продолжение
Тонкие материи.
Не больше, чем через три дня после того, как нам довелось спасти жизни друг друга, мы прибыли в равнинную, иначе называемую срединной, Медору.
Срединной она прозвана потому, что, по уверениям географов, расположена в самом центре нашего обширного материка - после многих лет путешествий я пришёл к выводу, что так оно и есть. Равнинной же Медору прозывают потому, что на её поросших густыми лесами просторах нелегко сыскать не то что хотя бы одну гору, а и самый маломальский холмик. Один из летописцев утверждал даже, что слово «Медора» на одном из языков, на которых говорили в этих местах в глубокой древности, означало «тонкая широкая лепёшка», или, попросту говоря, «блин».
Странное место эта Медора. Странное и загадочное. Прозвания здешних деревень, лесов, рек, да и всего того, что здесь есть, причём без исключения, столь неуместно страшны и безрадостны, что это не поддаётся никакому разумению. Например, самая большая деревня в Медоре называется Погибель. Она широко раскинулась по обе стороны центральной медорской артерии - могучей реки под названием Кровавый Ручей.
Исток этой реки прозван Сиротовыми Слезами, а устье, отстоящее от него на две тысячи лиг, именуется Сплавом Утопленников.
Лучший из пляжей этой реки носит имя Вырванный Язык. От него отходит местность под названием Малые Ады. Здесь в отдалении друг от друга расположены многочисленные хутора - Слизкий Ад, Гнилой Ад, Жжёный Ад, Мрачный Ад, и так далее.
За Малыми Адами находится лес Жалкой Смерти. А за ним уже начинаются деревни Великих Адов.
Пасторальные луга, знаменитые своей необыкновенной красотой, и в которых любят гулять влюблённые, носят милое название Вражья Нечисть.
Так можно продолжать до бесконечности.
Самый большой город в Медоре, он же столица королевства и империи, всему миру известен под названием Париж. Но сами коренные жители Медоры никогда не называют его так. Никогда. Они используют другое имя - Заячья Губа. Не больше и не меньше. Разумеется, существует масса историй и легенд, откуда повелось такое прозвание, но я их приводить не буду, потому что мой рассказ не посвящён изучению фольклора.
Настоящей причины таких поразительных наименований никто не знает. Может быть, она кроется в отпугивании злых духов, а может быть, этот странный обычай закрепился в какие-то стародавние безрадостные времена - в любом случае, в наше время местные жители охотно, спокойно и легко - и даже с некоторой гордостью - используют все эти жуткие прозвания. Если в округе появится, к примеру, новый посёлок или насыплют дамбу, то всё это обязательно будет наименовано как-нибудь в духе Гробов или Язв, или чего-то подобного, не иначе. Потому что иначе здесь не бывает. Как выражаются в университете - это неотъемлемая часть местной культуры.
Но Медора удивительна не только этим.
Например, я слышал, что в глубокой древности почему-то повсеместно считалось, что боги запрещают людям воевать где бы то ни было, кроме того самого места, которое нынче именуется Медорой. Поэтому армии сходились сюда на битвы со всех сторон света. В течение десятков сотен, а может быть и тысяч лет все войны мира велись исключительно в этих местах. И речь идёт не только о больших и важных битвах - сюда спешили ради любой малейшей стычки - к воле богов в древности относились очень серьёзно.
Попробуй выкопать в Медоре глубокую яму - в любом месте, где хочешь - и ты обязательно наткнёшься на залежи древних костей. Здесь это каждый знает.
Но это ещё не всё.
Рассказывают, что в более поздние, но тоже весьма древние времена вокруг Медоры проживал некий народ, исповедовавший таинственную религию, согласно которой места эти священны и человеческие существа не могут их осквернять своим присутствием. Люди этого племени не пропускали в Медору никого - если надо, они силой оружия останавливали кочевников и переселенцев - и сами никогда не заходили на заповедную территорию. Они даже возвели крепостной вал вокруг этих мест - его останки можно увидеть кое-где по окраинам Медоры до сих пор.
За многие сотни лет край совершенно одичал. А куда впоследствии делся этот странный народ, и что с ним стало, - об этом разное говорят.
Некоторым не нравится Медора, но я не из их числа. Лично я считаю, что это совершеннейший рай на земле.
Здесь так спокойно, что лиса может пробежать подряд через три деревни, и ни одна собака не залает. Посреди густых лесов здесь проложены аккуратные дороги. Лето не слишком жаркое, а зимой никогда не бывает сильной стужи.
Некоторым тяжело здесь жить, я же напротив, влюбился в эти места навеки. Меня здешний воздух пьянит, солнце нежит, роса бодрит, а земля дарит силой. И вечно мерещится мне, что всякой вещи здесь в переизбытке - просишь одно, а тебе дают два. И кажется мне, что цвета здесь ярче, чем в остальном мире, и запахи острее. И блаженная улыбка часто не сходит с моего лица.
Не буду подробно рассказывать про Медору, каждый сам туда может приехать и посмотреть. Но даже те, кто никогда здесь не был, наверняка слышали про здешние дома. Они такие аккуратные, что похожи на огромные игрушки. Также наверняка всякий слышал, сколь медорцы сильны и красивы, как опрятны одеждой и просты манерами.
Однако есть с ними одна немалая трудность. Местные жители настолько замкнуты, что любой чужеземец, поселившись здесь, будет обречён прожить остаток своей жизни в одиночестве. С ним будут охотно иметь любые дела, с ним будут всегда и непременно любезны, и если с ним случится какая-нибудь беда, то ему, скорее всего, помогут. Но никогда и никто не поболтает с ним о каком-нибудь пустяке, не приоткроет душу, не пригласит к себе в гости и не позовёт выпить. Ничего из этого не произойдёт никогда.
Однако лично я считаю, что с этим можно вполне легко мириться. Это всего лишь ещё одна особенность местной культуры. Люди из разных стран селятся здесь, чужеземцы со временем привыкают друг к другу, сдруживаются, иногда ссорятся, потом опять мирятся, но, как бы то ни было, все они, так или иначе, время от времени общаются друг с другом. Все, так или иначе, общаются со всеми. Кроме самих коренных медорцев - те общаются всегда исключительно со своими.
Ещё местные жители необыкновенно молчаливы. Им легче объяснить что-либо жестом, чем проронить хоть слово. Со временем и я стал замечать у себя подобную привычку.
Бедняков в этих местах совсем нет - кроме небольшого налога на содержание университета никаких повинностей в Медоре ни на кого не возложено.
Земли эти имперские, а император в нынешние времена необычайно силён и держит большую часть материка в жёстких руках - поэтому никаких распрей, междоусобных войн и стычек, коими так изобилует наш мир, в Медоре никогда не бывает.
Именно по причине здешнего благоденствия и решил некогда дед нынешнего императора расположить здесь корпуса университета. Произошло это давно, ещё когда он был всего лишь герцогом Бургундским, ведь королем, как известно, он стал лишь в самом конце своей бурной жизни. А уж императором сделался только его сын.
Правящая династия всегда поощряла развитие науки. Наш император любит бывать здесь с визитами, ведь университет находится всего в дне пути от столицы.
Среди архитекторов, работавших над проектами университетских зданий, как-то сразу возникла удивительная, на мой взгляд, традиция: архитектура здешних строений не просто должна была отличаться от архитектуры столичных зданий, - она должна была, по возможности, являться её противоположностью.
И нужно сказать, зодчие справились с этим возложенным на себя заданием с блеском.
В то время как столица устилается открытыми широкими площадями и проспектами, в университете превалируют зелёные сады с гравиевыми дорожками и уютными закутками.
Если в столице тон задают роскошные фонтаны, то у нас аналогичную функцию несут хитроумно выполненные, сдержанные гроты с изящными тихими ручейками.
