Евгений Евтушенко открывает для российского читателя пермского поэта, недавно ушедшего из жизни.
- Юра, дорогой, это Женя Евтушенко позвонил!..
- Здравствуйте, Евгений Александрович!
Так начался наш недавний телефонный разговор с континентально известным поэтом. Год назад он был гостем «Звезды», и её читатели могли убедиться, насколько Евгений Евтушенко откровенен, а порой парадоксален в своих ответах на вопросы корреспондентов. Но сейчас речь не об этом. К автору многих полюбившихся в народе стихотворений и многолетнему составителю ещё не вышедшей в свет антологии «Поэт в России больше, чем поэт», где будут представлены десять веков русской поэзии, попали стихи пермского поэта Валерия Возженникова и моё небольшое предисловие к ним, в котором я рассказал о его внезапной кончине за день до 70летия. Там же я привёл историю о том, как именем Возженникова, долгие годы преподававшего историю в селе Постаноги Нытвенского района, была остановлена драка. Его стихи так восхитили Евтушенко, а приведённый случай настолько взволновал, что Евгений Александрович, несмотря на то, что в США было 3 часа ночи и у него «слипались веки», не утерпел и позвонил мне в Пермь, чтобы я послушал только что законченное стихотворение и передал его и написанную им же статью в редакцию газеты «Звезда». При этом он добавил, что и это стихотворение, и статья, и подборка Валерия Возженникова войдут в антологию «Десять веков русской поэзии». Как всё сошлось в небесных сферах! Будто наведённая кончина пермского поэта, звонок Евтушенко и выход итоговой книги Возженникова «Черёмуха и церковь». «Эх, если бы Валера знал!..» - вздохнула в телефонную трубку редактор этой книги Надежда Гашева.
gazetazwezda
Юрий Беликов
Кто вам преподавал историю?
Юрию Беликову, подарившему мне рассказ об этом случае.
Беспамятным во устыжение,
во просветление всех нас
горит звездиночка Возженникова,
который стольких юных спас.
Он был поэтом и учителем,
глазами тепел - не свинцов,
не усмирителем - мирителем
буйноголовых сорванцов.
Всегда поэзия серьёзная,
где с Богом спорит ученик,
явление религиозное
сквозь строки брезжит Божий лик.
Однажды шёл по сельской улочке
былой пермяк, не впавший в спесь,
кто помнил то, чему наученный
он был Возженниковым здесь.
И вдруг увидел драку мрачную,
как говорят, «навеселе»,
и не прошёл он, отворачиваясь,
ведь все же был в родном селе.
Ему в знакомой сваре уличной,
где финку прячут в рукаве,
припомнился царевич в Угличе
на свежескошенной траве.
Провидя жертв новоопричнины,
дымился набрызг от ножа,
как ожерелие брусничное,
на белом горлышке дрожа.
А после - не мишени баночные,
что изпод печени трески,-
в подвалах выстрелы лубяночные
в затылки чьито и виски.
Так жизнь преступная ночная вся
с хмельного зуда в кулаках.
Убийцы с драки начинаются
на пустырях и в тупиках.
И бывший ученик Возженникова
ворвался в свалку пьяных туш,
надеясь мало на возжжение
уже почти погасших душ.
«Вам кто преподавал историю?»
вопрос хлестнул, как Божий бич,
и совесть вдруг из всех исторгнула:
«Валерий Леонидович!»
Они, наверно, лишку выпили,
не нанеся, по счастью, ран,
и монтировки сами выпали
в неокровавленный бурьян.
И враз все замерли пристыженно,
разжали даже кулаки,
себе со вздохом не простившие,
какие были дураки.
Ну, слава Богу, что одумались.
А стольким драться невтерпеж,
и злоба пострашнее дурости
тех, кто хватаются за нож.
Как семечки, всех пришлых лузгая,
форсят убийцы напоказ,
и русских убивают русские,
когда и так всё меньше нас.
Антихристята недостойные,
ужель бессмысленно, как встарь,
«Вам кто преподавал историю?»
с креста кричать в безликость харь?
Не дай нам, Боже, расставания
с людьми такими на Руси,
чье имя драки останавливало
без мановения руки!
Чьё имя драки
останавливало...
