Алёшкинские болота
Дорожка шла между старыми дачами. День был тёплый и солнечный. Мы гуляли и беседовали. Увидев заросшую травой тропинку, по которой, наверное, давно уже никто не ходил, я предложила свернуть на неё и посмотреть, куда она нас приведёт. Через полчаса пушистый еловый лес превратился в сухие сосновые столбы с зеленью только в самом верху. Я засмотрелась на голубые пятна неба среди сосновых крон, а когда опустила глаза, увидела, что стою перед резной калиткой, ведущей на широкую дорогу между холмами. Кладбище. Мы удивились, потому что при покупке участка в новой части этой деревни нам ничего не говорили про находящееся вблизи кладбище! Калитка была закрыта. Над ней, на сосновом столбе, был прибит кусок жести, на которой ровными буквами было написано: «Правила кладбища. 1. Заходящий по своей воле войдёт. 2. Заходящий не по свой воле не может быть впущен. 3. Уходящий по своей воле может быть выпущен. 4. Смотритель может удержать уходящего по своей воле». За оградой, которая выглядела вполне новой, было явно очень старое, заброшенное кладбище. «Правила для покойников, - ухмыльнулась я, - а мы живые, входим туда по своей воле, потому что нам интересно». Калитка со скрипом отворилась, мы огляделись по сторонам: оказалось, что порыв ветра вырвался откуда-то из глубины кладбища.
- Ну что ж… пойдём посмотрим… Тебе не страшно?
- Жутковато, признаться.
- Ладно уж… видно же, что оно заброшенное.
- В том-то и дело. Оно - старое, а правила выглядят вполне по-новому.
Воздух был свеж, день ясен и, если не смотреть по сторонам, можно было подумать, что ты гуляешь по аллее в парке. В действительности же это была аллея из невысоких, покрытых травой холмиков, между которыми беспорядочно выросли высоченные сосны.
«Эт всё Алёшкины…», - услышала я позади себя. Обернувшись, я увидела старушку, одетую в длинное коричневое платье. Чёрные с проседью волосы были растрёпаны, вокруг блестящих глаз - нездоровые тёмные, жёлто-синие круги; ровный ряд коротких золотых зубов застыл в бледных, сухих, прозрачных от растянутости губах. Руки она спрятала в передние карманы платья так, что казалось, будто она добродушная хозяюшка, которая только-только отряхнула с ладоней муку и запустила их в передник, выставив большой палец наружу, а тайком просто желая положить их на широкий живот. Да и фразу эту сказала она так, будто гордилась этим Алёшкой, как если бы он был её сыном, пятёрошный дневник которого она своей подруге в нос тычет, чтоб та обзавидовалась. Мы помолчали. Старуха что-то пробормотала, а потом, шагая в развалку, приблизилась к одному из холмов поблизости от нас. Ласково погладив землю, она произнесла: «Этот был у них самый первый… Ему просто не понравилось, что тот пирожки с капустой ворует с кухни. Сначала он его просто детской лопаткой за домом побил, а через два дня пришёл мириться и предложил поиграть в лесу. Ну тот и, - бабка усмехнулась, - и пошёл, а тут же в лесу болото было… Ну он и толкнул мальчишку. И пирожок в него кинул… на, мол, пожуй сейчас. Долго все искали, а ничего не нашли. А вот этот, - при этом старуха перешла от одной могилы к другой, подальше, вглубь, - просто боялся его, и весело было его пугать по-всякому, а потом надоело, и снова сюда отвёл… А эта девочка…» Бабка переходила от холма к холму. Причём она, кажется, выбирала эти жуткие истории по холмикам: какие-то проходила, о каких-то только парой слов обмолвилась… Подходя к очередной могиле, она присматривалась, а потом либо проходила мимо, махнув рукой, либо улыбалась и начинала рассказывать. Она была похожа на фанатичного музейного работника. Но это был не музей.
