Шуты и классический детектив в средневековье
Давно хотел написать о книге "Тринадцатая ночь" Алана Гордона.
Эта книга в своё время привлекла меня своей сконструированностью, искусственностью - а значит, её можно подшить в тему интелей. Создаётся ощущение, что автор при написании руководствовался статьями Переслегина "Почему при короле нет шута?" и "Классический детектив, как квант межтеневого взаимодействия", а также "Баскервильской мистерией" Даниила Клугера. Понятно, что это не так, но параллели очевидны.
Итак.
Жанр - псевдоисторический детектив.
Действие происходит в условной средневековой Европе, описанной в произведениях Шекспира (плюс обязательная и идиотская американская политкорректность). В этих декорациях автор написал уже несколько книг - первая в серии, "Тринадцатая ночь", является своеобразным продолжением "Двенадцатой ночи" Шекспира. Естественно, шекспировский сюжет трактуется в конспирологическом ключе (интельство!), в центре действия - шут Фесте. Опять же, шут - ключевая фигура интельской мифологии, а трактовка Гордона заставила меня вспомнить шута Фесте из великолепной советской экранизации "Двенадцатой ночи" (его играл Бруно Фрейндлих). Ещё один плюс.
В средневековом мире Алана Гордона, шуты занимают нишу детективов и агентов, которые собирают информацию, расследуют запутанные события и раскрывают преступления. Здесь сразу можно перебросить мостик к Клюгеру, когда он описывает самого необычного сыщика из произведений Агаты Кристи.
У Агаты Кристи, как известно, в большинстве произведений действуют Эркюль Пуаро или мисс Марпл. Но есть и другие, менее известные персонажи. С одним из них связан небольшой цикл рассказов, занимающих совершенно особое место в творчестве "королевы детектива". Ибо в этих рассказах она обнажает природу главного героя детективного жанра - сыщика.
Цикл рассказов называется "Загадочный мистер Кин".
(...)
Кто же он, кто этот человек, с неподвижным маскоподобным лицом и в наряде, временами кажущемся сшитым из множества разноцветных лоскутков, кто он, вдруг прерывающий беседу с тем, чтобы упереть палец в преступника и повторить слова, однажды написанные Эдгаром По: "Ты еси муж, сотворивый сие"? "Мистер Кин встал и вмиг оказался где-то очень высоко, гораздо выше сидящих. Огонь взметнулся за его спиной…" Огненный ангел, символ возмездия и спасения…
Разоблачив убийцу и оправдав невиновного он тихо исчезает - столь же неожиданно, как и появился, одарив на прощание одного из персонажей - "догадавшегося" Саттертуэйта - полушутливой сентенцией: "В наше время жанр "арлекиниад" тихо умирает - но, уверяю вас, он вполне заслуживает внимания. Его символика, пожалуй, несколько сложновата, и все же - бессмертные творения всегда бессмертны. Доброй вам ночи, господа! - Он шагнул за дверь, и разноцветные блики от витража снова превратили его костюм в пестрые шутовские лоскутья".
(...)
Сам же он в рассказе "Гостиница "Наряд Арлекина" полушутливо замечает:
"…Ходить туда-сюда - таков мой удел…"
Этакий бессмертный бродяга, невидимый и неслышимый, вездесущий и всеведущий.
Агата Кристи как бы объясняет нам: гениального детектива не существует в природе. Он словно материализуется в подходящий момент, а потом вновь растворяется в воздухе. Его имя, его костюм - Арле Кин в пестром костюме... Арлекин, выдуманный герой, персонаж итальянской комедии дель арте. Кто же он такой? Нереальное существо. Материализация надежд собравшихся, мечтающих о защитнике. Он и есть защитник, о котором грезит данное общество (а компании, описываемые в рассказах, являются срезом целого слоя общества). И не только защитник, но и воплощенное ratio, механизм для решения логической задачи - Загадки детектива. К слову сказать, на самом деле преступления раскрывает "похожий на стареющего эльфа" мистер Саттертуэйт. Арле Кин лишь "дергает за ниточки" - суфлирует, подсказывает, подает реплики, словом - ведет себя подобно Сократу с учениками…
И при том на него падает отсвет Тайны.