Столичные здания все как одно распахиваются широкими фасадами - плоскими, ровно развернутыми, разглаженными во всю свою необъятную ширь. Недаром эти здания называют «дворцами».
Университетские же строения обращены во все стороны своими бесчисленными рёбрами, острыми углами, впадинами и неровностями. Фасады их совершенно неуловимы, внезапно выпирают эркеры, нависает животрепещущая лепнина, и образовываются захватывающие дух пустоты. Эти здания стремятся завернуться внутрь себя и хитроумной игрой своих плоскостей порождают множество скрытых двориков и запутанных лестничных пролётов. Университетские здания - их ещё называют «корпусами» - завораживают, есть в них что-то от волшебства.
Решение архитекторов было вполне закономерным - ведь зачем университету площади да дворцы? Здешние здания, как и ландшафт в целом, должны выполнять функцию мыслительного катализатора, давать творческий импульс, пробуждать вдохновение, ведь развитие науки без этого невозможно.
И, тем не менее, есть в университете строения, которые легко украсили бы и столицу. Например, часовня, которую по не совсем понятным причинам возвели около ста лет назад в северо-западном углу комплекса, на опушке чащобы Перерезанных шей. Сам император в ней души не чает. Он не успокоился, пока столичные архитекторы не возвели точную её копию возле центрального столичного парка, над гробницами его предков, герцогов Бургундского дома.
Но я, пожалуй, больше не буду рассказывать об университетской архитектуре. Не буду я также рассказывать ни об укладе жизни, ни о нравах, ни об общественных движениях университета. Об этом писали и пишут многие авторы, и любой желающий может ознакомиться с их трудами.
Я буду рассказывать о нас с профессором.
Университет навсегда стал моим домом. Я с самого начала почувствовал здесь что-то тёплое и родное, и это глубинное чувство не покидало меня никогда. Такого чувства я больше не испытывал нигде, даже у себя на родине, на юге. Почему так происходит - я не понимаю. Мне кажется, это вообще лишено какого-либо смысла. Это просто происходит, и всё.
Пользуясь принятой на нашем материке терминологией, мой новый друг, который привёл меня в Медору (а он являлся одним из самых уважаемых представителей здешнего населения), был заявлен моим патроном. А я, соответственно, - его вассалом. Но на деле, наши отношения всегда были построены исключительно на искренней дружбе и взаимном уважении. При этом я - добровольным образом - никогда не отклонялся от обязанностей слуги.
Патрон - так я, для простоты, пожалуй, и буду его теперь называть - внешность имел, что сказать, не самую представительную: всегда он был каким-то одутловатым, потрёпанным, с нездоровым цветом лица. Волосы его неизменно были взъерошены самым диким образом, и сквозь них довольно отчетливо просвечивала лысина. На носу его красовались огромные очки с толстыми, как дно бутылки, стеклами. Над ремнём слегка выпирало приличных размеров пузо. Должен заметить, что примерно так большинство учёных и выглядят, так что никаких претензий к внешнему виду патрона быть не может.
Вместе с тем, патрон был необычайно подвижным и прытким существом. Угнаться за ним порой было просто невозможно. В глазах его никогда не затухал огонь, вот только сквозь толстые очки на его носу это не просто было заметить.
Периодически на патрона накатывали приступы ярости. Такое никогда не происходило без причины, и таких причин в его жизни хватало. В эти минуты на него было по-настоящему страшно смотреть. Он начинал дико вращать глазами, скрежетать зубами, а главное, как-то особенно жутко орать. Не то, чтобы очень громко - но как-то совершенно душераздирающе. Клянусь, ни разу никто не смог спокойно выдержать его крик.
Патрон мой был очень заметной фигурой в стенах университета, но не потому что являлся великим учёным, - ведь само по себе славы это никогда не приносит, - а за счёт своего чрезвычайно дерзкого нрава, не особенно сдерживаемых эмоций, и склонности в мгновение ока раздражаться на проявления глупости, подлости и непрофессионализма. В подобных вещах, увы, никогда в университетских стенах недостатка не было, и в дальнейшем мне неизбежно придётся привести примеры проявления всех этих трёх вредоносных человеческих качеств.
Разумеется, мой патрон сам по себе был закоренелым гуманистом и добрейшей души человеком, но люди невнимательные и не чуткие на основе его эксцентричного поведения делали в отношении этого замечательного учёного ложный вывод, заключавшийся в том, что он мизантроп. От подобного хода мысли предостерегает простая древняя мудрость - «не верь глазам своим!»
Мир делился на тех, кто любил и почитал его, и тех, кто боялся его и ненавидел. Но второе относилось к тем, для кого внешнее проявление собственных чувств в основном сводится к боязни и ненависти.
Патрон считался величайшим специалистом неорганической химии, или, как здесь любили выражаться, мёртвой природы. «Мёртвой природы не бывает!» - раздражённо заявлял патрон. Его научные достижения привели к тому, что император лично произвёл его в кавалеры престижного ордена Золотого Василиска. Сам патрон искренне считал, что ордена и регалии являются пережитком варварства, и на церемонии награждения принялся было развивать эту мысль непосредственно его величеству.
Хорошо, что церемониймейстер у нас при дворе в своём деле лучший из лучших, и реагирует мгновенно. Он не стал ждать. Он, не долго думая, взял и поставил моему патрону незаметную подножку, а потом слегка его подтолкнул, и там уж его ловкие помощники подхватили оцепеневшего от неожиданности патрона под белы руки и оттащили его подальше от державного взора. Вслед за чем немедленно грянул туш. Абсолютно никто ничего не заметил.
Работа церемониймейстера и его команды была, как всегда, безупречной. Недаром же один из летописцев оценивает царствование нашего императора следующей максимой: «тот великий правитель, у кого великие слуги». Но церемониймейстер живёт не здесь, а в Париже, при дворе, и поэтому некому было у нас в университете улаживать многочисленные скандалы, которые вспыхивали вокруг патрона беспрерывно и в основном по его вине. Дело часто доходило до дуэли, причём в бой, будучи закоренелым задирой, больше всех рвался именно патрон, - но, хвала богам, всем участникам дуэлей каким-то чудом всегда удавалось остаться в живых.
У патрона была огромная лаборатория посреди живописной чащобы Вырванных кишок. Дорогу сюда знали лишь избранные друзья патрона - все, как один, гениальные учёные. Они любили собраться здесь, посидеть, попить вина, всласть поболтать и пофилософствовать. Здесь же зарождались некоторые великие проекты, приводившие впоследствии к поразительным открытиям в разных областях науки.
Мой патрон не питал иллюзий насчёт скорейшего просвещения мира. Он сравнивал его с ребёнком, который только начинает вылезать из пелёнок и крайне неохотно расстаётся со своими детскими сказками и страхами. Требовать от такого несмышлёного малыша чего-либо было бы крайне неразумно. Его воспитание - чрезвычайно долгий и зачастую весьма болезненный процесс.
Но что патрон считал чрезвычайно важным и даже обязательным для себя делом, это - расчистить вокруг себя пространство от всяческих суеверий и небылиц, которыми под завязку заполонены головы людей. «Этот балласт настолько тяжёл, что не избавься мы от него, и нам суждено вечно топтаться на месте, а это абсолютно недопустимо», - в такой характерной для себя резкой манере формулировал он данную задачу.
Патрон прекрасно понимал, что наука в нашем мире совсем молода и почти ничего ещё толком не изучено. В связи с этим он наставлял своих друзей учёных подвергать сомнению любую вещь, не подтверждённую опытом (будь то некая догма, догадка, или просто поступившее сообщение), всё и всегда проверять (и проверять досконально), а умозаключения делать лишь на основе проверенных данных, здравого смысла и логики, благо логику основательно разработали ещё в глубокую старину.
