Немного о методах следствия в 1938 году
Секретарю Ленинградского Горкома ВКП(б)
тов. Ш Т Ы К О В У
члена В. К. П. б. №4/5,1141960*
НИКОЛАЕВА Алексея Петровича, прожив.
по ул. Рубинштейна, 23 кв. 83, тел. 568-58
Тов. ШТЫКОВ, по совету зам. секретаря Октябрьского Райкома ВКП(б) т. ДЕМИНШТЕЙН я пишу вам это заявление.
В НКВД следствие по моему делу велось под руководством нач-ка следственного отдела Кировск. ж. д. ВОРОНОВИЧА, основными следователями были: ст. следователь АЛЕКСЕЕВ, его помощники ЛУГОВЦЕВ и ЛОБУХИН. Особо отличались фашистскими методами допроса АЛЕКСЕЕВ и ЛУГОВЦЕВ. Их приемы по отношению ко мне были следующие: АЛЕКСЕЕВ в январе 1938 г. предложил мне собственноручно переписать сфабрикованную им бумагу на имя Комиссара Безопасности ЗАКОВСКОГО, примерно таково сожержание**, что «я, НИКОЛАЕВ,, решил раскаяться в своей вредительской и контрреволюционной деятельности и раскрыть всю организацию, членом которой я состоял, о том, что я, НИКОЛАЕВ, в течение 20 лет пребывания в партии большевиков был заклятым врагом советской власти и все мои действия были направлены на свержение советской власти; теперь я вижу, что я попал в верные руки органа НКВД, буду давать показания, разоблачающие свою вредительскую деятельность и членов организации, в которой я состоял и я прошу смягчить мою участь и сохранить мне жизнь».
Я заявил, что провокацию и клевету я не подпишу, ибо хотя я и в тюрьме, но я большевик и буду бороться с клеветой пока хватит моих сил. После этого АЛЕКСЕЕВ с бранью заявил мне, что ты знаком с нашими методами допроса, я поправил его, сказав, что с методами пытки я уже познакомился: так что же ты хочешь попробовать, попробуй и приказ** мне встать, руки по швам, ноги вместе.
Так я простоял около суток, они дежурили по-очереди, затем он передал меня следователю, ярко выраженному, с моей точки зрения, фашисту (о чем я говорил ему в глаза и заявил об этом впоследствии ВОРОНОВИЧУ и прокурору ПОПОВУ и ШАПИРО).
ЛУГОВЦЕВ заявил мне, что он все равно доведет меня до черного дела (расстрел), а черную работу выполнят другие, т. е. расстреляют другие.
Я простоял еще сутки, но все же обращение не подписал.
Спустя месяца полтора я снова был вызван АЛЕКСЕЕВЫМ и ЛУГОВЦЕВЫМ, где мне был прочитан сфабрикованный ими от моего имени протокол, в котором я признаюсь, что состоял в троцкистско-зиновьевской, вредительской организации, завербовал меня некий МОРДОВКИН, бывш. зам. нач-ка Треста по политчасти.
После того, как я отказался подписать провокационный протокол, АЛЕКСЕЕВ и ЛУГОВЦЕВ приказали мне встать посреди комнаты и таким образом я простоял 4 суток беспрерывно, отпускали на 10 минут в камеру утром и в обед, где мне товарищи по камере растирали опухшие ноги. На четвертые сутки я стал падать, у меня сдало сердце, боли настолько были сильны, что я решил поторопить смерть и подписал один протокол, затем я был доведен под руки до камеры.
Через несколько дней со мной начались тяжелые сердечные припадки и я на тюремной скорой помощи был отвезен в больницу.
АЛЕКСЕЕВ не успокоился, он приехал допрашивать меня в больницу, там вызвал в отдельную комнату, предложил мне подписать окончание по моему делу и пред”явил мне новое обвинение - террор и диверсию.
После 3-х часового издевательства угроз, я одну бумагу все же нему не подписал**, видя, что я теряю последние силы, отправил меня в палату.
В октябре 1938 г. была организована очная ставка с МОРДОВКИНЫМ. МОРДОВКИН, как потом выяснилось, на очной ставке оказался на столько слабым, что он дал согласие подтвердить клевету о моей им вербовке. АЛЕКСЕЕВ пробывал** со мной говорить на эту тему, предложил мне под всякими предлогами подписать заочно, как бы состоявшейся очной ставки с МОРДОВКИНЫМ.
После того, как я отказался, за меня взялся ЛУГОВЦЕВ, который с целью большего влияния заявил, что если я не буду сознаваться, меня будут бить и по его распоряжению меня повели в большой «шанхай», где происходит поголовное избиение заключенных. Там картина действительно жуткая, стоны, вопли, душераздирающие крики, гул ударов, «тягач» провел меня по всему коридору, открыв две комнаты, где я видел избиваемых людей. После всего меня повели на допрос к ЛУГОВЦЕВУ.
Все это было сделано для того, чтобы под впечатлением этих ужасов подтвердил на очной ставке клевету, расчеты их оказались напрасны и я все таки не подписал клеветы на очной ставке.
В результате всех издевательств я стал инвилидом**, но надеюсь, что партия поможет мне встать на ноги.
В настоящее время АЛЕКСЕЕВ изгнан из органов НКВД, он работает в Тресте «Севзапстройпуть» и является членом парткома, т. е. я с ним в одном коллективе, это крайне отяжеляет мое моральное состояние.
Я считаю, товарищ ШТЫКОВ, таким людям не место в нашей партии. Он должен понести суровое наказание.
[Подпись] (НИКОЛАЕВ)«22» октября 1939 г.
ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 4301. Л. 89-90. Машинопись. Орфография и пунктуация оригинала сохранены.
* - вписано от руки.
** - так в тексте.
Из обкома (Штыков был секретарём не только горкома, но и обкома) последовал запрос в Ленинградское Управление НКВД. 3 апреля 1940 года его начальник С. А. Гоглидзе отправил следующее сообщение в Смольный:
СЕКРЕТАРЮ ЛЕНИНГРАДСКОГО ОБКОМА ВКП(б)
товарищу Б У М А Г И Н У
Ленинград - Смольный.
Проверкой заявления НИКОЛАЕВА Алексея Петровича на имя товарища ШТЫКОВА факты изложенные в заявлении в основном подтвердились. На сотрудника ДТО НКВД Кировской ж. д. ЛУГОВЦЕВА наложено административное взыскание (5 суток ареста без исполнения служебных обязанностей), а учитывая, что АЛЕКСЕЕВ уволен из органов НКВД, ограничились в отношении последнего увольнением. В отношении ЛУГОВЦЕВА этот вопрос будет разбираться также и в партийном порядке.
НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ НКВД СССР
по Ленинградской области -
(ГОГЛИДЗЕ) [Подпись]
Там же. Л. 88. Машинопись.