Мало кто писал о Боге так нежно, задушевно, запросто, словно о близком родственнике их семьи, которого он любил и уважал с детства, как Валерий Леонидович Возженников - поэт и преподаватель истории в селе Постаноги Пермской области.
Как я светел был в ранних летах!
Боже гладил не раз по головке
И покаяться в детских грехах
Отсылал меня к божьей коровке.
А теперь - под Десницей стою,
Прогуляв покаяния сроки,
И, теряясь в неясной тревоге,
Вижу грозного я Судию.
Нет, убить никого я не мог!
Но стою, будто в лодочке зыбкой.
Где тот мальчик, которого Бог
Привечал с неизменной
улыбкой?
Вспомнился мне совсем иной и по масштабу, и по стилю поэт, как Пастернак. «О, весь Шекспир, быть может, только в том, что запросто болтает с тенью Гамлет». Пастернак достиг в конце концов поздней, но не запоздалой цели, каковая ему досталась довольно нелегко, когда в стихах из романа сумелтаки «впасть, как в ересь, в неслыханную простоту». А Возженникову словно и не пришлось добиваться этого «запросто» и этой «неслыханной простоты». В то же время он не перешёл опасной границы, где начинается «иная простота, хуже воровства». Почему? Да потому что его отношение к Богу не банально. Многие из нас попрошайки, да ещё и бесстыдно торгующиеся с Богом, стараются с ним договориться, что в обмен на «богоугодное» дельце он нам простит какоенибудь мошенство или даже убийство. Словом, они пытаются втянуть Бога в свои делишки. А тут кристальный человек, никогда не мошенничавший, никого не убивший и всётаки боящийся, что Бог может быть недоволен им, хотя за что именно, человек сам точно не знает, а не хочет его подвести, потому что Бог так хорошо к нему относился с детства. Это не истеричный страх грешника, а необходимый страх не перед жестоким наказанием, а даже перед мягким, доброжелательным, но укоряющим за чтото, взгляде друга - хотя бы за то, что он ожидал от нас чегото большего. Для истинно верующих слова «Бог» и «Совесть» - синонимы.
Взаимоотношения с Богом у людей, родившихся в сталинские времена, были сложными. Лишь немногие решались на то, чтобы не скрывать, что они верующие, и подвергались тем или иным преследованиям. Многие свою веру прятали, молились тайком, боясь приходить в церковь - как бы не донесли. Я, например, долгое время не знал, что я был крещён моей бабушкой Марией Иосифовной, которая сделала это тайно, даже от моей мамы. Некоторые постепенно пришли к Богу от разочарованности в политике, пытавшейся насильственно подменить Бога, когда у них ничего не осталось, во что бы они могли верить, кроме христианства. Затем наступил другой период - когда христианство стало огосударствленной формой политической корректности, и легко заметить, как с тех пор неумело крестятся многие чиновники, шагнувшие прямо из воинствующих безбожников в ревнителей религиозной нравственности. Какойлибо развёрнутой биографии или автобиографии Возженникова я, к сожалению, не нашёл, но мне кажется, что такая вера в Бога была им семейно унаследована.
Мне, мой Бог,
примнилось не однажды,
Будто бросил ты меня навек,
Будто я уже не ангел падший,
А совсем пропащий человек.
Если так, то не бывает хуже,
Это уж навечная беда:
Как свечу,
задует Демон душу,
Душу, недостойную суда.
Боже, коль не бросил,
так не мучай
И прими участие в судьбе:
Дай мне боль какую или случай,
Какнибудь напомни о себе.
Вот оно - истинное, на мой взгляд, христианство, это не унижающий, а возвышающий человека страх, когда он не столь страшится Божьего суда, сколь того, что будет этого суда недостоин. Если бы так чувствовали все, то думаю, что достоинства во человечестве прибавилось бы.
Коротенькое стихотвореньице об одинокой верующей душе поражает эпитетом по отношению к Богу. Как я ни проверял свою память, нигде не нашёл аналога, за исключением совершенно не сопоставимого с Возженниковым поэта - Игоря Северянина. Он тоже однажды назвал Бога «Милым». Но надо сказать, что у Северянина при всех его «грезэрках» и «ананасах в шампанском» попадались, правда, редкие, но прелестные стихи о русской природе, о русской душе. Впрочем, это сказано не мной, что иногда кажущиеся противoположности неожиданно сходятся.