Конечно, английская писательница обнажила перед нами истинную природу героя детективного романа. Чаще наоборот: писатель старается наделить сыщика как можно большим количеством реальных жизненных черт. Но и там, где сыщик кажется вполне реальным, он, по сути дела, - существо как бы потустороннее, имеющее исчезающе малое количество черт, связывающих его с материальным миром. Иными словами: природа этой главной фигуры в том, что она (он) всегда является воплощением надежд прочих действующих лиц детектива (то есть, обычных граждан). Материализацией этих надежд - на тот краткий период, когда некоему кругу людей понадобилась помощь. А после этого - детектив исчезает. Как бы растворяется в туманном воздухе Лондона (Москвы, Нью-Йорка, средневекового Китая, древней Индии и т.д.), чтобы вновь возникнуть, услышав невысказанный зов, крик о помощи. Разве вы не замечаете отсвет потустороннего на невозмутимом лице с трубкой?
Именно таков шут Фесте и его коллеги - арлекины, оказывающиеся там, где они больше всего нужны, а затем исчезающие за кулисами. Шуты из пьес Шекспира, персонажи европейской мифологии.
В своей статье, посвящённой классическому детективу, Переслегин пытается представить мир, в котором детективный жанр мог бы возникнуть "естественным" образом - а по сути, описывает требования к профессии сыщика-следователя в феодальном обществе:
Частный сыщик принципиально не может иметь выхода на те социальные сферы, в которых работает Холмс... Однако же, такая ситуация вполне допустима в мире с иной картой информационного пространства. Например, в Отражении «40 островов», для которого были характерны социально значимые негосударственные структуры (Большие Институты), или в мета-медиевисткой Реальности со значительным влиянием религиозных Орденов, фигура Холмса, находящегося вне сложно сплетенных информационных структур и вольно или невольно способствующего поддержанию динамического равновесия между ними, вполне органична.
В сословном, структуированном обществе, индивидуум - никто. В мире Орденов надо быть членом Ордена. И Алан Гордон делает гильдию шутов религиозным орденом, формально подчинённым Ватикану, со своими традициями, святым покровителем, связью с христианским Преданием. У них есть место в иерархии и особая социальная роль. Да, периодически они оказываются в оппозиции к Папе, но в этом как раз нет ничего удивительного или необычного.
И да, шуты - разведчики, бойцы, мастера маскировки и перевоплощения, аналитики, гуманисты, более того, прогрессоры (интельство!). Не ради будущего, которое есть, но ради того, которое может быть, и ради прошлого, которое было; корни Ордена Шутов явно растут из поздней античности.
Теперь возьмём статью "Почему при короле нет шута?"
Но правомочен вопрос, если катастрофа Рима повлекла за собой шесть столетий Темных Веков (условно считая до эпохи крестовых походов), чем объясняется столь быстрый и системный прогресс в последующие века? Иными словами, откуда взялась диалектическая "спираль развития", почему эпоха Возрождения не восстановила исходную греко-римскую культуру, но сумела построить культуру со значительно более высоким креативным потенциалом? Поставим этот же вопрос еще в одной форме: чем принципиально отличались Темные Века Европы (VI - XI века н.э.) от Темных Веков Эллады (XI - VI века до н.э.) Заметим, что равная длительность процессов указывает на общность господствующих процессов.
Вероятно, имеет смысл обратить внимание, что некоторые стороны жизни раннего средневековья не вписываются в картину "общей примитивности жизни и господства натурального хозяйства". Так, создавались монастыри, и велась активная миссионерская политика. Предпринимались все меры для инсталляции христианской этики, эстетики, философии, морали в самые широкие слои населения (в том числе - подневольные). Уже отмечалось возрастание роли музыки - как высокой (сакральной), так и народной.
К раннему Средневековью восходит такой существующий до сего дня обособленный социально-культурный феномен, как цирк. Представлением его может считаться должность шута, обязательная при любом сколько-нибудь уважающем себя феодальном дворе. Заметим, что вопреки распространенной аберрации восприятия Древний Мир не знал циркового искусства ни в сакральном, ни в балаганном виде. Соответственно, не знал он и фигуры Шута. Тем самым, уже раннее Средневековье заключало в себе сущности, отсутствующие в предыдущей фазе. То есть, акт открытого разрушения (первичное упрощение) был одновременно актом скрытого творения.