Помню, как патрон страшно негодовал по поводу работы его старинного приятеля биолога, специализировавшегося на изучении почв, их возделывании, селекции растений, орошении, и сельском хозяйстве в целом. Тот был одним из создателей целой новой науки, которую назвали агрономией, и был действительно большим знатоком в этой области.
Патрон выговаривал этому уважаемому господину:
- Послушайте, голубчик, я тут ознакомился с вашей последней работой… Прекрасное исследование! Впечатляющие расчёты оптимального состава минералов в почвах относительно разных злаковых культур, интересные методы по восстановлению и обогащению почв, любопытные замечания по технике орошения… Но вот это что? - он ткнул пальцем в пергамент, и его лицо стало потихоньку багроветь, а глаза вылезать из орбит, что не на шутку испугало хорошо знакомого с патроном биолога. - А? Что это? Заклятья? Вы предлагаете заклятья как одну из действенных мер в оптимизации урожайности?!!
- А что я могу поделать? - оправдывался маститый учёный, словно нашкодивший школяр. - Я проводил исследования. Множество экспериментов. Вот же - схемы, графики… Сами смотрите, применение заклятий оптимизирует урожайность… вот, видите?.. на семнадцать и семь десятых процента. Вы знаете, сколько времени я потратил, проверяя всё это? - он поднял плечи и развёл руками в стороны, как бы снимая с себя всякую ответственность за какие бы то ни было деяния природы.
Патрон прижал пальцем оправу очков к переносице, чтоб не слетела, и спросил:
- А что это такое - заклятия?
- А? - не понял вопроса биолог.
- Вы природу заклятий вообще исследовали? Что они суть, эти заклятья? С точки зрения науки.
- Нет, не исследовал.
- Но почему, голубчик вы мой, почему? - распалялся патрон. - Ведь все ваши исследования имеют дело с чем? С химическими процессами, правильно? Отлично! С чем ещё? С биологическими процессами. Тоже отлично! Потому что всё это наука! А эти заклятья… это, просто… Вот скажите мне, как можно полагаться на неизученную величину?
- Да я как-то не подумал…- оправдывался агроном. - Привычка. На селе ведь без заклятий никогда не обходилось, вы же знаете. Вот, как-то и в голову не пришло проверять… Но ведь работает! Вот же, семнадцать и семь десятых…
- Знаете что, - прервал его патрон, - кроме того, что вам необходимо серьёзно заняться этими заклятьями, раз уж вы на них напоролись, вам непременно нужно ознакомиться с работами моего приятеля господина Паскаля. Он человек замкнутый, поэтому его мало кто знает, но он великий математик. Из его работ вы узнаете, что такое вероятность, разброс, выборка и другие крайне полезные вещи. Вам необходимо обновить методы проверок, голубчик! Перестаньте жить позапрошлым веком!
Всё это патрон выговаривал крайне зычным голосом, как это у него всегда бывало, если он за что-то переживал. Этот голос, как я уже упоминал, вынести было крайне сложно.
- Хорошо, хорошо, - залепетал несчастный специалист по сельскому хозяйству, - я всё проверю, всё исправлю, обязательно! Только не кричите, умоляю вас!
И, не выдержав ужасного напряжения, он поспешно ретировался.
Такими вот примерно методами мой замечательный патрон подгонял движение науки.
Предыдущий пример иллюстрировал ошибку добросовестного учёного, что вполне естественно при каторжном характере научной работы и на самом деле происходит довольно часто. Следующий пример, напротив, коснётся той породы университетских преподавателей, которых мой патрон считал, ни больше ни меньше, своими кровными врагами.
Одной из самых популярных фигур университета был некий «профессор естествознания», как он себя сам называл, - человек, обладающий подкупающей внешностью, артистизмом, и невероятным даром красноречия. На его лекциях яблоку негде было упасть.
Вот краткий список тем, которым были посвящены его лекции: плерома, эгрегоры, эфирные тела, высшие сущности, подземные миры, инкубы, духи, эоны, древние гиганты, астральные существа, энергии, низшие сущности, эманации, небесные миры, хрустальные сферы…
При упоминании об этом деятеле у моего патрона в бессилии опускались руки. Помню, однажды мы проходили мимо переполненного лекционного зала, где его враг доводил мистическими откровениями публику до экстаза, и патрон в глубокой задумчивости задал вслух вопрос: «Почему же в него молния не ударит?..»
Патрон не был кровожаден. Этой фразой он пытался лишь передать свою отчаянную надежду, что должны же хотя бы небеса вмешаться, раз на земле бессильны остановить это безобразие.
Таким крайним образом он пытался выразить тот колоссальный вред, который наносил науке сей популярный лектор.
Но ничего поделать было нельзя. Сам император благоволил харизматичному профессору естествознания, и даже пару раз осчастливливал его лекции самоличным присутствием.
Чего только патрон не предпринимал в борьбе с псевдоучёным: пытался воздействовать на монарха, пытался убедить слушателей в безумии и вреде его лекций, наконец, пытался вызвать его самого на дуэль… Ничего не помогало. Слишком могущественные политические силы, как выяснилось, стояли за этой фигурой.
«Удивительно, - сокрушался патрон, - какой наглостью, самомнением и неуважением к людям и миру нужно обладать, чтобы, зная, как вокруг тебя передовые умы ежедневно и еженощно гробят себя в поисках истины, продолжать, как ни в чём ни бывало, с умным видом нести наивным и доверчивым людям мракобесную ахинею! Воистину, не имея за спиной правильного воспитания никому не стать полноценным учёным!»
Патрон всегда подчёркивал, что всякие таинственные существа и явления - это не более чем сказки для глупцов. А вселенная существует и функционирует на основе законов природы.
Лаборатория патрона была, без сомнения, одним из уютнейших мест на земле, но порой туда было просто страшно входить: там сидели безумные люди со всклокоченными шевелюрами, в очках с невообразимо толстой оправой, и громко, перебивая друг друга, болтали о чём-то на древних жутковато звучащих языках.
На самом деле, у меня никогда не было и тени сомнения в том, что они лучшие люди на земле. И говорили они о самых интересных вещах в мире. А со временем я стал потихоньку понимать и древние языки. Они оказались не такими и жуткими. Всё это лишь дело привычки.
Время от времени патрон демонстрировал мне какую-нибудь из своих новинок. Так, например, однажды он попросил меня поудобней устроиться на подушках и поменьше двигаться. После чего вытащил откуда-то целую охапку разноцветных, загадочно мерцавших в вечерней полутьме кристаллов и разложил их маленькими кучками вокруг меня. После этого он довольно долго сновал между этих кучек и сосредоточенно передвигал кристаллы туда-сюда, внимательно на меня при этом поглядывая.
Так продолжалось довольно долго, пока во время одного из этих передвижений я не почувствовал, как меня накрывает тёплая волна спокойствия. Такого ощущения я прежде никогда не испытывал. Патрон очередной раз взглянул на меня - и довольно крякнул. Я стал погружаться в сладкую пучину безмятежности - настолько неумолимо и глубоко, что даже где-то по краю моего затухающего сознания неотчётливо проковыляла тревожная мысль, что это, возможно, не так уж и правильно.
Потом сквозь горы ваты до меня донёсся голос патрона:
- Держись, пацан! Сейчас конфигурацию поменяю…
И тут меня подбросило так, словно мной из катапульты выстрелили. Одним махом на меня нахлынула энергия в количестве, которого с лихвой хватило бы пятерым гребцам на какой-нибудь галере. Спокойствие и безмятежность сильно поменяли свою окраску, превратившись в деятельное спокойствие и энергичную безмятежность. В довершение ко всему нашу сумрачную лабораторию, словно по волшебству, озарило ярким светом.
Я встал с подушек.
