Ангел Вася
Он не был блестящим ангелом.
Другие, блестящие, хватали звезды с неба, а он даже базисный ангельский курс проходил дважды, и диплом получил больше из жалости, с массой ограничений. Без права спасать на транспорте, в спорте, в стיоительстве, в армии.
Но Вася не унывал. Характер у него и вправду был ангельский. Отправленный к нам, в интернат для аутистов, он быстро сдружился со всеми, даже самыми тяжелыми, больными. Зачастую он забывал о невидимости, и являлся медперсоналу и санитарам, пугая их поначалу. Как же - ходит кто-то неучтенный, появляется, исчезает...
Но постепенно к нему привыкли, приняли, как своего. Да он ведь и сам был из местных. Когда-то прожил тут земную короткую жизнь, и ушел наверх, в небеса. Но, кажется, там не придумали, куда его определить, и даже обрадовались, когда он попросился обратно, в свой интернат, ангелом-хранителем на стажировку.
Охраняя нас по мере сил, он стал незаметно добрым духом места, вроде домового, только рангом повыше. Играл с больными и здоровыми, контактировал с неконтактными (у нас и невербальных много), укачивал детишек, рассказывал старшим сказки, будил медсестер перед внезапными ночными проверками. Упросил однажды Телефонного, и тот соединил сестринский пост с редакцией городской газеты, конечно, в дежурство Ирочки - самой молоденькой из наших сестричек, незамужней, только-только из училища, со звонким, как колокольчик, голосом. Корреспондент потом ездил сюда, как на службу, целых два месяца, накропал серию репортажей, организовал даже дискуссию на местном телевидении - о правах и нуждах особых детей. Ирочка, правда, рыдала потом по ночам в ординаторской, и Василий утешал ее изо всех слабых сил. Но зато весь город узнал о нас, и пошли делегации, посещения, шефы, появилась игровая комната и цветное белье на кроватях. А Ирочка успокоилась, и с горя сдала экзамены в медицинский - это Вася подтолкнул ее к телеэкрану на "Москва слезам не верит". Думаю, там не обошлось без внушения, но если на доброе дело, то какое кому...
Мне он был симпатичен. Он вернул мне интерес к интернату и к детям, таким же одиноким и несчастным, как я когда-то. Давно, сто лет назад, я забил себя в стену, стуча об нее глупой головой, от отчаяния и неумения контактировать с этим миром. Буквально убился об стену. И был оставлен высшими силами прямо здесь, в этой стене, видимо, для осознания и просветления.
Метод сработал. Заключенный в кирпич и известку, я постепенно утратил свою злость и ярость, и приобрел равновесие духа. Избавленный от равнодушных врачей и непослушного тела, я научился логически мыслить и связно выражать свои мысли, а также понимать слова и мысли других. Может быть, я мог бы теперь куда-то уйти из стены, но мне не хотелось даже пытаться. Постепенно я научился проникать в мировую сеть по телефонным проводам в стене, и мне открылся целый новый мир, пленительно разнообразный, с развлечениями, образованием, деньгами... Я тихо и мирно существовал, когда появился Василий.
Он углядел меня сразу и стал теребить, как щенок грелку. Первое время я не знал, как от него избавиться, но постепенно привык и даже привязался к нему. Недалекий, но всегда веселый, ласковый, скромный и не обидчивый, он согревал тут всех, и меня в первую очередь. Делая десятки важных дел .он ни разу не забыл наведаться ко мне, в стену, спросить, как дела, пошутить, улыбнуться... Скоро я уже не мыслил себе интерната без его широкой улыбки.
По ночам он висел у дежурного компьютера, заказывая импортные лекарства. Я рассказал ему про сайты, где продавали неплохие генерики - дешевые аналоги дорогих фирменных лекарств. Еще я ему подарил данные кредиток, которыми делали нам пожертвования растроганные миллионеры. Ничего, будем считать, они сделали подписку на добрые дела. К тому же суммы были смешные, пять - десять долларов, и даже в случае обнаружения шума никто поднимать бы не стал. Что возьмешь с детского дома? Какой-нибудь юный компьютерный гений, похожий на душку Хофмана в Человеке дождя... Но и наглеть не следовало. Я строго-настрого запретил Василию превышать месячный порог трат, и наши скромные покупки надежно терялись на фоне счетов из пиццерий и ресторанов. Врачи качали головами, но не заглядывали в зубы дареному коню, и с охотой применяли свалившееся на них изобилие действенных импортных препаратов. Обстановка менялась к лучшему на глазах, и настроение персонала и контингента улучшалось соответственно.
Художества Васины долго сходили нам с рук, и на Земле, и выше. Но все не вечно, и наверху о нас узнали. Однажды я увидел прямо через стену горящий взгляд, и грозный голос приказал мне выйти на свет. Я не посмел ослушаться, и, с трудом и со страхом, завис у родной стены. Передо мной стоял кто-то сияющий и многокрылый. Для себя я решил, что это архангел. Он долго смотрел на меня, будто читая. Затем подошел и обнял всеми своими крылами, окутав бодрящим теплом и любовью. Шепнул непонятное на ухо и исчез, растворился. Вознесся?
- "Убивающий себя в тонком теле вычеркивается из Книги Бытия". Грозно, но непонятно. Позже я понял, к чему это было сказано, но только задним числом.