«…И тут мать его догадалась. И настолько эту женщину поразило, что она, гадина, отвела Алёшку в лес. Только он не глупый был. Ой, не глупый. Он домой вернулся, а она три дня по лесу блуждала - в трёх соснах, - тут бабка довольно ухмыльнулась, подтянув слюни так, что раздалось шипение, - заблудилась, бедняжка. Все искали, а только она сама вышла: платье разорванное, лицо исцарапанное, волосы клочьями повыдерганы. Глаза блестючие, краснючие!.. И в волоса Алёшке вцепилась. Разнимают их, а она воплем кричит, чтоб тряпки-верёвки несли, вязать его стали. Её оттаскивают, а она в него мёртвой хваткой, только руки отрубай. Ну-с связали его, как просила - она ж барыня». Старуха замолчала, борясь с волной негодования и возмущения. Я оглянулась: широкой дороги уже не было видно, мы стояли, окружённые могилами. А бабка, сверкая глазами, продолжала: «И разогнала всех, которые мешались, а сама крест с него сорвала, отхлестала верёвками. Ревел - все слышали, все губы искусали. Ребёнка-то так пороть!.. А себе глаза и уши закрыла тряпьём, чтоб не проняло, и хлестала. За каждого. А потом на повозку кинула, и, заразина, покатила сама по тропинке той. Как не проехать стало - на руках понесла, в самую глушь завела, поставила. Рассказывай, мол. Как услышала всё, пуще прежнего завопила, толкать палкой в грудь его начала, а он улыбается. Головка светленькая, глазки ясные… И она его в пучину! Он мамочкой звал, плакал, а она смотрела только, потом пошла. А ничего не изменилось. Потом к батюшке, толстяку этому, неудачнику, поехала. Он ей наговорил!.. Ой… Болото, сказал, осушить, всех закопать. Ну и вот все, тутачки. Лежат». И старуха громко засмеялась, ласково поглаживая невысокий холмик.
Мой спутник легонько толкнул меня в бок: «Она… это… того… уходим». Мы медленно развернулись и, не говоря ни слова, пошли прочь от этой безумной старухи, но, пройдя несколько шагов, поняли, что не знаем, куда идти. Где дорога? Кругом одни могилы. За спиной раздался смех.
Мы побежали, но ноги были словно ватными. Я каким-то непонятным образом знала: это сосны забрали у меня всю энергию. Они, качая верхушками на фоне серого неба, радуются, угрожают. В лицо полетели мелкие соринки и острые капли редкого дождя. Резкий ветер принёс новую порцию пыли. Мы закашлялись. Глаза слезились. Мы шли, натыкаясь ладонями на острые верхушки кованых оград, пытаясь найти выход.
Вдруг из кучи хлама, сваленной в дальнем углу кладбищенского забора, отделилось коричнево-бежевое пятно. Когда мне наконец удалось раскрыть глаза, я поняла, что стремительно приближавшееся пятно - это старое кресло. Но только внешне это был предмет мебели: своими повадками кресло походило, скорее, на разъярённого быка. Оно рыло сухой песок деревянной ножкой, а откуда-то изнутри вырывались скрипучие струи выдыхаемого пружинами воздуха, смешанного с мелкими остатками старой набивки. Я даже не успела удивиться, а кресло уже, подпрыгивая, налетело на меня, сбило с ног, и я, получив удар в живот, упала на колени. В следующую минуту оно подхватило меня, крепко зажав подлокотниками, и понесло по воздуху вверх. Только увидев верхушки сосен, я поняла, что меня сейчас сбросят. Отчаянно вцепившись в обивку, я закричала. Но кресло бешено затряслось, заметалось из стороны в сторону, порыв ветра бросил мне в лицо песок - я не удержалась и полетела вниз. Ветки образовали нечто вроде батута и отпружинили меня. Казалось, будто это длилось целый час, но на самом деле летала таким образом я минут пять. Потом больно свалилась на асфальт. Не помню, как хватило сил подняться, но, оглянувшись, я увидела ту самую дорогу, по которой пришла, и впереди - ворота. Забыв про всё на свете, я рванулась к выходу. Калитка была заперта. Пока перелезала через забор, кресло ударило меня в спину ещё раза два, а потом я свалилась за ограду и что есть мочи побежала прочь от этого места.
Пройдя несколько метров, я увидела впереди автобус с надписью «служебный». Поняв, что двери его вот-вот закроются, я как могла быстро пошла, прихрамывая и размахивая руками. Наверное, единственное, что не дало водителю закрыть двери и нажать на газ - это оцепенение от шока. Не знаю, что они подумали, но я молча вскарабкалась по двум грязным ступеням и села на единственное свободное место. Двери закрылись, автобус медленно поехал. Я уставилась в окно.