Это обстоятельство может быть интерпретировано в семантике архивов. "Индустриальная катастрофа" не привела к полному переформатированию информационного мира: информационные объекты, созданные эпохой классической Древности, продолжали существовать. Это относилось также к Динамическим Сюжетам, связывающим времена, к Древним и Новым богам. Само собой разумеется, что плотность информационной среды понизилась, равно как и плотность связей между информационным и объектным пространствами. Иными словами, некоторые информационные области (и, может быть, какие-то объекты) выпали из рассмотрения и были "заархивированы".
Если мы предположим, что к информационным конструктам раннего Средневековья (той же Библии) были прикреплены информационные архивы, доступные для распаковки, разрешаются многие проблемы. При всей тяжести индустриальной цивилизационной катастрофы европейское общество не было отброшено на начальный участок своего развития - архивы обеспечили некоторый "гистерезис". Во-вторых, процедура распаковки сложных архивов, прикрепленных к чужому для них информационному полю, обычно неоднозначна. Иными словами, раннесредневековые "распаковщики смыслов" из бревенчатых "замков" и соломенных хижин работали с нелинейными информационными системами, что и обеспечивало повышенную креативность.
Т.е., в мире Алана Гордона, шуты были не просто симптомом появления чего-то нового - они были причиной, таинственной силой, стоящей за расцветом Средневековой Европы. Это они сохранили знания в Тёмные века, способствовали "распаковке античных смыслов", готовили Возрождение.
В этом смысле, значимой является и цитата, которую Переслегин вынес в название. "Почему при короле нет шута", из стихотворения Александра Городницкого.
"Гамлет"
Владимиру Высоцкому
в роли Гамлета
Нищета по всей земле
И тщета, -
Почему при короле
Нет шута?
В небе птиц кружится стая,
Но вакансия пустая
В штате датского двора,
Как вчера.
Шут бы Гамлета отвлек,
Рассмешил, -
Тот бы браться за клинок
Не спешил,
Не лежал бы Гамлет в яме,
А смеялся бы с друзьями,
И забыли бы про тень
В тот же день.
Окрик стражника во мгле,
Звон щита...
Почему при короле нет шута?
Меж камней ржавеют латы,
Спотыкаются солдаты
И качаются вдали
Корабли.
Был король совсем иной
Старый Лир,
Что себя своей землей
Обделил:
В полновластии, в беде ли
Был король он в самом деле, -
Шут и вечером, и днем
Был при нем.
...Каркнул ворон на скале:
Власть не та, -
Почему при короле
Нет шута?
В стороне, где нету смеха,
Только крик разносит эхо,
Только лязганье мечей
Палачей.
Нищета по всей земле
И тщета, -
Почему при короле
Нет шута?
Нищета по всей земле
И тщета...
То есть, буквально, был бы на своём посту шут - катастрофы бы не произошло. Но старый Йорик умер, а нового шута гильдия прислать не смогла. И всё пошло к чертям, и Гамлет погиб. (Естественно, одну из своих книг Алан Гордон посвятил событиям в датском королевстве.)
И последнее. Чтобы существовать в средневековом обществе и играть какую-то значимую роль, надо занимать определённое место в социальной иерархии. Но чтобы решать задачи сыщика, и иметь возможность ткнуть пальцем в подозреваемого со словами "ты и убил!" - надо находиться вне системы, уметь встать "вне сложно сплетенных информационных структур" и способствовать "поддержанию динамического равновесия между ними". Проще говоря, нужно одновременно быть человеком, частью мира, и нечеловеком, беспристрастным судией.
И здесь мы опять возвращаемся к "Баскервильской мистерии" и концепции, которую отстаивает Клугер. Сыщик - сверхъестественное существо, маска без человека, Арлекин, призрак. В "Тринадцатой ночи" Фесте ведёт расследование в личине небогатого торговца, но когда приходит время огласить выводы, он одевает свой шутовской наряд и рисует на лице клоунскую улыбку. Пока на нём костюм и грим, он имеет право созвать подозреваемых, даже если речь об аристократах, и задать им вопросы, и указать на преступника. Пока он шут, он не человек, он маска, социальная функция, не связанная человеческими предрассудками и сословными барьерами. И колпак с бубенцами - признак особого статуса, а шутовской жезл - табельное оружие, пружинный игломёт с отравленной стрелкой внутри.