Ничего у Бога не просила.
Что подаст - считала
сверх всего.
Лишь всем сердцем
Господа любила,
Лишь его любила одного.
Не боялась ни земли, ни неба -
Крепче страха та любовь была.
Без молитвы
и без всякой требы
К Милому с улыбкой отошла.
В чем разительное преимущество стихов Возженникова о Боге в сравнении со стихами, припадочно бьющимися лбом перед иконами? В том, что у него нет никакой религиозной кичливости, превращающейся в чувство презрения и даже ненависти к тем, кто не в то и не так верит. Это стихи вообще не о какойто единственно «правильной» надчеловеческой религии, которую необходимо навязывать всем нациям, а о человеческой совести, которая и есть самое главное во человецах. Его не зря уважали воспитанные им односельчане и любили его и как учителя, и как поэта.
Здесь приливами
накатывает рожь,
И дорогу чужаки
найдут едва ли.
Приходи на Постаноги
и поймёшь,
Что не всё мы в этой жизни
потеряли.
Сам услышишь,
как поют перепела,
Встретишь девушек
с пречистыми глазами,
И увидишь ты, какою Русь была
До падения Козельска
и Рязани.
Пермский поэт Юрий Беликов, заботливо собравший многие стихи Возженникова, в своей прекрасной статье «Предпочтя небесное крылечко» привёл рассказ одного свидетеля, что именем Возженникова останавливали даже драки. «Две ватаги схватились за монтировки. Я им кричу: «Вам историюто кто преподавал?» - «Валерий Леонидович!..» И монтировки сами выпали из рук». Он родился в 1941 году и, конечно, не мог воевать. Но никто, пожалуй, с равной проникновенной горечью не написал такого исповедального от имени многих ветеранов стихотворения, как «Боль фронтовика». Редкое, родниковое, целомудренно чистое дарование. О чём бы он ни писал - о Боге, о фронтовиках, о деревенских старушках, о природе - это всегда были стихи о любви.
gazetazwezda
Евгений Евтушенко
- Здравствуйте, Евгений Александрович!
Так начался наш недавний телефонный разговор с континентально известным поэтом. Год назад он был гостем «Звезды», и её читатели могли убедиться, насколько Евгений Евтушенко откровенен, а порой парадоксален в своих ответах на вопросы корреспондентов. Но сейчас речь не об этом. К автору многих полюбившихся в народе стихотворений и многолетнему составителю ещё не вышедшей в свет антологии «Поэт в России больше, чем поэт», где будут представлены десять веков русской поэзии, попали стихи пермского поэта Валерия Возженникова и моё небольшое предисловие к ним, в котором я рассказал о его внезапной кончине за день до 70летия. Там же я привёл историю о том, как именем Возженникова, долгие годы преподававшего историю в селе Постаноги Нытвенского района, была остановлена драка. Его стихи так восхитили Евтушенко, а приведённый случай настолько взволновал, что Евгений Александрович, несмотря на то, что в США было 3 часа ночи и у него «слипались веки», не утерпел и позвонил мне в Пермь, чтобы я послушал только что законченное стихотворение и передал его и написанную им же статью в редакцию газеты «Звезда». При этом он добавил, что и это стихотворение, и статья, и подборка Валерия Возженникова войдут в антологию «Десять веков русской поэзии». Как всё сошлось в небесных сферах! Будто наведённая кончина пермского поэта, звонок Евтушенко и выход итоговой книги Возженникова «Черёмуха и церковь». «Эх, если бы Валера знал!..» - вздохнула в телефонную трубку редактор этой книги Надежда Гашева.
gazetazwezda
Юрий Беликов
Кто вам преподавал историю?
Юрию Беликову, подарившему мне рассказ об этом случае.
Беспамятным во устыжение,
во просветление всех нас
горит звездиночка Возженникова,
который стольких юных спас.
Он был поэтом и учителем,
глазами тепел - не свинцов,
не усмирителем - мирителем
буйноголовых сорванцов.
