Книжный дайджест - 59.
Перерывы между выпусками становятся всё больше, а автор записей всё безграмотнее, соответственно.
Мост на Дрине (Иво Андрич). Взял перед поездкой по экс-Югославии, чтобы проникнуться, и это было отличным решением, как раз успел дочитать до Вишеграда. Без этого я увидел бы лишь симпатичный мост в довольно стандартном пейзаже. Но Андрич сделал лучший возможный подарок своей малой родине - большой роман, где мост является единственным значимым героем. При этом, несмотря на встречающиеся "прошло сорок лет", это не набор обрывков и не пунктирная хроника, а именно роман, где есть за кого переживать, со стройной авторской линией и глубоким погружением в мир книги. 9.
Иосиф-кормилец (Томас Манн). Хорошее завершение тетралогии и очень нужный и полезный эпилог, объясняющий, зачем Манну вообще понадобилось это писать. Логичное и столь же качественное продолжение третьей части, только к какому-то моменту утомляет гомосексуальный эротизм Манна. Да, это красиво даже на мой гетеросексуальный взгляд, но сколько можно? Ладно ещё бесконечное смакование внешности Иосифа, он всё-таки Прекрасный, ему положено. Но когда чуть не полсотни страниц описываются все изгибы тела вроде как высмеиваемого юного Эхнатона, становится уже немного неловко за автора, особенно если учесть общую слабость женских образов и описаний женской внешности. 8.
Воспоминания о монастыре (Жозе Сарамаго). Ну, не с каждым нобелиатом мне по пути. Это очень занудно. Фирменный стиль с сотнями запятых вместо всех знаков препинания и встраиванием прямой речи в текст создаёт у меня впечатление забалтывания и цыганского охмурения. Конкретно в данном романе в этом можно найти определённый смысл, но, насколько я понял, Сарамаго так пишет всегда, независимо от содержания. Своё очарование во всех "пассаролах" и экстравагантных прозвищах героев есть, но больше, увы, почти ничего интересного не увидел. Разве что в Мафру было бы теперь любопытно попасть. 6.
Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости (Вальтер Беньямин). Несколько раз за последнее время встречал отсылки к этому ключевому для темы тексту, но, к своему удивлению, обнаружил в эссе много незнакомого. Поддержу Брехта (всегда приятно) в том, что мистицизм и "ауры" тут излишни, все те же суждения можно было изложить, не уходя в абстрактные понятия. Да и идеологические куски про буржуазию и пролетарское искусство очень нарочиты, без них тоже прекрасно можно было обойтись, не было бы так похоже на советские диссертации с обязательными цитатами из Ленина независимо от темы (тут Брехт меня бы вряд ли одобрил уже). Но в целом работа, конечно, выдающаяся, мысли важнейшие, сформулировано всё чётко. Я для себя получил намного больше материала для размышления об эволюции искусства, чем за две недавно посещённые двухчасовые лекции на эту тему. 9.
Египетский поход (Наполеон Бонапарт). Довольно заметно подражание Цезарю и его Запискам о галльской войне в стиле и подаче, включая и писания о себе в третьем лице (или античный стандарт был типичен для всех мемуаров военачальников?). Но Цезарь был поскромнее, тут же нарциссизм очень силён, всё лучшее от главнокомандующего, а все проблемы - от несоблюдения его приказов, особенно показателен в этом плане момент в конце, когда Наполеон коротко разбирает события, произошедшие в Египте после его отплытия. Сначала приводит одиннадцать, кажется, пунктов, о том, почему англичане всё сделали неправильно и должны были проиграть, а потом ещё с десяток разъяснений, в чём оставленные им французские генералы в свою очередь ошиблись и ай-яй-яй как всё провалили. Ощущение собственной вины за оставленную из тщеславия армию? Ни на грош. Ну, впрочем, а кому и быть таким самоуверенным, если не Бонапарту? Удивительнее даже, что он хвастается ещё храбростью в те моменты, когда пули пролетали рядом, хотя опять же - кто я такой, чтобы судить об этих ощущениях? А вот где близость к Цезарю видна очень хорошо, так это в пристальном внимании к вопросам снабжения армии и к отношениям с местным населением (хотя Цезарь даже в записках демонстрировал к галлам намного больше почтения, чем Бонапарт к египтянам и туркам). Читать надо, глядя в карту, тогда знаменитые наполеоновские темпы впечатляют ещё больше. Ещё один прекрасный штрих - сравнение своих военных действий с Крестовыми походами, проходившими там же. Причём Наполеон это явно не в записках придумал, а ещё в процессе ориентировался на старые книги - "Вот Людовик Святой под Яффой поставил войска так-то, а я так-то потому-то", это впечатляет. 8.
