(no subject)
В детстве я очень любила Бунина. Потому что там про любовь. Которая одновременно и возвышенная - это ж, ах, Бунин! - и такая земная, что после прочтения одного лишь рассказа из «Темных аллей» сразу хотелось целоваться.
Зимы тогда были снежные. Трамваи ходили от дома до школы, - рельсов там сейчас уже нет - и снег залеплял окно на задней площадке, что непонятно было, где выходить. Весна наступала медленно. Когда в мае наконец-то становилось тепло, и на переменах открывали окна, казалось, лето никогда не кончится, и вечно будут солнце, сосны, озеро, открытое окно, мокрые яблоки и кузнечики.
Я любила всех тогда. Как дай мне Бог любить хоть кого-нибудь сейчас. Подруг, - ведь они были старше, красивее и умнее. Мужчин, - они целовали меня так, что неделями после этого я разговаривала стихами и физически была неспособна выучить хоть что-нибудь.
Я, кстати, очень плохо училась. Потому что в школе я любила одноклассника. На уроках, переменах и лестницах. Потом саксофониста в музыкальной школе. А потом снова одноклассника по телефону вечером. А потом еще подружек, которым рассказывала про саксофониста, одноклассника и тех, кто провожал меня до дома.
Очень глупая была. Настоящая филологическая барышня. На каждый случай у меня была цитата, поясняющая мне смысл происходящего. Смысл от этого ускользал, снежинки красиво кружились под фонарем, и в начале мая, надо же, на Неве был лед, а мы уже бегали в футболках.
К чему это? Да, в общем, все не про что. Тот мир ушел, - зимы стали злее, весны короче. Я училась, любила других, а потом и вовсе разлюбила литературу. Саксофонист и одноклассник стали мосластыми учеными, а я так и осталась бездельником. Пробовала в Америке на пляже перечитать «Натали», и весь этот романтичный слог показался мне манерным и неинтересным. Что тут можно еще сказать? Любовные утехи, мелодраматические вздохи, и все так искренне, так нежно... Жалко и не жалко, больно и не больно…
О принц, с бегущим веком ссора
Напрасна; жалок человек,
И пусть нам не туманит взора:
«Но где же прошлогодний снег!»
Зимы тогда были снежные. Трамваи ходили от дома до школы, - рельсов там сейчас уже нет - и снег залеплял окно на задней площадке, что непонятно было, где выходить. Весна наступала медленно. Когда в мае наконец-то становилось тепло, и на переменах открывали окна, казалось, лето никогда не кончится, и вечно будут солнце, сосны, озеро, открытое окно, мокрые яблоки и кузнечики.
Я любила всех тогда. Как дай мне Бог любить хоть кого-нибудь сейчас. Подруг, - ведь они были старше, красивее и умнее. Мужчин, - они целовали меня так, что неделями после этого я разговаривала стихами и физически была неспособна выучить хоть что-нибудь.
Я, кстати, очень плохо училась. Потому что в школе я любила одноклассника. На уроках, переменах и лестницах. Потом саксофониста в музыкальной школе. А потом снова одноклассника по телефону вечером. А потом еще подружек, которым рассказывала про саксофониста, одноклассника и тех, кто провожал меня до дома.
Очень глупая была. Настоящая филологическая барышня. На каждый случай у меня была цитата, поясняющая мне смысл происходящего. Смысл от этого ускользал, снежинки красиво кружились под фонарем, и в начале мая, надо же, на Неве был лед, а мы уже бегали в футболках.
К чему это? Да, в общем, все не про что. Тот мир ушел, - зимы стали злее, весны короче. Я училась, любила других, а потом и вовсе разлюбила литературу. Саксофонист и одноклассник стали мосластыми учеными, а я так и осталась бездельником. Пробовала в Америке на пляже перечитать «Натали», и весь этот романтичный слог показался мне манерным и неинтересным. Что тут можно еще сказать? Любовные утехи, мелодраматические вздохи, и все так искренне, так нежно... Жалко и не жалко, больно и не больно…
О принц, с бегущим веком ссора
Напрасна; жалок человек,
И пусть нам не туманит взора:
«Но где же прошлогодний снег!»