубей, бабы судачили:
-Слышь, Митриевна! Параська-то рожает...
-Какая? Чья?
-Да Афони Пупкова дочка...
-Што ты говоришь, девонька?
-Вот те Христос!
-Рожает?
-Рожает...
Солдатка Теркина сказала жене старосты:
-Слыхала, Арина Лукинишна?.. Параська Афонина рожает!
Арина Лукинишна хлопнула себя руками по ляжкам:
-Да неужто рожает?
Солдатка перекрестилась:
-С места не сойти!.. Сама слыхала от Митрошихи. Бабничает она, Митрошиха-то...
Арина Лукинишна покачала головой:
-Ни стыда, ни совести нету... у нонешних-то... Догулялась-таки, потаскуха, прости меня, царица небесная...
Когда совсем стемнело, Митрошиха вернулась в Афонину избу и принесла с собой небольшой туесок.
Держась руками за изголовье кровати, Параська по- прежнему кричала:
Ай-ай-ай!.. Ох, помогите! Ма-а-ма!..
Не спеша Митрошиха разделась, открыла туесок, осторожно вынула из него пяток запыленных куриных яиц и сказала Олене:
Дай-ка, Оленушка, посудинку... вроде чашки хле- бальной... Обмоем яички и водицей-тб напоим ее... Глядишь, господь батюшка и поможет.
Олена взяла из кути большую деревянную чашку, налила в нее воды и подала Митрошихе.
Бабка обмыла в чашке яйца, а над водой долго шептала молитвы и крестилась.
Потом подошла к Параське:
Ну-ка, мила дочь... испей...
Параська не сразу поняла, чего от нее требуют.
Только после того, как бабка повторила сказанное, она перевела па нее иаглил блуждающих глаз и открыла рот*
ч Бабка вылила ей в рот ополоски, приговаривав:
Вот так... еще... еще... Теперь скоро... Господи доспеет... беспременнио... Скоро... родишь ужо...
Но н после питья Параська продолжала мучиться п кпичать.
Олена уже второй раз прибавляла сала в горевший на столе салышк. Афоня на печке выкурил уже две трубки.
А роды у Параськи не наступали.
Схватки продолжались почти беспрерывно.
В полночь встревоженная Олена обратилась к бабке:
Что же это, Кудинопна?.. До каких пор она будет мучиться-то?
До каких? - переспросила бабка и ответила: - А вот... ужо придет время... Созреет яблочко... само отпадет... Крепка она у тебя... И плод, видать, крепкой.., Ждать надо...
Глотая слезы, Олена сказала:
Да ведь измаялась ома... исстрадалась...
Старуха свое твердила:
Ничего... придет времечко... придет... Сама рожала - знаешь, поди...
Олена стала просить:
Помогла бы ты чем-нибудь, Кудииовиа!.. А?.. Уж отблагодарим тебя... по силе возможности...
Митрошиха недоверчиво покосилась на нее и, оглядывая убогую избенку, спросила:
Чем ты отблагодаришь меня? Бедность у вас...
Одена ответила:
Два полотенца есть у меня... новеньких... Параське берегла... Отдам тебе... Помоги уж, Кудииовиа!., Не оставь)
Бабка насторожилась.
- Ну-ка, покажи!.. Каки-таки полотенца?..
Олена достала из сундука две новых холстины, развернула их и подала бабке.
На печке заворочался и закашлял Афоня.
Бабка подержала в руках холстины, подумала и, обращаясь к Афоне, спросила:
- Не спишь, Афоня?
- Ист.- хрипло и недовольно прогудел Афоня.
Слезайка поживей,- сказала бабка, завертывая холсты.- Беги к нам в избу.,. Разбуди моего Якова, попроси у него хомут.
Прокашливаясь, Афоня буркнул:
- Зачем это тебе хомут потребовался?
Иди уж, знай,- заворчала Митрошиха.
-Дочка-то измаялась... Помочь ей надо..; Беги...
Афони спрыгнул с печки, быстро оделся и кинулся к двери. Митрошиха сунула ему холсты.
Отдай это Якову.., Скажи: Кудиновиа, мол, послала.
Афоня ушел.
После него в избе долго стояло и не рассеивалось ворвавшееся облако холодного пара.
Параська ненадолго затихла.
В избе слышалось только бульканье кипящего самовара н сопенье ребятишек на полатях.
Через полчаса Афоня вернулся с хомутом.
Бабка сказала ему:
Стаиовн хомут на пол... Вот здесь, поближе к кровати... Вот так... Держи крепче... А ты, Олеиушка, мне помогай...
Олена с Митрошихой подхватили стонущую Параську под мышки, сволокли с кровати, опустили на пол и стали продергивать сквозь хомут.