Русский дневник (Джон Стейбек). Описание сорокадневной поездки в СССР (Москва, Киев, Сталинград, Грузия) в 1949 году вместе с Робертом Капой, чьи фотографии дополняют рассказ. Довольно странное произведение: Стейнбек твёрдо решил не делать никаких обобщений и выводов, а описать строго то, что видит, поэтому любое описание колхоза или магазина обязательно сопровождается "это то, что видели мы, возможно, в других всё иначе". Подход честный, но немного снижает впечатление от книги, да и вообще нетипично. Грузия потрясла путешественников широтой гостеприимства и общим благополучием на фоне пострадавших от войны регионов, а вот остальное, кажется, не так уж впечатлило, местами ему явно не хватает, о чём писать. Но даже столь отстранённая история всё равно остаётся рассказом одного из лучших, по моему скромному мнению, авторов своего века, а повествует о местах знакомых, так что читать стоит. Стейнбек не раз грустно отмечает, что в СССР писатели воспринимаются как столпы общества, а в США как мелкие раздражающие мухи. Впрочем, сам же отмечает, что великая русская литература писалась как раз тогда, когда пьедесталы писателей были пониже. 7.
Мост на Дрине (Иво Андрич). Взял перед поездкой по экс-Югославии, чтобы проникнуться, и это было отличным решением, как раз успел дочитать до Вишеграда. Без этого я увидел бы лишь симпатичный мост в довольно стандартном пейзаже. Но Андрич сделал лучший возможный подарок своей малой родине - большой роман, где мост является единственным значимым героем. При этом, несмотря на встречающиеся "прошло сорок лет", это не набор обрывков и не пунктирная хроника, а именно роман, где есть за кого переживать, со стройной авторской линией и глубоким погружением в мир книги. 9.
Иосиф-кормилец (Томас Манн). Хорошее завершение тетралогии и очень нужный и полезный эпилог, объясняющий, зачем Манну вообще понадобилось это писать. Логичное и столь же качественное продолжение третьей части, только к какому-то моменту утомляет гомосексуальный эротизм Манна. Да, это красиво даже на мой гетеросексуальный взгляд, но сколько можно? Ладно ещё бесконечное смакование внешности Иосифа, он всё-таки Прекрасный, ему положено. Но когда чуть не полсотни страниц описываются все изгибы тела вроде как высмеиваемого юного Эхнатона, становится уже немного неловко за автора, особенно если учесть общую слабость женских образов и описаний женской внешности. 8.
Воспоминания о монастыре (Жозе Сарамаго). Ну, не с каждым нобелиатом мне по пути. Это очень занудно. Фирменный стиль с сотнями запятых вместо всех знаков препинания и встраиванием прямой речи в текст создаёт у меня впечатление забалтывания и цыганского охмурения. Конкретно в данном романе в этом можно найти определённый смысл, но, насколько я понял, Сарамаго так пишет всегда, независимо от содержания. Своё очарование во всех "пассаролах" и экстравагантных прозвищах героев есть, но больше, увы, почти ничего интересного не увидел. Разве что в Мафру было бы теперь любопытно попасть. 6.
Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости (Вальтер Беньямин). Несколько раз за последнее время встречал отсылки к этому ключевому для темы тексту, но, к своему удивлению, обнаружил в эссе много незнакомого. Поддержу Брехта (всегда приятно) в том, что мистицизм и "ауры" тут излишни, все те же суждения можно было изложить, не уходя в абстрактные понятия. Да и идеологические куски про буржуазию и пролетарское искусство очень нарочиты, без них тоже прекрасно можно было обойтись, не было бы так похоже на советские диссертации с обязательными цитатами из Ленина независимо от темы (тут Брехт меня бы вряд ли одобрил уже). Но в целом работа, конечно, выдающаяся, мысли важнейшие, сформулировано всё чётко. Я для себя получил намного больше материала для размышления об эволюции искусства, чем за две недавно посещённые двухчасовые лекции на эту тему. 9.
Египетский поход (Наполеон Бонапарт). Довольно заметно подражание Цезарю и его Запискам о галльской войне в стиле и подаче, включая и писания о себе в третьем лице (или античный стандарт был типичен для всех мемуаров военачальников?). Но Цезарь был поскромнее, тут же нарциссизм очень силён, всё лучшее от главнокомандующего, а все проблемы - от несоблюдения его приказов, особенно показателен в этом плане момент в конце, когда Наполеон коротко разбирает события, произошедшие в Египте после его отплытия. Сначала приводит одиннадцать, кажется, пунктов, о том, почему англичане всё сделали неправильно и должны были проиграть, а потом ещё с десяток разъяснений, в чём оставленные им французские генералы в свою очередь ошиблись и ай-яй-яй как всё провалили. Ощущение собственной вины за оставленную из тщеславия армию? Ни на грош. Ну, впрочем, а кому и быть таким самоуверенным, если не Бонапарту? Удивительнее даже, что он хвастается ещё храбростью в те моменты, когда пули пролетали рядом, хотя опять же - кто я такой, чтобы судить об этих ощущениях? А вот где близость к Цезарю видна очень хорошо, так это в пристальном внимании к вопросам снабжения армии и к отношениям с местным населением (хотя Цезарь даже в записках демонстрировал к галлам намного больше почтения, чем Бонапарт к египтянам и туркам). Читать надо, глядя в карту, тогда знаменитые наполеоновские темпы впечатляют ещё больше. Ещё один прекрасный штрих - сравнение своих военных действий с Крестовыми походами, проходившими там же. Причём Наполеон это явно не в записках придумал, а ещё в процессе ориентировался на старые книги - "Вот Людовик Святой под Яффой поставил войска так-то, а я так-то потому-то", это впечатляет. 8.
Русский дневник (Джон Стейбек). Описание сорокадневной поездки в СССР (Москва, Киев, Сталинград, Грузия) в 1949 году вместе с Робертом Капой, чьи фотографии дополняют рассказ. Довольно странное произведение: Стейнбек твёрдо решил не делать никаких обобщений и выводов, а описать строго то, что видит, поэтому любое описание колхоза или магазина обязательно сопровождается "это то, что видели мы, возможно, в других всё иначе". Подход честный, но немного снижает впечатление от книги, да и вообще нетипично. Грузия потрясла путешественников широтой гостеприимства и общим благополучием на фоне пострадавших от войны регионов, а вот остальное, кажется, не так уж впечатлило, местами ему явно не хватает, о чём писать. Но даже столь отстранённая история всё равно остаётся рассказом одного из лучших, по моему скромному мнению, авторов своего века, а повествует о местах знакомых, так что читать стоит. Стейнбек не раз грустно отмечает, что в СССР писатели воспринимаются как столпы общества, а в США как мелкие раздражающие мухи. Впрочем, сам же отмечает, что великая русская литература писалась как раз тогда, когда пьедесталы писателей были пониже. 7.