- Пойду-ка я пройдусь! - заявил я патрону и сглотнул слюну. - Мне нужно кое-что сделать…
- Куда это! - весело удивился патрон. - А ну, сидеть! - приказал он мне, тихонько при этом посмеиваясь. - Все твои дела тут!
Тут он понял, что меня не остановить.
- Кажется, опять с конфигурацией переборщил… - пробормотал неутомимый учёный.
С этими словами он протянул руку к одной из кучек, выхватил из неё красивый сиреневый кристалл и сунул его в карман.
И я сразу как-то обмяк, а всё происходящее почему-то стало казаться мне нестерпимо смешным. Смешил меня суетящийся вокруг своих камней патрон, смешными и нелепыми показались мне его дурацкие блестящие каменюки, а стены лаборатории почему-то вдруг стали корчить уморительные рожи и издавать невыразимо потешные звуки.
Я захихикал, как какой-нибудь помешанный с городской площади, после чего перестать смеяться уже не мог. Самое интересное, что и патрон с удовольствием присоединился ко мне и тоже немного похихикал, но волевым усилием быстро прекратил это баловство и снова поменял «конфигурацию», то есть опять что-то там куда-то передвинул, отчего я, если выразиться языком пиратов, совсем уже уплыл куда-то к чёртовой матери.
Патрон ещё некоторое время продолжал манипуляции со своими кристаллами, пока мои душевные и физические силы окончательно не исчерпались и я не взмолился, чтобы патрон, наконец, остановил уже свой эксперимент и оставил меня в покое.
Позже я узнавал у патрона, что там такое происходило. Он рассказал, что случайно обнаружил у камней некое силовое поле, которое вот таким странным образом воздействует на человеческую психику. Всё, что он может об этом сказать - это поле каким-то образом задевает центры мозга, отвечающие за различные эмоции и чувства. Но природа этого поля, к сожалению, ему неизвестна, и её только ещё предстоит изучить.
Зато, сказал патрон, он потратил много времени и сил на то, чтобы собрать нужное сочетание камней, и теперь был в состоянии устроить с кем угодно точно такое же представление, как то, что закатил мне.
В нашем мире нашлось бы немало тех, кто заплатил бы огромные суммы за подобное представление, но патрон твёрдо решил устраивать подобное действо лишь изредка и только самым близким друзьям.
А вот что касается лечения камнями - то тут совсем другое дело. Такое патрон практиковал при каждом удобном случае, несмотря на всю свою занятость. И причиной тому была его беззаветная страсть помогать людям.
А вот ещё история. Помню, как-то однажды зашёл я в лабораторию, смотрю: посреди неё из булыжников выложена небольшая стена. «Что за чёрт?» - думаю. А патрон мне говорит:
- Слышь, парень, возьми-ка ты кувалду и бей что есть силы по этой стенке.
Я привык слепо доверять патрону во всём. Без лишних вопросов я взял кувалду и в несколько мощных ударов превратил стенку в крошево из мелкой гальки, усыпанное по полу.
- Молодец, - похвалил меня патрон. - А теперь отложи кувалду и смотри.
Я присел в углу лаборатории и приготовился ждать - сам не знаю чего, но тут мелкие камешки стали скатываться и прилипать друг к другу. Сначала они ловко слиплись в булыжники, а потом эти булыжники слиплись обратно в стенку, которая теперь снова стояла посреди лаборатории - как новенькая, как будто меня с кувалдой и не было тут никогда.
- Так что, мастер, - спросил я патрона, - эту стенку не разрушить никогда?
- Нет, - радостно замотал головой патрон, - никогда!
- Да, поразительно! - оценил я. - Но что же это за камни такие?
- Ну, тут дело не совсем в камнях, - загадочно произнёс мой гениальный друг. - Кажется, мне удалось найти молекулярную структуру, которая в любом изменённом состоянии помнит и стремится возвратиться в изначальную себя. Подобный эффект имеет огромное практическое значение!
Эта загадочная фраза почему-то так меня поразила, что и спустя многие годы я помню её слово в слово.
За годы жизни с патроном я перевидал множество диковинных событий, произошедших в стенах лаборатории.
Помню, как-то патрон и его друзья ставили какой-то чрезвычайно странный эксперимент, смысл которого был настолько туманным и сложным, что я не делал даже попыток его понять.
Сводилось всё к тому, что в железный ящик засовывали кота и наглухо его там запирали. В результате некоего загадочного действия, которое, как я понял, патрон и его товарищи производили исключительно внутри своих голов (!), кот поразительным образом раздваивался на два экземпляра - на мёртвого кота и живого кота.
После многочисленных напряжённых экспериментов с ящиком и котом группе учёных удалось смастерить чудесный механизм, с помощью которого в течение многих лет возвращали к жизни сильно поранившихся скотину, птицу и домашних питомцев по всей округе.
В определённый период патрон долго сотрудничал со своим близким другом - философом и, по совместительству, оптиком с красочной архаичной фамилией Заноза. Их совместный проект был основан на идее патрона о том, что люди почти никогда не обращают внимания на камни (или, выражаясь его собственным языком, «психологически воспринимают так называемую мёртвую материю, как ничто»), а также на некоторых разработках господина Занозы непосредственно в области оптики.
В результате им удалось соорудить огромный, невероятно сложно составленный из всякой всячины (стекляшек, камней, железяк, верёвок, тряпок, струй воды и холмиков земли) хитроумный агрегат, делавший всё, что попадало в радиус его действия, невидимым.
Эффект от его действия был настолько завораживающим, что оба учёных (со мной в придачу) на довольно продолжительное время погрузились с головы до пят в глубочайшее исследование… даже не столько самой работы агрегата, сколько неожиданных граней и завораживающих горизонтов, возникавших в результате его деятельности, и прихотливо циркулировавших в глубине наших внутренних взоров.
Честно говоря, мы не то чтобы исследовали новые явления, мы скорее просто ими наслаждались - только это не сразу стало понятно даже самим этим двум великим умам.
На какое-то время мы полностью выпали из университетской жизни - как преподавание, так и остальные проекты были заброшены напрочь. Да чего там, мы есть перестали! Не на шутку забеспокоившаяся администрация уже хотела вмешаться, но обошлось без этого. Помог побочный эффект в работе агрегата - у его пользователей со временем нарастало плохое ментальное самочувствие. Господин Заноза в конце концов даже не на шутку повредился в уме и довольно продолжительное время был вынужден провести в лечебнице для душевнобольных.
Опомнившийся патрон на время забросил данное направление своей деятельности, а потом и совсем позабыл о нём. Агрегат долго пылился у нас в кладовых, пока я не продал его за хорошую цену знакомому цирковому магу…
Однако все эти истории нисколько не означают, что мы не вылезали из университета и всё время сидели в лаборатории. Время от времени патрон выбирался в так называемые «экспедиции». Происходило это достаточно часто, и в результате мы с ним успели объездить довольно-таки весомую часть нашего мира.
Среди множества наших «экспедиций» было три по-настоящему странных.
Первая - это когда мы по бескрайней Закатной Пучине на утлом суденышке два месяца гонялись за акулой, заглотнувшей один чрезвычайно редкий камень. В конце концов, нам удалось приманить её, и камень оказался в наших руках. Но подробности этого дела слишком деликатны, чтобы о них здесь распространяться.
Вторая некоторым образом связана со знаменитым ограблением сокровищницы Владык Гуггенхайма. Что до подробностей этого дела, то они неизмеримо деликатней предыдущего, и, в отношении любой о нём информации, можно смело считать, что мой рот зашит намертво. И, хвала богам! - он зашит лишь в фигуральном смысле, тогда как у менее везучих участников тех событий рты, вкупе с некоторыми другими частями тел, оказались зашиты в самом что ни на есть прямом смысле.