Бабка приговаривала:
Господи, благослови... Господи, благослови... Спаси, скорбяща божия матерь... заступись... помилуй рабу твою...
Протащили сквозь хомут Параськину голову и плечи.
Но зацепились за гуж распустившиеся Параськииы волосы. Параська вскрикнула. Афоня отцепил волосы.
А бабка сказала Олене:
- Ну, теперь пошибче потянем, Олёнушка.
Обливаясь потом, они потянули Параську.
Огромный живот Параськн не проходил сквозь хомут.
Бабка шептала Олене:
Ну-ка, Олеиушка.., враз... Господи, благослови... Враз!..
В в тот момент, когда они с силой дернули Параську, а живот се уперся в хомутину, изба огласилась истошным воплем Параськн:
A-aaaa!
На полатях проснулись и заплакали ребятишки.
Бабы готовы были еще раз дернуть, но Афоня остановит их сердитым окриком:
Будет, мать честна!.. Загубите девку... Кончайте!..
Бабы остановились.
Митрошиха обиженно забормотала:
Ну так что... можно и кончить... Не для себя стараюсь. Девку жалко...
Параську положили обратно на кровать.
Измученная к обессиленная, она лежала с закрытыми глазами и громко стонала:
О-ох... О-ох... Оч>х...
И вдруг опять, в приступе потрясающих батей, хваталась руками за изголовье кровати, судорожно вытягивалась н отчаянно кричала:
А-а-ай!.. А-а-ай!..
Так. извиваясь и корчась, кричала она вплоть до рассвета. Бабка Митрошиха поила её крещенской водицей с тенетами, собранными с божницы. Ничего не помогала
Олена н Митрошиха долго и тревожно шептались. Потом Олена связала два грязных полотенца и продернула их через брус, поддерживающий полати. На вышние аршина от пата концы патотенец завязали крепким узлом.
Митрошиха передернула узел повыше, попробовала крепость патотенец н крикнула Афоне:
Вставай, Афоня... Слезай с печки-то...
Зачем?-сердито спросил Афоня.- Чего опять надо?
Простить н благословить надо дочку-то,- сказала старуха.- Дат ж но, за грехи перед вами не выпрастывает се господь-батюшка... Слезай...
Простудно кашляя н сопя, Афоня слез с печи н, увидев подвешенные полотенца, удивленно спросил:
А это к чему?
Бабка ответила:
Подвешивать станем... Ничего не поделаешь... Помогать надо девке... А ты не мешайся... Становись... да благословляй..,
Сердито фыркая, Афоня подошел к столу и взял в руки снятую Оленой с божницы почерневшую, засиженную мухами икону.
Олена и Митрошиха подняли кричавшую Параську и почти волоком подвели к отцу.
Перебивая ее крик, Митрошиха громко сказала ей в ухо:
Проси у отца прошенья... Тогда поможет мать пресвята богородица... Господь-батюшка выпростает- Проси!..
Но ничего не понимающая Параська закатывала глаза и очумело выкрикивала:
О-о-ой!.. О-о-он!.. О-о-ой!..
Афоня перекрестил ее иконой.
Перекрестила и Олена.
После этого Параську поволокли к подвешенным полотенцам, продернули в петлю и, положив животом, опустили. Руки и ноги Параськн повисли, как плети.
И снова изба огласилась истошным воем:
А-а-а-а-а-а!..
Опять рявкнул Афоня на баб:
Сдурели вы... мать честна.- Вынимайте!.. Загубите девку вконец...
Бабы подхватили Параську н проворно выпростали из петли.
Митрошиха приговаривала:
Слава тебе, господи... Теперь уж выпростает господь... беспременно...
Афоня злобно плюнул и выбежал из избы на двор.
В избе наступила томительная тишина, продолжавшаяся с минуту. И вдруг раздался громкий, чуть хриповатый крик маленького человека.
Постояв еще с минуту, прислушиваясь, Афоня кинулся обратно в избу. Бабка Митрошиха подала ему завернутое в тряпицу, трепещущее маленькое тельце новорожденного:
На-ка, дедушка, подержи... С внуком тебя...
Параську уложили на кровать, укрыли шубой.
Только сейчас пришла она в себя и радостно почувствовала долгожданный и благостный покой, разливающийся по ее измученному телу.
Лежала ослабевшая. Бледное и осунувшееся лицо ее, склонившееся набок к подушке, утопало в густых черных полосах, рассыпавшихся вокруг головы. Усталые глаза были полуоткрыты. Так же полуоткрыты были и побелевшие губы. А на лбу поблескивали капельки пота.
В комнате разливался голубой рассвет.
Параська тихо и облегченно стонала.