Через некоторое время автобус начал притормаживать. Когда он остановился, меня охватил страх. «Что-то не так», - сказал сидевший рядом мужчина. Я подняла заплаканные глаза и огляделась вокруг: в автобусе были только пожилые люди, только двоим - моему соседу и водителю - было около сорока лет. Какой-то старик кашлянул и негромко гаркнул: «В чём дело? Когда уже поедем?» Тут в дверь со стороны водителя постучали. Он посмотрел в окно и молча нажал кнопку - открылась задняя дверь. Кто-то медленно обошёл весь автобус. Я слышала каждый его тяжелый шаг. Потом автобус наклонился вправо, скрипнул. Крепко вцепившись в сидение, я продолжала настойчиво смотреть в окно, в одну точку, боясь пошевелиться. Обернуться не было сил: я знала, что пришли за мной. «Не бойся», - сказал мне с улыбкой сосед - крепкий голубоглазый мужчина с небритым лицом. В эту минуту за моей спиной раздался громкий голос: «А это что такое?». Сосед нехотя поднялся со своего места. «Она со мной». После продолжительного молчания он сел, а раздражённый голос незнакомца приказал водителю завести мотор. В полном безмолвии мы проехали минут пять. Затем автобус притормозил, и незнакомец вышел. Только тогда оцепенение, охватившее меня, исчезло, и я обернулась назад. Оглянувшись, я увидела широкие спины двух полных мужчин в синей форме, остановившихся на том месте, куда их высадил водитель автобуса, чтобы закурить. Один из них мгновенно повернулся и посмотрел прямо на меня. Я вскрикнула от испуга: вместо глаз у этого человека были чёрные дыры, нижняя челюсть свисала почти до уровня плеч и от резкого движения всё ещё болталась на рваной серой коже.
«Отвернись», - сказал мне детский голос. Я повернулась. Рядом сидел всё тот же голубоглазый мужчина с бледной кожей. «Они не любят, когда на них так пристально смотрят», - сказал он мне, улыбаясь. Тут я наконец-то рассмотрела его: крепкий, с привлекательными чертами лица, на левой щеке глубокий шрам с ровными красными краями. Как будто прочитав мои мысли, он негромко произнёс: «Это от мамы», и небрежно провёл большим пальцем по всей длине шрама: от скулы к углу верхней губы. Больше он мне ничего не сказал.
Через некоторое время автобус снова остановился, съехал на обочину. Открылась передняя дверь, вошёл какой-то мужчина с огромной спортивной сумкой на плече. Уверенной походкой он подошёл к нам, потом нагнулся к моему соседу и что-то очень тихо ему сказал. Тот кивнул, незнакомец вышел.
Когда автобус снова поехал, сосед повернулся ко мне и сказал: «Мне скоро станет очень плохо. Дальше - сама». Я пыталась расспросить его, но он только молчал. Глотая слёзы, я просила его не бросать меня, но он уже меня не слышал. Через несколько минут я услышала тихие глухие удары, которые повторялись через определённый промежуток времени. Уже сквозь сон я заметила, что мой сосед еле заметно стучит пяткой по дну автобуса.
Проснулась я от резкой остановки. Всё произошло быстро: двери открылись, в переднюю дверь автобуса зашёл мужчина с большой сумкой, в заднюю - двое в форме, а за ними, кряхтя, поднималась по ступенькам растрёпанная старуха. Я была окружена. «Вот она!» - зашипела бабка, и в глазах её блеснули дикие чёрные огоньки. Точно повинуясь ей, все вошедшие направились ко мне. Я с надеждой посмотрела на соседа, но он был бледен, как мертвец. Я трясла его за плечо, моля о помощи, но он был холоден.