Всегда поэзия серьёзная,
где с Богом спорит ученик,
явление религиозное
сквозь строки брезжит Божий лик.
Однажды шёл по сельской улочке
былой пермяк, не впавший в спесь,
кто помнил то, чему наученный
он был Возженниковым здесь.
И вдруг увидел драку мрачную,
как говорят, «навеселе»,
и не прошёл он, отворачиваясь,
ведь все же был в родном селе.
Ему в знакомой сваре уличной,
где финку прячут в рукаве,
припомнился царевич в Угличе
на свежескошенной траве.
Провидя жертв новоопричнины,
дымился набрызг от ножа,
как ожерелие брусничное,
на белом горлышке дрожа.
А после - не мишени баночные,
что изпод печени трески,-
в подвалах выстрелы лубяночные
в затылки чьито и виски.
Так жизнь преступная ночная вся
с хмельного зуда в кулаках.
Убийцы с драки начинаются
на пустырях и в тупиках.
И бывший ученик Возженникова
ворвался в свалку пьяных туш,
надеясь мало на возжжение
уже почти погасших душ.
«Вам кто преподавал историю?»
вопрос хлестнул, как Божий бич,
и совесть вдруг из всех исторгнула:
«Валерий Леонидович!»
Они, наверно, лишку выпили,
не нанеся, по счастью, ран,
и монтировки сами выпали
в неокровавленный бурьян.
И враз все замерли пристыженно,
разжали даже кулаки,
себе со вздохом не простившие,
какие были дураки.
Ну, слава Богу, что одумались.
А стольким драться невтерпеж,
и злоба пострашнее дурости
тех, кто хватаются за нож.
Как семечки, всех пришлых лузгая,
форсят убийцы напоказ,
и русских убивают русские,
когда и так всё меньше нас.
Антихристята недостойные,
ужель бессмысленно, как встарь,
«Вам кто преподавал историю?»
с креста кричать в безликость харь?
Не дай нам, Боже, расставания
с людьми такими на Руси,
чье имя драки останавливало
без мановения руки!
Чьё имя драки
останавливало...
Мало кто писал о Боге так нежно, задушевно, запросто, словно о близком родственнике их семьи, которого он любил и уважал с детства, как Валерий Леонидович Возженников - поэт и преподаватель истории в селе Постаноги Пермской области.
Как я светел был в ранних летах!
Боже гладил не раз по головке
И покаяться в детских грехах
Отсылал меня к божьей коровке.
А теперь - под Десницей стою,
Прогуляв покаяния сроки,
И, теряясь в неясной тревоге,
Вижу грозного я Судию.
Нет, убить никого я не мог!
Но стою, будто в лодочке зыбкой.
Где тот мальчик, которого Бог
Привечал с неизменной
улыбкой?
Вспомнился мне совсем иной и по масштабу, и по стилю поэт, как Пастернак. «О, весь Шекспир, быть может, только в том, что запросто болтает с тенью Гамлет». Пастернак достиг в конце концов поздней, но не запоздалой цели, каковая ему досталась довольно нелегко, когда в стихах из романа сумелтаки «впасть, как в ересь, в неслыханную простоту». А Возженникову словно и не пришлось добиваться этого «запросто» и этой «неслыханной простоты». В то же время он не перешёл опасной границы, где начинается «иная простота, хуже воровства». Почему? Да потому что его отношение к Богу не банально. Многие из нас попрошайки, да ещё и бесстыдно торгующиеся с Богом, стараются с ним договориться, что в обмен на «богоугодное» дельце он нам простит какоенибудь мошенство или даже убийство. Словом, они пытаются втянуть Бога в свои делишки. А тут кристальный человек, никогда не мошенничавший, никого не убивший и всётаки боящийся, что Бог может быть недоволен им, хотя за что именно, человек сам точно не знает, а не хочет его подвести, потому что Бог так хорошо к нему относился с детства. Это не истеричный страх грешника, а необходимый страх не перед жестоким наказанием, а даже перед мягким, доброжелательным, но укоряющим за чтото, взгляде друга - хотя бы за то, что он ожидал от нас чегото большего. Для истинно верующих слова «Бог» и «Совесть» - синонимы.