продолжение следует
Не больше, чем через три дня после того, как нам довелось спасти жизни друг друга, мы прибыли в равнинную, иначе называемую срединной, Медору.
Срединной она прозвана потому, что, по уверениям географов, расположена в самом центре нашего обширного материка - после многих лет путешествий я пришёл к выводу, что так оно и есть. Равнинной же Медору прозывают потому, что на её поросших густыми лесами просторах нелегко сыскать не то что хотя бы одну гору, а и самый маломальский холмик. Один из летописцев утверждал даже, что слово «Медора» на одном из языков, на которых говорили в этих местах в глубокой древности, означало «тонкая широкая лепёшка», или, попросту говоря, «блин».
Странное место эта Медора. Странное и загадочное. Прозвания здешних деревень, лесов, рек, да и всего того, что здесь есть, причём без исключения, столь неуместно страшны и безрадостны, что это не поддаётся никакому разумению. Например, самая большая деревня в Медоре называется Погибель. Она широко раскинулась по обе стороны центральной медорской артерии - могучей реки под названием Кровавый Ручей.
Исток этой реки прозван Сиротовыми Слезами, а устье, отстоящее от него на две тысячи лиг, именуется Сплавом Утопленников.
Лучший из пляжей этой реки носит имя Вырванный Язык. От него отходит местность под названием Малые Ады. Здесь в отдалении друг от друга расположены многочисленные хутора - Слизкий Ад, Гнилой Ад, Жжёный Ад, Мрачный Ад, и так далее.
За Малыми Адами находится лес Жалкой Смерти. А за ним уже начинаются деревни Великих Адов.
Пасторальные луга, знаменитые своей необыкновенной красотой, и в которых любят гулять влюблённые, носят милое название Вражья Нечисть.
Так можно продолжать до бесконечности.
Самый большой город в Медоре, он же столица королевства и империи, всему миру известен под названием Париж. Но сами коренные жители Медоры никогда не называют его так. Никогда. Они используют другое имя - Заячья Губа. Не больше и не меньше. Разумеется, существует масса историй и легенд, откуда повелось такое прозвание, но я их приводить не буду, потому что мой рассказ не посвящён изучению фольклора.
Настоящей причины таких поразительных наименований никто не знает. Может быть, она кроется в отпугивании злых духов, а может быть, этот странный обычай закрепился в какие-то стародавние безрадостные времена - в любом случае, в наше время местные жители охотно, спокойно и легко - и даже с некоторой гордостью - используют все эти жуткие прозвания. Если в округе появится, к примеру, новый посёлок или насыплют дамбу, то всё это обязательно будет наименовано как-нибудь в духе Гробов или Язв, или чего-то подобного, не иначе. Потому что иначе здесь не бывает. Как выражаются в университете - это неотъемлемая часть местной культуры.
Но Медора удивительна не только этим.
Например, я слышал, что в глубокой древности почему-то повсеместно считалось, что боги запрещают людям воевать где бы то ни было, кроме того самого места, которое нынче именуется Медорой. Поэтому армии сходились сюда на битвы со всех сторон света. В течение десятков сотен, а может быть и тысяч лет все войны мира велись исключительно в этих местах. И речь идёт не только о больших и важных битвах - сюда спешили ради любой малейшей стычки - к воле богов в древности относились очень серьёзно.
Попробуй выкопать в Медоре глубокую яму - в любом месте, где хочешь - и ты обязательно наткнёшься на залежи древних костей. Здесь это каждый знает.
Но это ещё не всё.
Рассказывают, что в более поздние, но тоже весьма древние времена вокруг Медоры проживал некий народ, исповедовавший таинственную религию, согласно которой места эти священны и человеческие существа не могут их осквернять своим присутствием. Люди этого племени не пропускали в Медору никого - если надо, они силой оружия останавливали кочевников и переселенцев - и сами никогда не заходили на заповедную территорию. Они даже возвели крепостной вал вокруг этих мест - его останки можно увидеть кое-где по окраинам Медоры до сих пор.
За многие сотни лет край совершенно одичал. А куда впоследствии делся этот странный народ, и что с ним стало, - об этом разное говорят.
Некоторым не нравится Медора, но я не из их числа. Лично я считаю, что это совершеннейший рай на земле.
Здесь так спокойно, что лиса может пробежать подряд через три деревни, и ни одна собака не залает. Посреди густых лесов здесь проложены аккуратные дороги. Лето не слишком жаркое, а зимой никогда не бывает сильной стужи.
Некоторым тяжело здесь жить, я же напротив, влюбился в эти места навеки. Меня здешний воздух пьянит, солнце нежит, роса бодрит, а земля дарит силой. И вечно мерещится мне, что всякой вещи здесь в переизбытке - просишь одно, а тебе дают два. И кажется мне, что цвета здесь ярче, чем в остальном мире, и запахи острее. И блаженная улыбка часто не сходит с моего лица.
Не буду подробно рассказывать про Медору, каждый сам туда может приехать и посмотреть. Но даже те, кто никогда здесь не был, наверняка слышали про здешние дома. Они такие аккуратные, что похожи на огромные игрушки. Также наверняка всякий слышал, сколь медорцы сильны и красивы, как опрятны одеждой и просты манерами.
Однако есть с ними одна немалая трудность. Местные жители настолько замкнуты, что любой чужеземец, поселившись здесь, будет обречён прожить остаток своей жизни в одиночестве. С ним будут охотно иметь любые дела, с ним будут всегда и непременно любезны, и если с ним случится какая-нибудь беда, то ему, скорее всего, помогут. Но никогда и никто не поболтает с ним о каком-нибудь пустяке, не приоткроет душу, не пригласит к себе в гости и не позовёт выпить. Ничего из этого не произойдёт никогда.
Однако лично я считаю, что с этим можно вполне легко мириться. Это всего лишь ещё одна особенность местной культуры. Люди из разных стран селятся здесь, чужеземцы со временем привыкают друг к другу, сдруживаются, иногда ссорятся, потом опять мирятся, но, как бы то ни было, все они, так или иначе, время от времени общаются друг с другом. Все, так или иначе, общаются со всеми. Кроме самих коренных медорцев - те общаются всегда исключительно со своими.
Ещё местные жители необыкновенно молчаливы. Им легче объяснить что-либо жестом, чем проронить хоть слово. Со временем и я стал замечать у себя подобную привычку.
Бедняков в этих местах совсем нет - кроме небольшого налога на содержание университета никаких повинностей в Медоре ни на кого не возложено.
Земли эти имперские, а император в нынешние времена необычайно силён и держит большую часть материка в жёстких руках - поэтому никаких распрей, междоусобных войн и стычек, коими так изобилует наш мир, в Медоре никогда не бывает.
Именно по причине здешнего благоденствия и решил некогда дед нынешнего императора расположить здесь корпуса университета. Произошло это давно, ещё когда он был всего лишь герцогом Бургундским, ведь королем, как известно, он стал лишь в самом конце своей бурной жизни. А уж императором сделался только его сын.
Правящая династия всегда поощряла развитие науки. Наш император любит бывать здесь с визитами, ведь университет находится всего в дне пути от столицы.
Среди архитекторов, работавших над проектами университетских зданий, как-то сразу возникла удивительная, на мой взгляд, традиция: архитектура здешних строений не просто должна была отличаться от архитектуры столичных зданий, - она должна была, по возможности, являться её противоположностью.
И нужно сказать, зодчие справились с этим возложенным на себя заданием с блеском.
В то время как столица устилается открытыми широкими площадями и проспектами, в университете превалируют зелёные сады с гравиевыми дорожками и уютными закутками.
Если в столице тон задают роскошные фонтаны, то у нас аналогичную функцию несут хитроумно выполненные, сдержанные гроты с изящными тихими ручейками.