...А помимо безупречной концепции, в книге и нет ничего.
Эта книга в своё время привлекла меня своей сконструированностью, искусственностью - а значит, её можно подшить в тему интелей. Создаётся ощущение, что автор при написании руководствовался статьями Переслегина "Почему при короле нет шута?" и "Классический детектив, как квант межтеневого взаимодействия", а также "Баскервильской мистерией" Даниила Клугера. Понятно, что это не так, но параллели очевидны.
Итак.
Жанр - псевдоисторический детектив.
Действие происходит в условной средневековой Европе, описанной в произведениях Шекспира (плюс обязательная и идиотская американская политкорректность). В этих декорациях автор написал уже несколько книг - первая в серии, "Тринадцатая ночь", является своеобразным продолжением "Двенадцатой ночи" Шекспира. Естественно, шекспировский сюжет трактуется в конспирологическом ключе (интельство!), в центре действия - шут Фесте. Опять же, шут - ключевая фигура интельской мифологии, а трактовка Гордона заставила меня вспомнить шута Фесте из великолепной советской экранизации "Двенадцатой ночи" (его играл Бруно Фрейндлих). Ещё один плюс.
В средневековом мире Алана Гордона, шуты занимают нишу детективов и агентов, которые собирают информацию, расследуют запутанные события и раскрывают преступления. Здесь сразу можно перебросить мостик к Клюгеру, когда он описывает самого необычного сыщика из произведений Агаты Кристи.
У Агаты Кристи, как известно, в большинстве произведений действуют Эркюль Пуаро или мисс Марпл. Но есть и другие, менее известные персонажи. С одним из них связан небольшой цикл рассказов, занимающих совершенно особое место в творчестве "королевы детектива". Ибо в этих рассказах она обнажает природу главного героя детективного жанра - сыщика.
Цикл рассказов называется "Загадочный мистер Кин".
(...)
Кто же он, кто этот человек, с неподвижным маскоподобным лицом и в наряде, временами кажущемся сшитым из множества разноцветных лоскутков, кто он, вдруг прерывающий беседу с тем, чтобы упереть палец в преступника и повторить слова, однажды написанные Эдгаром По: "Ты еси муж, сотворивый сие"? "Мистер Кин встал и вмиг оказался где-то очень высоко, гораздо выше сидящих. Огонь взметнулся за его спиной…" Огненный ангел, символ возмездия и спасения…
Разоблачив убийцу и оправдав невиновного он тихо исчезает - столь же неожиданно, как и появился, одарив на прощание одного из персонажей - "догадавшегося" Саттертуэйта - полушутливой сентенцией: "В наше время жанр "арлекиниад" тихо умирает - но, уверяю вас, он вполне заслуживает внимания. Его символика, пожалуй, несколько сложновата, и все же - бессмертные творения всегда бессмертны. Доброй вам ночи, господа! - Он шагнул за дверь, и разноцветные блики от витража снова превратили его костюм в пестрые шутовские лоскутья".
(...)
Сам же он в рассказе "Гостиница "Наряд Арлекина" полушутливо замечает:
"…Ходить туда-сюда - таков мой удел…"
Этакий бессмертный бродяга, невидимый и неслышимый, вездесущий и всеведущий.
Агата Кристи как бы объясняет нам: гениального детектива не существует в природе. Он словно материализуется в подходящий момент, а потом вновь растворяется в воздухе. Его имя, его костюм - Арле Кин в пестром костюме... Арлекин, выдуманный герой, персонаж итальянской комедии дель арте. Кто же он такой? Нереальное существо. Материализация надежд собравшихся, мечтающих о защитнике. Он и есть защитник, о котором грезит данное общество (а компании, описываемые в рассказах, являются срезом целого слоя общества). И не только защитник, но и воплощенное ratio, механизм для решения логической задачи - Загадки детектива. К слову сказать, на самом деле преступления раскрывает "похожий на стареющего эльфа" мистер Саттертуэйт. Арле Кин лишь "дергает за ниточки" - суфлирует, подсказывает, подает реплики, словом - ведет себя подобно Сократу с учениками…
И при том на него падает отсвет Тайны.