Бежать было некуда. Я вжала в себя голову и зажмурила глаза, а когда открыла их, то увидела под ногами моего соседа холмик из земли с воткнутой в него деревянной палочкой от мороженого. Палочка была обкусана с двух сторон и напоминала стрелку, указывающую вниз. Думая о безумстве своей догадки, я всё же лихорадочно принялась разбрасывать землю. Так и оказалось: в полу была дыра. Я будто просочилась сквозь неё и в ту же минуту оказалась под автобусом, через несколько секунд - на дороге. Я была свободна. За спиной я услышала отчаянный вопль старухи и изо всех сил побежала по дороге, которая вот-вот должна была повернуть в сторону шумного шоссе. Но, забежав за поворот, я в испуге остановилась: все звуки исчезли, дорога закончилась, а передо мной было кладбище. Нет, не то, тёмное и опасное, а светлое, с берёзами и липами. На свежевыкрашенных воротах висела табличка, но было невозможно различить, что там написано. Я обернулась: ко мне быстро приближались те люди, и старуха, которая теперь бежала впереди всех.
Через несколько шагов прыгающие буквы сложились в слова: «…кто по своей воле зайдёт, тот…» Не прочитав даже строчки, я поняла: мне нужно попасть на территорию этого кладбища, там я буду в безопасности. Старуха хватала меня за капюшон кофты, но я бежала быстрее. Оставалось совсем чуть-чуть. Всё время, пока я бежала, я не могла не думать о моем соседе, который, умирая, из последних сил пытался спасти меня. «Она со мной, она со мной», - крутились у меня в голове его слова.
Только около самых ворот старухе удалось крепко ухватить меня за волосы. «Не уйдёшь!» - орала она во весь голос и безжалостно тянула меня за волосы. Я упала, зацепив рукой какой-то ящик, стоявший около забора. Из него выпали старые журналы, покатились зелёные стеклянные бутылки и глухо упали в пыль ножницы. Быстро схватив их, я одним движением отрезала себе волосы и переступила через порог кладбища. Старуха завопила ещё громче, подбегавшие люди остановились, автобус, всё это время ехавший за нами, тоже.
Я почувствовала, что спасена. Засмеявшись, я закричала: «Входящий по своей воле не может быть остановлен!» Старуха поднимала руки вверх и со злостью трясла моими обрезанными волосами, зажатыми в её пухлых чёрных пальцах. Согнувшись, била себя по коленям и зверски кричала, а потом резко подняла на меня свои безумные воспалённые глаза и засмеялась. Сначала тихо, а потом всё громче и сильнее. Вдруг я поняла, что чётко помню каждое слово из кладбищенских правил, одно из которых гласило: «Входящий по своей воле не может быть выпущен».
Я молча посмотрела в глубь автобуса: все столпившиеся у лобового стекла люди были серыми, а рядом с водителем стоял, склонив голову набок, мой голубоглазый сосед. Шрам на его лице кровоточил. Он странно, еле заметно улыбнулся. Потом поднял руку, как будто собирался помахать мне в знак прощания, но лишь едва пошевелил пальцами.
Апрель, 2014 г.
- Ну что ж… пойдём посмотрим… Тебе не страшно?
- Жутковато, признаться.
- Ладно уж… видно же, что оно заброшенное.
- В том-то и дело. Оно - старое, а правила выглядят вполне по-новому.
Воздух был свеж, день ясен и, если не смотреть по сторонам, можно было подумать, что ты гуляешь по аллее в парке. В действительности же это была аллея из невысоких, покрытых травой холмиков, между которыми беспорядочно выросли высоченные сосны.