Столичные здания все как одно распахиваются широкими фасадами - плоскими, ровно развернутыми, разглаженными во всю свою необъятную ширь. Недаром эти здания называют «дворцами».
Университетские же строения обращены во все стороны своими бесчисленными рёбрами, острыми углами, впадинами и неровностями. Фасады их совершенно неуловимы, внезапно выпирают эркеры, нависает животрепещущая лепнина, и образовываются захватывающие дух пустоты. Эти здания стремятся завернуться внутрь себя и хитроумной игрой своих плоскостей порождают множество скрытых двориков и запутанных лестничных пролётов. Университетские здания - их ещё называют «корпусами» - завораживают, есть в них что-то от волшебства.
Решение архитекторов было вполне закономерным - ведь зачем университету площади да дворцы? Здешние здания, как и ландшафт в целом, должны выполнять функцию мыслительного катализатора, давать творческий импульс, пробуждать вдохновение, ведь развитие науки без этого невозможно.
И, тем не менее, есть в университете строения, которые легко украсили бы и столицу. Например, часовня, которую по не совсем понятным причинам возвели около ста лет назад в северо-западном углу комплекса, на опушке чащобы Перерезанных шей. Сам император в ней души не чает. Он не успокоился, пока столичные архитекторы не возвели точную её копию возле центрального столичного парка, над гробницами его предков, герцогов Бургундского дома.
Но я, пожалуй, больше не буду рассказывать об университетской архитектуре. Не буду я также рассказывать ни об укладе жизни, ни о нравах, ни об общественных движениях университета. Об этом писали и пишут многие авторы, и любой желающий может ознакомиться с их трудами.
Я буду рассказывать о нас с профессором.
Университет навсегда стал моим домом. Я с самого начала почувствовал здесь что-то тёплое и родное, и это глубинное чувство не покидало меня никогда. Такого чувства я больше не испытывал нигде, даже у себя на родине, на юге. Почему так происходит - я не понимаю. Мне кажется, это вообще лишено какого-либо смысла. Это просто происходит, и всё.
Пользуясь принятой на нашем материке терминологией, мой новый друг, который привёл меня в Медору (а он являлся одним из самых уважаемых представителей здешнего населения), был заявлен моим патроном. А я, соответственно, - его вассалом. Но на деле, наши отношения всегда были построены исключительно на искренней дружбе и взаимном уважении. При этом я - добровольным образом - никогда не отклонялся от обязанностей слуги.
Патрон - так я, для простоты, пожалуй, и буду его теперь называть - внешность имел, что сказать, не самую представительную: всегда он был каким-то одутловатым, потрёпанным, с нездоровым цветом лица. Волосы его неизменно были взъерошены самым диким образом, и сквозь них довольно отчетливо просвечивала лысина. На носу его красовались огромные очки с толстыми, как дно бутылки, стеклами. Над ремнём слегка выпирало приличных размеров пузо. Должен заметить, что примерно так большинство учёных и выглядят, так что никаких претензий к внешнему виду патрона быть не может.
Вместе с тем, патрон был необычайно подвижным и прытким существом. Угнаться за ним порой было просто невозможно. В глазах его никогда не затухал огонь, вот только сквозь толстые очки на его носу это не просто было заметить.
Периодически на патрона накатывали приступы ярости. Такое никогда не происходило без причины, и таких причин в его жизни хватало. В эти минуты на него было по-настоящему страшно смотреть. Он начинал дико вращать глазами, скрежетать зубами, а главное, как-то особенно жутко орать. Не то, чтобы очень громко - но как-то совершенно душераздирающе. Клянусь, ни разу никто не смог спокойно выдержать его крик.
Патрон мой был очень заметной фигурой в стенах университета, но не потому что являлся великим учёным, - ведь само по себе славы это никогда не приносит, - а за счёт своего чрезвычайно дерзкого нрава, не особенно сдерживаемых эмоций, и склонности в мгновение ока раздражаться на проявления глупости, подлости и непрофессионализма. В подобных вещах, увы, никогда в университетских стенах недостатка не было, и в дальнейшем мне неизбежно придётся привести примеры проявления всех этих трёх вредоносных человеческих качеств.
Разумеется, мой патрон сам по себе был закоренелым гуманистом и добрейшей души человеком, но люди невнимательные и не чуткие на основе его эксцентричного поведения делали в отношении этого замечательного учёного ложный вывод, заключавшийся в том, что он мизантроп. От подобного хода мысли предостерегает простая древняя мудрость - «не верь глазам своим!»
Мир делился на тех, кто любил и почитал его, и тех, кто боялся его и ненавидел. Но второе относилось к тем, для кого внешнее проявление собственных чувств в основном сводится к боязни и ненависти.
Патрон считался величайшим специалистом неорганической химии, или, как здесь любили выражаться, мёртвой природы. «Мёртвой природы не бывает!» - раздражённо заявлял патрон. Его научные достижения привели к тому, что император лично произвёл его в кавалеры престижного ордена Золотого Василиска. Сам патрон искренне считал, что ордена и регалии являются пережитком варварства, и на церемонии награждения принялся было развивать эту мысль непосредственно его величеству.
Хорошо, что церемониймейстер у нас при дворе в своём деле лучший из лучших, и реагирует мгновенно. Он не стал ждать. Он, не долго думая, взял и поставил моему патрону незаметную подножку, а потом слегка его подтолкнул, и там уж его ловкие помощники подхватили оцепеневшего от неожиданности патрона под белы руки и оттащили его подальше от державного взора. Вслед за чем немедленно грянул туш. Абсолютно никто ничего не заметил.
Работа церемониймейстера и его команды была, как всегда, безупречной. Недаром же один из летописцев оценивает царствование нашего императора следующей максимой: «тот великий правитель, у кого великие слуги». Но церемониймейстер живёт не здесь, а в Париже, при дворе, и поэтому некому было у нас в университете улаживать многочисленные скандалы, которые вспыхивали вокруг патрона беспрерывно и в основном по его вине. Дело часто доходило до дуэли, причём в бой, будучи закоренелым задирой, больше всех рвался именно патрон, - но, хвала богам, всем участникам дуэлей каким-то чудом всегда удавалось остаться в живых.
У патрона была огромная лаборатория посреди живописной чащобы Вырванных кишок. Дорогу сюда знали лишь избранные друзья патрона - все, как один, гениальные учёные. Они любили собраться здесь, посидеть, попить вина, всласть поболтать и пофилософствовать. Здесь же зарождались некоторые великие проекты, приводившие впоследствии к поразительным открытиям в разных областях науки.
Мой патрон не питал иллюзий насчёт скорейшего просвещения мира. Он сравнивал его с ребёнком, который только начинает вылезать из пелёнок и крайне неохотно расстаётся со своими детскими сказками и страхами. Требовать от такого несмышлёного малыша чего-либо было бы крайне неразумно. Его воспитание - чрезвычайно долгий и зачастую весьма болезненный процесс.
Но что патрон считал чрезвычайно важным и даже обязательным для себя делом, это - расчистить вокруг себя пространство от всяческих суеверий и небылиц, которыми под завязку заполонены головы людей. «Этот балласт настолько тяжёл, что не избавься мы от него, и нам суждено вечно топтаться на месте, а это абсолютно недопустимо», - в такой характерной для себя резкой манере формулировал он данную задачу.
Патрон прекрасно понимал, что наука в нашем мире совсем молода и почти ничего ещё толком не изучено. В связи с этим он наставлял своих друзей учёных подвергать сомнению любую вещь, не подтверждённую опытом (будь то некая догма, догадка, или просто поступившее сообщение), всё и всегда проверять (и проверять досконально), а умозаключения делать лишь на основе проверенных данных, здравого смысла и логики, благо логику основательно разработали ещё в глубокую старину.