Конечно, английская писательница обнажила перед нами истинную природу героя детективного романа. Чаще наоборот: писатель старается наделить сыщика как можно большим количеством реальных жизненных черт. Но и там, где сыщик кажется вполне реальным, он, по сути дела, - существо как бы потустороннее, имеющее исчезающе малое количество черт, связывающих его с материальным миром. Иными словами: природа этой главной фигуры в том, что она (он) всегда является воплощением надежд прочих действующих лиц детектива (то есть, обычных граждан). Материализацией этих надежд - на тот краткий период, когда некоему кругу людей понадобилась помощь. А после этого - детектив исчезает. Как бы растворяется в туманном воздухе Лондона (Москвы, Нью-Йорка, средневекового Китая, древней Индии и т.д.), чтобы вновь возникнуть, услышав невысказанный зов, крик о помощи. Разве вы не замечаете отсвет потустороннего на невозмутимом лице с трубкой?
Именно таков шут Фесте и его коллеги - арлекины, оказывающиеся там, где они больше всего нужны, а затем исчезающие за кулисами. Шуты из пьес Шекспира, персонажи европейской мифологии.
В своей статье, посвящённой классическому детективу, Переслегин пытается представить мир, в котором детективный жанр мог бы возникнуть "естественным" образом - а по сути, описывает требования к профессии сыщика-следователя в феодальном обществе:
Частный сыщик принципиально не может иметь выхода на те социальные сферы, в которых работает Холмс... Однако же, такая ситуация вполне допустима в мире с иной картой информационного пространства. Например, в Отражении «40 островов», для которого были характерны социально значимые негосударственные структуры (Большие Институты), или в мета-медиевисткой Реальности со значительным влиянием религиозных Орденов, фигура Холмса, находящегося вне сложно сплетенных информационных структур и вольно или невольно способствующего поддержанию динамического равновесия между ними, вполне органична.
В сословном, структуированном обществе, индивидуум - никто. В мире Орденов надо быть членом Ордена. И Алан Гордон делает гильдию шутов религиозным орденом, формально подчинённым Ватикану, со своими традициями, святым покровителем, связью с христианским Преданием. У них есть место в иерархии и особая социальная роль. Да, периодически они оказываются в оппозиции к Папе, но в этом как раз нет ничего удивительного или необычного.
И да, шуты - разведчики, бойцы, мастера маскировки и перевоплощения, аналитики, гуманисты, более того, прогрессоры (интельство!). Не ради будущего, которое есть, но ради того, которое может быть, и ради прошлого, которое было; корни Ордена Шутов явно растут из поздней античности.
Теперь возьмём статью "Почему при короле нет шута?"
Но правомочен вопрос, если катастрофа Рима повлекла за собой шесть столетий Темных Веков (условно считая до эпохи крестовых походов), чем объясняется столь быстрый и системный прогресс в последующие века? Иными словами, откуда взялась диалектическая "спираль развития", почему эпоха Возрождения не восстановила исходную греко-римскую культуру, но сумела построить культуру со значительно более высоким креативным потенциалом? Поставим этот же вопрос еще в одной форме: чем принципиально отличались Темные Века Европы (VI - XI века н.э.) от Темных Веков Эллады (XI - VI века до н.э.) Заметим, что равная длительность процессов указывает на общность господствующих процессов.
Вероятно, имеет смысл обратить внимание, что некоторые стороны жизни раннего средневековья не вписываются в картину "общей примитивности жизни и господства натурального хозяйства". Так, создавались монастыри, и велась активная миссионерская политика. Предпринимались все меры для инсталляции христианской этики, эстетики, философии, морали в самые широкие слои населения (в том числе - подневольные). Уже отмечалось возрастание роли музыки - как высокой (сакральной), так и народной.
К раннему Средневековью восходит такой существующий до сего дня обособленный социально-культурный феномен, как цирк. Представлением его может считаться должность шута, обязательная при любом сколько-нибудь уважающем себя феодальном дворе. Заметим, что вопреки распространенной аберрации восприятия Древний Мир не знал циркового искусства ни в сакральном, ни в балаганном виде. Соответственно, не знал он и фигуры Шута. Тем самым, уже раннее Средневековье заключало в себе сущности, отсутствующие в предыдущей фазе. То есть, акт открытого разрушения (первичное упрощение) был одновременно актом скрытого творения.