Взаимоотношения с Богом у людей, родившихся в сталинские времена, были сложными. Лишь немногие решались на то, чтобы не скрывать, что они верующие, и подвергались тем или иным преследованиям. Многие свою веру прятали, молились тайком, боясь приходить в церковь - как бы не донесли. Я, например, долгое время не знал, что я был крещён моей бабушкой Марией Иосифовной, которая сделала это тайно, даже от моей мамы. Некоторые постепенно пришли к Богу от разочарованности в политике, пытавшейся насильственно подменить Бога, когда у них ничего не осталось, во что бы они могли верить, кроме христианства. Затем наступил другой период - когда христианство стало огосударствленной формой политической корректности, и легко заметить, как с тех пор неумело крестятся многие чиновники, шагнувшие прямо из воинствующих безбожников в ревнителей религиозной нравственности. Какойлибо развёрнутой биографии или автобиографии Возженникова я, к сожалению, не нашёл, но мне кажется, что такая вера в Бога была им семейно унаследована.
Мне, мой Бог,
примнилось не однажды,
Будто бросил ты меня навек,
Будто я уже не ангел падший,
А совсем пропащий человек.
Если так, то не бывает хуже,
Это уж навечная беда:
Как свечу,
задует Демон душу,
Душу, недостойную суда.
Боже, коль не бросил,
так не мучай
И прими участие в судьбе:
Дай мне боль какую или случай,
Какнибудь напомни о себе.
Вот оно - истинное, на мой взгляд, христианство, это не унижающий, а возвышающий человека страх, когда он не столь страшится Божьего суда, сколь того, что будет этого суда недостоин. Если бы так чувствовали все, то думаю, что достоинства во человечестве прибавилось бы.
Коротенькое стихотвореньице об одинокой верующей душе поражает эпитетом по отношению к Богу. Как я ни проверял свою память, нигде не нашёл аналога, за исключением совершенно не сопоставимого с Возженниковым поэта - Игоря Северянина. Он тоже однажды назвал Бога «Милым». Но надо сказать, что у Северянина при всех его «грезэрках» и «ананасах в шампанском» попадались, правда, редкие, но прелестные стихи о русской природе, о русской душе. Впрочем, это сказано не мной, что иногда кажущиеся противoположности неожиданно сходятся.
Ничего у Бога не просила.
Что подаст - считала
сверх всего.
Лишь всем сердцем
Господа любила,
Лишь его любила одного.
Не боялась ни земли, ни неба -
Крепче страха та любовь была.
Без молитвы
и без всякой требы
К Милому с улыбкой отошла.
В чем разительное преимущество стихов Возженникова о Боге в сравнении со стихами, припадочно бьющимися лбом перед иконами? В том, что у него нет никакой религиозной кичливости, превращающейся в чувство презрения и даже ненависти к тем, кто не в то и не так верит. Это стихи вообще не о какойто единственно «правильной» надчеловеческой религии, которую необходимо навязывать всем нациям, а о человеческой совести, которая и есть самое главное во человецах. Его не зря уважали воспитанные им односельчане и любили его и как учителя, и как поэта.
Здесь приливами
накатывает рожь,
И дорогу чужаки
найдут едва ли.
Приходи на Постаноги
и поймёшь,
Что не всё мы в этой жизни
потеряли.
Сам услышишь,
как поют перепела,
Встретишь девушек
с пречистыми глазами,
И увидишь ты, какою Русь была
До падения Козельска
и Рязани.
Пермский поэт Юрий Беликов, заботливо собравший многие стихи Возженникова, в своей прекрасной статье «Предпочтя небесное крылечко» привёл рассказ одного свидетеля, что именем Возженникова останавливали даже драки. «Две ватаги схватились за монтировки. Я им кричу: «Вам историюто кто преподавал?» - «Валерий Леонидович!..» И монтировки сами выпали из рук». Он родился в 1941 году и, конечно, не мог воевать. Но никто, пожалуй, с равной проникновенной горечью не написал такого исповедального от имени многих ветеранов стихотворения, как «Боль фронтовика». Редкое, родниковое, целомудренно чистое дарование. О чём бы он ни писал - о Боге, о фронтовиках, о деревенских старушках, о природе - это всегда были стихи о любви.
gazetazwezda
Евгений Евтушенко