Оказалось, что это был действительно архангел, и Васю он не ругал, а лишь пожурил слегка, и по головке погладил. Мы с Василием долго потом архангельские слова крутили так и эдак, но ничего не придумали путного.
Наш мелкий бандитизм так и остался нераскрытым, может, оттого, что со страху мы его прекратили. Но даже без тайной кредитной линии жизнь у нас наступила великолепная. Шефы нас не забывали, и государство тоже. Избавленные от необходимости выкручиваться и экономить на всем, доктора сильно подобрели и стали больше внимания уделять больным. Те расцветали от внимания и лечения, и мне подумалось даже, что в таком месте неплохо было бы прожить жизнь, вместо темной стенки. Вытащенный однажды из нее, я приобрел вкус к путешествиям. Пользуясь статусом вольного духа, я облазил весь мир, зависая в музеях и библиотеках, университетах и театрах. Но всякий раз возвращался назад, домой, к родным больным и другу Васе. Теперь мы с ним на пару веселили народ, разыгрывая запомнившиеся мне сценки из спектаклей. У Васи прорезался актерский талант, и не раз благодарные зрители отбивали ладони овациями после наших выступлений. Мне нравилочь так жить, и планов на будущее я не строил, как оказалось, правильно. Чего смешить судьбу!
Идиллия наша закончилась новогодней ночью. Медперсонал отправился праздновать в столовую, а обиженный жизнью и коллегами санитар заперся в ординаторской и упал без памяти, не рассчитав степени своей резистентности к спирту. Чего он там, падая, опрокинул - не знаю. Когда мы о нем вспомнили, он уже не дышал, а из-под двери пробивался тяжелый дым. Проснувшиеся больные с нашей помощью организовались и начали вышибать дверь ординаторской тройкой сваренных вместе железных стульев. Им это удалось, к сожалению. Глотнувший кисловода огонь взревел, как зверь, и в шкафах ординаторской начали взрываться ампулы и бутыли с различными жидкостями. Через пару секунд по коридору потекла река огня.
Самое паршивое, что отделение было надежно заперто изнутри на ключ. Ключ был у санитара, а санитар - в огненном аду. Да, запасные ключи были у сестер, но у них в столовой было очень громко, а на счету была каждая секунда. Я проверил все выходы и вернулся к Василию. Он сам уже слетал к сестрам, безо всякого эффекта, и теперь успокаивал больных, как мог. Он сам казался одним из них, растерянный и испуганный. Я показал ему на дверь запасного выхода. Там был один болт, на котором держался засов. Если бы этот болт лопнул, дверь бы с легкостью распахнулась. Но самостоятельно он бы такого, конечно, не сделал. Это был бы для болта акт самоубийства. Для болта, или для того, кто будет внутри его.
Вспомнились слова шестикрылого. Так вот о чем он меня предупреждал! Я заколебался. Как-то вдруг жалко стало оставить все эти приятности - музеи, библиотеки... Так много у меня еще не узнанного, не осмысленного... А. с другой стороны, наши, беспомощные, плачут, и надо их спасать...
Наконец я решился и прыгнул - вперед, в железо, так же, как в стену когда-то. Но остался снаружи, не впущенный. Внутри уже кто-то был, и этот кто-то меня не впускал.
- Василий, это ты, что-ли? - заорал я.
- Вылезай немедленно, времени совсем нет!
Я кричал, уже понимая, что опоздал безвозвратно. Болт дрожал и гнулся, деформируемый изнутри напором чудовищной воли. Я услышал Васину мысль:
- Спокойно, брат! Все правильно, и это мой шанс помочь им. Хоть сейчас, хоть на минуту, но я настоящий ангел-хранитель!..
Болт лопнул со звоном, распадаясь на две половинки. Засов вместе с замком упал на пол. Двери распахнулись в морозную ночь, и наши взрослые дети побежали, толкаясь и хныча, гурьбой - в темноту, навстречу медсестрам. Напуганные, полуодетые, кашляющие, плачущие, но живые. Пламя в коридоре гудело, как в турбине самолета, выхлестываясь наружу длинным стягом. Я глядел на валяющиеся на пороге две половинки последнего пристанища Васи, и на душе у меня было тяжело и пусто. А потом я почувствовал огненный взгляд.
Архангел сидел на снегу, обняв колени, и улыбался, глядя в огонь. Как будто видел там что-то, недоступное мне. Впрочем, так наверно и было. Мы долго молчали, глядя, как сестры уводят подопечных в соседний корпус, как укладывают пострадавших на носилки, как мигают красными огнями пожарные, а синим - милицейские машины, как реки пены заливают разбитые окна, как кончается внезапно казавшийся неистощимым пожар. Потом он заговорил.
- Я не знаю, куда он ушел. В какой мир, в какую вселенную. Нам тоже не все известно, а у отца нашего комнат много. В одном только я уверен - в том мире он будет не ангелом, а кем-то намного большим. Намного большим любого из нас, умных, просветленных и знающих...
Он посмотрел на меня. В его глазах плясали отблески огня.
- У нас образовалась вакансия. Опустело место ангела-хранителя в интернате. Не хочешь попробовать себя в новом качестве?
Это было неожиданно, но на этот раз я не колебался. Больным обязательно нужен был ангел. Думаю, и Василий одобрил бы мой выбор. А, может, к этому поприщу и готовила меня судьба все эти годы.
Архангел понял меня без слов, а, может, заранее знал, что я соглашусь.
Кто их знает, этих шестикрылых, какие у них отношения с временем...