«Эт всё Алёшкины…», - услышала я позади себя. Обернувшись, я увидела старушку, одетую в длинное коричневое платье. Чёрные с проседью волосы были растрёпаны, вокруг блестящих глаз - нездоровые тёмные, жёлто-синие круги; ровный ряд коротких золотых зубов застыл в бледных, сухих, прозрачных от растянутости губах. Руки она спрятала в передние карманы платья так, что казалось, будто она добродушная хозяюшка, которая только-только отряхнула с ладоней муку и запустила их в передник, выставив большой палец наружу, а тайком просто желая положить их на широкий живот. Да и фразу эту сказала она так, будто гордилась этим Алёшкой, как если бы он был её сыном, пятёрошный дневник которого она своей подруге в нос тычет, чтоб та обзавидовалась. Мы помолчали. Старуха что-то пробормотала, а потом, шагая в развалку, приблизилась к одному из холмов поблизости от нас. Ласково погладив землю, она произнесла: «Этот был у них самый первый… Ему просто не понравилось, что тот пирожки с капустой ворует с кухни. Сначала он его просто детской лопаткой за домом побил, а через два дня пришёл мириться и предложил поиграть в лесу. Ну тот и, - бабка усмехнулась, - и пошёл, а тут же в лесу болото было… Ну он и толкнул мальчишку. И пирожок в него кинул… на, мол, пожуй сейчас. Долго все искали, а ничего не нашли. А вот этот, - при этом старуха перешла от одной могилы к другой, подальше, вглубь, - просто боялся его, и весело было его пугать по-всякому, а потом надоело, и снова сюда отвёл… А эта девочка…» Бабка переходила от холма к холму. Причём она, кажется, выбирала эти жуткие истории по холмикам: какие-то проходила, о каких-то только парой слов обмолвилась… Подходя к очередной могиле, она присматривалась, а потом либо проходила мимо, махнув рукой, либо улыбалась и начинала рассказывать. Она была похожа на фанатичного музейного работника. Но это был не музей.
«…И тут мать его догадалась. И настолько эту женщину поразило, что она, гадина, отвела Алёшку в лес. Только он не глупый был. Ой, не глупый. Он домой вернулся, а она три дня по лесу блуждала - в трёх соснах, - тут бабка довольно ухмыльнулась, подтянув слюни так, что раздалось шипение, - заблудилась, бедняжка. Все искали, а только она сама вышла: платье разорванное, лицо исцарапанное, волосы клочьями повыдерганы. Глаза блестючие, краснючие!.. И в волоса Алёшке вцепилась. Разнимают их, а она воплем кричит, чтоб тряпки-верёвки несли, вязать его стали. Её оттаскивают, а она в него мёртвой хваткой, только руки отрубай. Ну-с связали его, как просила - она ж барыня». Старуха замолчала, борясь с волной негодования и возмущения. Я оглянулась: широкой дороги уже не было видно, мы стояли, окружённые могилами. А бабка, сверкая глазами, продолжала: «И разогнала всех, которые мешались, а сама крест с него сорвала, отхлестала верёвками. Ревел - все слышали, все губы искусали. Ребёнка-то так пороть!.. А себе глаза и уши закрыла тряпьём, чтоб не проняло, и хлестала. За каждого. А потом на повозку кинула, и, заразина, покатила сама по тропинке той. Как не проехать стало - на руках понесла, в самую глушь завела, поставила. Рассказывай, мол. Как услышала всё, пуще прежнего завопила, толкать палкой в грудь его начала, а он улыбается. Головка светленькая, глазки ясные… И она его в пучину! Он мамочкой звал, плакал, а она смотрела только, потом пошла. А ничего не изменилось. Потом к батюшке, толстяку этому, неудачнику, поехала. Он ей наговорил!.. Ой… Болото, сказал, осушить, всех закопать. Ну и вот все, тутачки. Лежат». И старуха громко засмеялась, ласково поглаживая невысокий холмик.
Мой спутник легонько толкнул меня в бок: «Она… это… того… уходим». Мы медленно развернулись и, не говоря ни слова, пошли прочь от этой безумной старухи, но, пройдя несколько шагов, поняли, что не знаем, куда идти. Где дорога? Кругом одни могилы. За спиной раздался смех.
Мы побежали, но ноги были словно ватными. Я каким-то непонятным образом знала: это сосны забрали у меня всю энергию. Они, качая верхушками на фоне серого неба, радуются, угрожают. В лицо полетели мелкие соринки и острые капли редкого дождя. Резкий ветер принёс новую порцию пыли. Мы закашлялись. Глаза слезились. Мы шли, натыкаясь ладонями на острые верхушки кованых оград, пытаясь найти выход.