Это обстоятельство может быть интерпретировано в семантике архивов. "Индустриальная катастрофа" не привела к полному переформатированию информационного мира: информационные объекты, созданные эпохой классической Древности, продолжали существовать. Это относилось также к Динамическим Сюжетам, связывающим времена, к Древним и Новым богам. Само собой разумеется, что плотность информационной среды понизилась, равно как и плотность связей между информационным и объектным пространствами. Иными словами, некоторые информационные области (и, может быть, какие-то объекты) выпали из рассмотрения и были "заархивированы".
Если мы предположим, что к информационным конструктам раннего Средневековья (той же Библии) были прикреплены информационные архивы, доступные для распаковки, разрешаются многие проблемы. При всей тяжести индустриальной цивилизационной катастрофы европейское общество не было отброшено на начальный участок своего развития - архивы обеспечили некоторый "гистерезис". Во-вторых, процедура распаковки сложных архивов, прикрепленных к чужому для них информационному полю, обычно неоднозначна. Иными словами, раннесредневековые "распаковщики смыслов" из бревенчатых "замков" и соломенных хижин работали с нелинейными информационными системами, что и обеспечивало повышенную креативность.
Т.е., в мире Алана Гордона, шуты были не просто симптомом появления чего-то нового - они были причиной, таинственной силой, стоящей за расцветом Средневековой Европы. Это они сохранили знания в Тёмные века, способствовали "распаковке античных смыслов", готовили Возрождение.
В этом смысле, значимой является и цитата, которую Переслегин вынес в название. "Почему при короле нет шута", из стихотворения Александра Городницкого.
"Гамлет"
Владимиру Высоцкому
в роли Гамлета
Нищета по всей земле
И тщета, -
Почему при короле
Нет шута?
В небе птиц кружится стая,
Но вакансия пустая
В штате датского двора,
Как вчера.
Шут бы Гамлета отвлек,
Рассмешил, -
Тот бы браться за клинок
Не спешил,
Не лежал бы Гамлет в яме,
А смеялся бы с друзьями,
И забыли бы про тень
В тот же день.
Окрик стражника во мгле,
Звон щита...
Почему при короле нет шута?
Меж камней ржавеют латы,
Спотыкаются солдаты
И качаются вдали
Корабли.
Был король совсем иной
Старый Лир,
Что себя своей землей
Обделил:
В полновластии, в беде ли
Был король он в самом деле, -
Шут и вечером, и днем
Был при нем.
...Каркнул ворон на скале:
Власть не та, -
Почему при короле
Нет шута?
В стороне, где нету смеха,
Только крик разносит эхо,
Только лязганье мечей
Палачей.
Нищета по всей земле
И тщета, -
Почему при короле
Нет шута?
Нищета по всей земле
И тщета...
То есть, буквально, был бы на своём посту шут - катастрофы бы не произошло. Но старый Йорик умер, а нового шута гильдия прислать не смогла. И всё пошло к чертям, и Гамлет погиб. (Естественно, одну из своих книг Алан Гордон посвятил событиям в датском королевстве.)
И последнее. Чтобы существовать в средневековом обществе и играть какую-то значимую роль, надо занимать определённое место в социальной иерархии. Но чтобы решать задачи сыщика, и иметь возможность ткнуть пальцем в подозреваемого со словами "ты и убил!" - надо находиться вне системы, уметь встать "вне сложно сплетенных информационных структур" и способствовать "поддержанию динамического равновесия между ними". Проще говоря, нужно одновременно быть человеком, частью мира, и нечеловеком, беспристрастным судией.
И здесь мы опять возвращаемся к "Баскервильской мистерии" и концепции, которую отстаивает Клугер. Сыщик - сверхъестественное существо, маска без человека, Арлекин, призрак. В "Тринадцатой ночи" Фесте ведёт расследование в личине небогатого торговца, но когда приходит время огласить выводы, он одевает свой шутовской наряд и рисует на лице клоунскую улыбку. Пока на нём костюм и грим, он имеет право созвать подозреваемых, даже если речь об аристократах, и задать им вопросы, и указать на преступника. Пока он шут, он не человек, он маска, социальная функция, не связанная человеческими предрассудками и сословными барьерами. И колпак с бубенцами - признак особого статуса, а шутовской жезл - табельное оружие, пружинный игломёт с отравленной стрелкой внутри.
...А помимо безупречной концепции, в книге и нет ничего.