Помню, как патрон страшно негодовал по поводу работы его старинного приятеля биолога, специализировавшегося на изучении почв, их возделывании, селекции растений, орошении, и сельском хозяйстве в целом. Тот был одним из создателей целой новой науки, которую назвали агрономией, и был действительно большим знатоком в этой области.
Патрон выговаривал этому уважаемому господину:
- Послушайте, голубчик, я тут ознакомился с вашей последней работой… Прекрасное исследование! Впечатляющие расчёты оптимального состава минералов в почвах относительно разных злаковых культур, интересные методы по восстановлению и обогащению почв, любопытные замечания по технике орошения… Но вот это что? - он ткнул пальцем в пергамент, и его лицо стало потихоньку багроветь, а глаза вылезать из орбит, что не на шутку испугало хорошо знакомого с патроном биолога. - А? Что это? Заклятья? Вы предлагаете заклятья как одну из действенных мер в оптимизации урожайности?!!
- А что я могу поделать? - оправдывался маститый учёный, словно нашкодивший школяр. - Я проводил исследования. Множество экспериментов. Вот же - схемы, графики… Сами смотрите, применение заклятий оптимизирует урожайность… вот, видите?.. на семнадцать и семь десятых процента. Вы знаете, сколько времени я потратил, проверяя всё это? - он поднял плечи и развёл руками в стороны, как бы снимая с себя всякую ответственность за какие бы то ни было деяния природы.
Патрон прижал пальцем оправу очков к переносице, чтоб не слетела, и спросил:
- А что это такое - заклятия?
- А? - не понял вопроса биолог.
- Вы природу заклятий вообще исследовали? Что они суть, эти заклятья? С точки зрения науки.
- Нет, не исследовал.
- Но почему, голубчик вы мой, почему? - распалялся патрон. - Ведь все ваши исследования имеют дело с чем? С химическими процессами, правильно? Отлично! С чем ещё? С биологическими процессами. Тоже отлично! Потому что всё это наука! А эти заклятья… это, просто… Вот скажите мне, как можно полагаться на неизученную величину?
- Да я как-то не подумал…- оправдывался агроном. - Привычка. На селе ведь без заклятий никогда не обходилось, вы же знаете. Вот, как-то и в голову не пришло проверять… Но ведь работает! Вот же, семнадцать и семь десятых…
- Знаете что, - прервал его патрон, - кроме того, что вам необходимо серьёзно заняться этими заклятьями, раз уж вы на них напоролись, вам непременно нужно ознакомиться с работами моего приятеля господина Паскаля. Он человек замкнутый, поэтому его мало кто знает, но он великий математик. Из его работ вы узнаете, что такое вероятность, разброс, выборка и другие крайне полезные вещи. Вам необходимо обновить методы проверок, голубчик! Перестаньте жить позапрошлым веком!
Всё это патрон выговаривал крайне зычным голосом, как это у него всегда бывало, если он за что-то переживал. Этот голос, как я уже упоминал, вынести было крайне сложно.
- Хорошо, хорошо, - залепетал несчастный специалист по сельскому хозяйству, - я всё проверю, всё исправлю, обязательно! Только не кричите, умоляю вас!
И, не выдержав ужасного напряжения, он поспешно ретировался.
Такими вот примерно методами мой замечательный патрон подгонял движение науки.
Предыдущий пример иллюстрировал ошибку добросовестного учёного, что вполне естественно при каторжном характере научной работы и на самом деле происходит довольно часто. Следующий пример, напротив, коснётся той породы университетских преподавателей, которых мой патрон считал, ни больше ни меньше, своими кровными врагами.
Одной из самых популярных фигур университета был некий «профессор естествознания», как он себя сам называл, - человек, обладающий подкупающей внешностью, артистизмом, и невероятным даром красноречия. На его лекциях яблоку негде было упасть.
Вот краткий список тем, которым были посвящены его лекции: плерома, эгрегоры, эфирные тела, высшие сущности, подземные миры, инкубы, духи, эоны, древние гиганты, астральные существа, энергии, низшие сущности, эманации, небесные миры, хрустальные сферы…
При упоминании об этом деятеле у моего патрона в бессилии опускались руки. Помню, однажды мы проходили мимо переполненного лекционного зала, где его враг доводил мистическими откровениями публику до экстаза, и патрон в глубокой задумчивости задал вслух вопрос: «Почему же в него молния не ударит?..»
Патрон не был кровожаден. Этой фразой он пытался лишь передать свою отчаянную надежду, что должны же хотя бы небеса вмешаться, раз на земле бессильны остановить это безобразие.
Таким крайним образом он пытался выразить тот колоссальный вред, который наносил науке сей популярный лектор.
Но ничего поделать было нельзя. Сам император благоволил харизматичному профессору естествознания, и даже пару раз осчастливливал его лекции самоличным присутствием.
Чего только патрон не предпринимал в борьбе с псевдоучёным: пытался воздействовать на монарха, пытался убедить слушателей в безумии и вреде его лекций, наконец, пытался вызвать его самого на дуэль… Ничего не помогало. Слишком могущественные политические силы, как выяснилось, стояли за этой фигурой.
«Удивительно, - сокрушался патрон, - какой наглостью, самомнением и неуважением к людям и миру нужно обладать, чтобы, зная, как вокруг тебя передовые умы ежедневно и еженощно гробят себя в поисках истины, продолжать, как ни в чём ни бывало, с умным видом нести наивным и доверчивым людям мракобесную ахинею! Воистину, не имея за спиной правильного воспитания никому не стать полноценным учёным!»
Патрон всегда подчёркивал, что всякие таинственные существа и явления - это не более чем сказки для глупцов. А вселенная существует и функционирует на основе законов природы.
Лаборатория патрона была, без сомнения, одним из уютнейших мест на земле, но порой туда было просто страшно входить: там сидели безумные люди со всклокоченными шевелюрами, в очках с невообразимо толстой оправой, и громко, перебивая друг друга, болтали о чём-то на древних жутковато звучащих языках.
На самом деле, у меня никогда не было и тени сомнения в том, что они лучшие люди на земле. И говорили они о самых интересных вещах в мире. А со временем я стал потихоньку понимать и древние языки. Они оказались не такими и жуткими. Всё это лишь дело привычки.
Время от времени патрон демонстрировал мне какую-нибудь из своих новинок. Так, например, однажды он попросил меня поудобней устроиться на подушках и поменьше двигаться. После чего вытащил откуда-то целую охапку разноцветных, загадочно мерцавших в вечерней полутьме кристаллов и разложил их маленькими кучками вокруг меня. После этого он довольно долго сновал между этих кучек и сосредоточенно передвигал кристаллы туда-сюда, внимательно на меня при этом поглядывая.
Так продолжалось довольно долго, пока во время одного из этих передвижений я не почувствовал, как меня накрывает тёплая волна спокойствия. Такого ощущения я прежде никогда не испытывал. Патрон очередной раз взглянул на меня - и довольно крякнул. Я стал погружаться в сладкую пучину безмятежности - настолько неумолимо и глубоко, что даже где-то по краю моего затухающего сознания неотчётливо проковыляла тревожная мысль, что это, возможно, не так уж и правильно.
Потом сквозь горы ваты до меня донёсся голос патрона:
- Держись, пацан! Сейчас конфигурацию поменяю…
И тут меня подбросило так, словно мной из катапульты выстрелили. Одним махом на меня нахлынула энергия в количестве, которого с лихвой хватило бы пятерым гребцам на какой-нибудь галере. Спокойствие и безмятежность сильно поменяли свою окраску, превратившись в деятельное спокойствие и энергичную безмятежность. В довершение ко всему нашу сумрачную лабораторию, словно по волшебству, озарило ярким светом.
Я встал с подушек.