Вдруг из кучи хлама, сваленной в дальнем углу кладбищенского забора, отделилось коричнево-бежевое пятно. Когда мне наконец удалось раскрыть глаза, я поняла, что стремительно приближавшееся пятно - это старое кресло. Но только внешне это был предмет мебели: своими повадками кресло походило, скорее, на разъярённого быка. Оно рыло сухой песок деревянной ножкой, а откуда-то изнутри вырывались скрипучие струи выдыхаемого пружинами воздуха, смешанного с мелкими остатками старой набивки. Я даже не успела удивиться, а кресло уже, подпрыгивая, налетело на меня, сбило с ног, и я, получив удар в живот, упала на колени. В следующую минуту оно подхватило меня, крепко зажав подлокотниками, и понесло по воздуху вверх. Только увидев верхушки сосен, я поняла, что меня сейчас сбросят. Отчаянно вцепившись в обивку, я закричала. Но кресло бешено затряслось, заметалось из стороны в сторону, порыв ветра бросил мне в лицо песок - я не удержалась и полетела вниз. Ветки образовали нечто вроде батута и отпружинили меня. Казалось, будто это длилось целый час, но на самом деле летала таким образом я минут пять. Потом больно свалилась на асфальт. Не помню, как хватило сил подняться, но, оглянувшись, я увидела ту самую дорогу, по которой пришла, и впереди - ворота. Забыв про всё на свете, я рванулась к выходу. Калитка была заперта. Пока перелезала через забор, кресло ударило меня в спину ещё раза два, а потом я свалилась за ограду и что есть мочи побежала прочь от этого места.
Пройдя несколько метров, я увидела впереди автобус с надписью «служебный». Поняв, что двери его вот-вот закроются, я как могла быстро пошла, прихрамывая и размахивая руками. Наверное, единственное, что не дало водителю закрыть двери и нажать на газ - это оцепенение от шока. Не знаю, что они подумали, но я молча вскарабкалась по двум грязным ступеням и села на единственное свободное место. Двери закрылись, автобус медленно поехал. Я уставилась в окно.
Через некоторое время автобус начал притормаживать. Когда он остановился, меня охватил страх. «Что-то не так», - сказал сидевший рядом мужчина. Я подняла заплаканные глаза и огляделась вокруг: в автобусе были только пожилые люди, только двоим - моему соседу и водителю - было около сорока лет. Какой-то старик кашлянул и негромко гаркнул: «В чём дело? Когда уже поедем?» Тут в дверь со стороны водителя постучали. Он посмотрел в окно и молча нажал кнопку - открылась задняя дверь. Кто-то медленно обошёл весь автобус. Я слышала каждый его тяжелый шаг. Потом автобус наклонился вправо, скрипнул. Крепко вцепившись в сидение, я продолжала настойчиво смотреть в окно, в одну точку, боясь пошевелиться. Обернуться не было сил: я знала, что пришли за мной. «Не бойся», - сказал мне с улыбкой сосед - крепкий голубоглазый мужчина с небритым лицом. В эту минуту за моей спиной раздался громкий голос: «А это что такое?». Сосед нехотя поднялся со своего места. «Она со мной». После продолжительного молчания он сел, а раздражённый голос незнакомца приказал водителю завести мотор. В полном безмолвии мы проехали минут пять. Затем автобус притормозил, и незнакомец вышел. Только тогда оцепенение, охватившее меня, исчезло, и я обернулась назад. Оглянувшись, я увидела широкие спины двух полных мужчин в синей форме, остановившихся на том месте, куда их высадил водитель автобуса, чтобы закурить. Один из них мгновенно повернулся и посмотрел прямо на меня. Я вскрикнула от испуга: вместо глаз у этого человека были чёрные дыры, нижняя челюсть свисала почти до уровня плеч и от резкого движения всё ещё болталась на рваной серой коже.
«Отвернись», - сказал мне детский голос. Я повернулась. Рядом сидел всё тот же голубоглазый мужчина с бледной кожей. «Они не любят, когда на них так пристально смотрят», - сказал он мне, улыбаясь. Тут я наконец-то рассмотрела его: крепкий, с привлекательными чертами лица, на левой щеке глубокий шрам с ровными красными краями. Как будто прочитав мои мысли, он негромко произнёс: «Это от мамы», и небрежно провёл большим пальцем по всей длине шрама: от скулы к углу верхней губы. Больше он мне ничего не сказал.
Через некоторое время автобус снова остановился, съехал на обочину. Открылась передняя дверь, вошёл какой-то мужчина с огромной спортивной сумкой на плече. Уверенной походкой он подошёл к нам, потом нагнулся к моему соседу и что-то очень тихо ему сказал. Тот кивнул, незнакомец вышел.
Когда автобус снова поехал, сосед повернулся ко мне и сказал: «Мне скоро станет очень плохо. Дальше - сама». Я пыталась расспросить его, но он только молчал. Глотая слёзы, я просила его не бросать меня, но он уже меня не слышал. Через несколько минут я услышала тихие глухие удары, которые повторялись через определённый промежуток времени. Уже сквозь сон я заметила, что мой сосед еле заметно стучит пяткой по дну автобуса.
Проснулась я от резкой остановки. Всё произошло быстро: двери открылись, в переднюю дверь автобуса зашёл мужчина с большой сумкой, в заднюю - двое в форме, а за ними, кряхтя, поднималась по ступенькам растрёпанная старуха. Я была окружена. «Вот она!» - зашипела бабка, и в глазах её блеснули дикие чёрные огоньки. Точно повинуясь ей, все вошедшие направились ко мне. Я с надеждой посмотрела на соседа, но он был бледен, как мертвец. Я трясла его за плечо, моля о помощи, но он был холоден.
Бежать было некуда. Я вжала в себя голову и зажмурила глаза, а когда открыла их, то увидела под ногами моего соседа холмик из земли с воткнутой в него деревянной палочкой от мороженого. Палочка была обкусана с двух сторон и напоминала стрелку, указывающую вниз. Думая о безумстве своей догадки, я всё же лихорадочно принялась разбрасывать землю. Так и оказалось: в полу была дыра. Я будто просочилась сквозь неё и в ту же минуту оказалась под автобусом, через несколько секунд - на дороге. Я была свободна. За спиной я услышала отчаянный вопль старухи и изо всех сил побежала по дороге, которая вот-вот должна была повернуть в сторону шумного шоссе. Но, забежав за поворот, я в испуге остановилась: все звуки исчезли, дорога закончилась, а передо мной было кладбище. Нет, не то, тёмное и опасное, а светлое, с берёзами и липами. На свежевыкрашенных воротах висела табличка, но было невозможно различить, что там написано. Я обернулась: ко мне быстро приближались те люди, и старуха, которая теперь бежала впереди всех.
Через несколько шагов прыгающие буквы сложились в слова: «…кто по своей воле зайдёт, тот…» Не прочитав даже строчки, я поняла: мне нужно попасть на территорию этого кладбища, там я буду в безопасности. Старуха хватала меня за капюшон кофты, но я бежала быстрее. Оставалось совсем чуть-чуть. Всё время, пока я бежала, я не могла не думать о моем соседе, который, умирая, из последних сил пытался спасти меня. «Она со мной, она со мной», - крутились у меня в голове его слова.
Только около самых ворот старухе удалось крепко ухватить меня за волосы. «Не уйдёшь!» - орала она во весь голос и безжалостно тянула меня за волосы. Я упала, зацепив рукой какой-то ящик, стоявший около забора. Из него выпали старые журналы, покатились зелёные стеклянные бутылки и глухо упали в пыль ножницы. Быстро схватив их, я одним движением отрезала себе волосы и переступила через порог кладбища. Старуха завопила ещё громче, подбегавшие люди остановились, автобус, всё это время ехавший за нами, тоже.
Я почувствовала, что спасена. Засмеявшись, я закричала: «Входящий по своей воле не может быть остановлен!» Старуха поднимала руки вверх и со злостью трясла моими обрезанными волосами, зажатыми в её пухлых чёрных пальцах. Согнувшись, била себя по коленям и зверски кричала, а потом резко подняла на меня свои безумные воспалённые глаза и засмеялась. Сначала тихо, а потом всё громче и сильнее. Вдруг я поняла, что чётко помню каждое слово из кладбищенских правил, одно из которых гласило: «Входящий по своей воле не может быть выпущен».
Я молча посмотрела в глубь автобуса: все столпившиеся у лобового стекла люди были серыми, а рядом с водителем стоял, склонив голову набок, мой голубоглазый сосед. Шрам на его лице кровоточил. Он странно, еле заметно улыбнулся. Потом поднял руку, как будто собирался помахать мне в знак прощания, но лишь едва пошевелил пальцами.
Апрель, 2014 г.