- Пойду-ка я пройдусь! - заявил я патрону и сглотнул слюну. - Мне нужно кое-что сделать…
- Куда это! - весело удивился патрон. - А ну, сидеть! - приказал он мне, тихонько при этом посмеиваясь. - Все твои дела тут!
Тут он понял, что меня не остановить.
- Кажется, опять с конфигурацией переборщил… - пробормотал неутомимый учёный.
С этими словами он протянул руку к одной из кучек, выхватил из неё красивый сиреневый кристалл и сунул его в карман.
И я сразу как-то обмяк, а всё происходящее почему-то стало казаться мне нестерпимо смешным. Смешил меня суетящийся вокруг своих камней патрон, смешными и нелепыми показались мне его дурацкие блестящие каменюки, а стены лаборатории почему-то вдруг стали корчить уморительные рожи и издавать невыразимо потешные звуки.
Я захихикал, как какой-нибудь помешанный с городской площади, после чего перестать смеяться уже не мог. Самое интересное, что и патрон с удовольствием присоединился ко мне и тоже немного похихикал, но волевым усилием быстро прекратил это баловство и снова поменял «конфигурацию», то есть опять что-то там куда-то передвинул, отчего я, если выразиться языком пиратов, совсем уже уплыл куда-то к чёртовой матери.
Патрон ещё некоторое время продолжал манипуляции со своими кристаллами, пока мои душевные и физические силы окончательно не исчерпались и я не взмолился, чтобы патрон, наконец, остановил уже свой эксперимент и оставил меня в покое.
Позже я узнавал у патрона, что там такое происходило. Он рассказал, что случайно обнаружил у камней некое силовое поле, которое вот таким странным образом воздействует на человеческую психику. Всё, что он может об этом сказать - это поле каким-то образом задевает центры мозга, отвечающие за различные эмоции и чувства. Но природа этого поля, к сожалению, ему неизвестна, и её только ещё предстоит изучить.
Зато, сказал патрон, он потратил много времени и сил на то, чтобы собрать нужное сочетание камней, и теперь был в состоянии устроить с кем угодно точно такое же представление, как то, что закатил мне.
В нашем мире нашлось бы немало тех, кто заплатил бы огромные суммы за подобное представление, но патрон твёрдо решил устраивать подобное действо лишь изредка и только самым близким друзьям.
А вот что касается лечения камнями - то тут совсем другое дело. Такое патрон практиковал при каждом удобном случае, несмотря на всю свою занятость. И причиной тому была его беззаветная страсть помогать людям.
А вот ещё история. Помню, как-то однажды зашёл я в лабораторию, смотрю: посреди неё из булыжников выложена небольшая стена. «Что за чёрт?» - думаю. А патрон мне говорит:
- Слышь, парень, возьми-ка ты кувалду и бей что есть силы по этой стенке.
Я привык слепо доверять патрону во всём. Без лишних вопросов я взял кувалду и в несколько мощных ударов превратил стенку в крошево из мелкой гальки, усыпанное по полу.
- Молодец, - похвалил меня патрон. - А теперь отложи кувалду и смотри.
Я присел в углу лаборатории и приготовился ждать - сам не знаю чего, но тут мелкие камешки стали скатываться и прилипать друг к другу. Сначала они ловко слиплись в булыжники, а потом эти булыжники слиплись обратно в стенку, которая теперь снова стояла посреди лаборатории - как новенькая, как будто меня с кувалдой и не было тут никогда.
- Так что, мастер, - спросил я патрона, - эту стенку не разрушить никогда?
- Нет, - радостно замотал головой патрон, - никогда!
- Да, поразительно! - оценил я. - Но что же это за камни такие?
- Ну, тут дело не совсем в камнях, - загадочно произнёс мой гениальный друг. - Кажется, мне удалось найти молекулярную структуру, которая в любом изменённом состоянии помнит и стремится возвратиться в изначальную себя. Подобный эффект имеет огромное практическое значение!
Эта загадочная фраза почему-то так меня поразила, что и спустя многие годы я помню её слово в слово.
За годы жизни с патроном я перевидал множество диковинных событий, произошедших в стенах лаборатории.
Помню, как-то патрон и его друзья ставили какой-то чрезвычайно странный эксперимент, смысл которого был настолько туманным и сложным, что я не делал даже попыток его понять.
Сводилось всё к тому, что в железный ящик засовывали кота и наглухо его там запирали. В результате некоего загадочного действия, которое, как я понял, патрон и его товарищи производили исключительно внутри своих голов (!), кот поразительным образом раздваивался на два экземпляра - на мёртвого кота и живого кота.
После многочисленных напряжённых экспериментов с ящиком и котом группе учёных удалось смастерить чудесный механизм, с помощью которого в течение многих лет возвращали к жизни сильно поранившихся скотину, птицу и домашних питомцев по всей округе.
В определённый период патрон долго сотрудничал со своим близким другом - философом и, по совместительству, оптиком с красочной архаичной фамилией Заноза. Их совместный проект был основан на идее патрона о том, что люди почти никогда не обращают внимания на камни (или, выражаясь его собственным языком, «психологически воспринимают так называемую мёртвую материю, как ничто»), а также на некоторых разработках господина Занозы непосредственно в области оптики.
В результате им удалось соорудить огромный, невероятно сложно составленный из всякой всячины (стекляшек, камней, железяк, верёвок, тряпок, струй воды и холмиков земли) хитроумный агрегат, делавший всё, что попадало в радиус его действия, невидимым.
Эффект от его действия был настолько завораживающим, что оба учёных (со мной в придачу) на довольно продолжительное время погрузились с головы до пят в глубочайшее исследование… даже не столько самой работы агрегата, сколько неожиданных граней и завораживающих горизонтов, возникавших в результате его деятельности, и прихотливо циркулировавших в глубине наших внутренних взоров.
Честно говоря, мы не то чтобы исследовали новые явления, мы скорее просто ими наслаждались - только это не сразу стало понятно даже самим этим двум великим умам.
На какое-то время мы полностью выпали из университетской жизни - как преподавание, так и остальные проекты были заброшены напрочь. Да чего там, мы есть перестали! Не на шутку забеспокоившаяся администрация уже хотела вмешаться, но обошлось без этого. Помог побочный эффект в работе агрегата - у его пользователей со временем нарастало плохое ментальное самочувствие. Господин Заноза в конце концов даже не на шутку повредился в уме и довольно продолжительное время был вынужден провести в лечебнице для душевнобольных.
Опомнившийся патрон на время забросил данное направление своей деятельности, а потом и совсем позабыл о нём. Агрегат долго пылился у нас в кладовых, пока я не продал его за хорошую цену знакомому цирковому магу…
Однако все эти истории нисколько не означают, что мы не вылезали из университета и всё время сидели в лаборатории. Время от времени патрон выбирался в так называемые «экспедиции». Происходило это достаточно часто, и в результате мы с ним успели объездить довольно-таки весомую часть нашего мира.
Среди множества наших «экспедиций» было три по-настоящему странных.
Первая - это когда мы по бескрайней Закатной Пучине на утлом суденышке два месяца гонялись за акулой, заглотнувшей один чрезвычайно редкий камень. В конце концов, нам удалось приманить её, и камень оказался в наших руках. Но подробности этого дела слишком деликатны, чтобы о них здесь распространяться.
Вторая некоторым образом связана со знаменитым ограблением сокровищницы Владык Гуггенхайма. Что до подробностей этого дела, то они неизмеримо деликатней предыдущего, и, в отношении любой о нём информации, можно смело считать, что мой рот зашит намертво. И, хвала богам! - он зашит лишь в фигуральном смысле, тогда как у менее везучих участников тех событий рты, вкупе с некоторыми другими частями тел, оказались зашиты в самом что ни на есть прямом смысле.
продолжение следует