Книжный дайджест - 98.
Леции по русской литературе (Владимир Набоков). Нечто подобное я испытывал, когда читал историю философии от Бертрана Рассела: когда о великих пишет кто-то сопоставимый с ними, получается намного более авторское и личное высказывание, чем у профессионального критика, это само по себе интересно. У меня сложные отношения с самим творчеством Набокова (одни вещи очень ценю, другие совершенно не переношу), ожидаемо здесь получилось примерно то же: претензии к Достоевскому понятны, сдержанная оценка Тургенева и скептическая Горького тоже. Чехова любят просто все. Оценки Гоголя и Толстого уже намного дальше от меня, а ещё дальше сами тезисы вроде "умный читатель должен следить не за героем и сюжетом, а за автором" или явное предпочтение пейзажей, бытовых деталей и словесных нюансов таким мелочам как герои, сюжеты и достоверность. Многие безапелляционные восхищённые или критические оценки даже отдельных выражений тоже хотелось бы видеть более мотивированными. В общем, чистый субъективизм, но тем и хорошо. 8.
Мемуары убийцы (Ким Ёнха). У давно переставшего убивать маньяка развивается синдром Альцгеймера. Повествование от его лица в форме коротких записей, которыми он пытается удержать сознание. По силе погружения в ощущения развивающейся деменции не уступает недавнему великолепному фильму Отец, а тут ещё одновременно и мир маньяка, причём всё это спрессовано так, что выдохнуть не успеваешь, роман совсем небольшой, даже места на корейский колорит почти не остаётся. Это в самых разных измерениях страшно, но очень рекомендую. 9.
Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в. (Карло Гинзбург). Шедевр микроистории - описание взглядов итальянского мельника, которого в конце XVI века дважды судила и в итоге сожгла инквизиция. Конечно, Меноккио ещё менее репрезентативен для своего времени и круга, чем мейстер Франц для своего, и надо постоянно оговариваться, что это совсем не типичная судьба и особенно картина мира (что автор прилежно делает), но всё равно захватывающе. В отличие от немецкого палача, здесь в основе не дневник, а протоколы суда, но подсудимый так развоевался, что пытался очень подробно отстаивать свою космогонию (кажется, весьма неглупому инквизитору было с ним существенно сложнее, чем судьям Жанны, скажем). Меня, пожалуй, больше всего удивило, сколько совершенно разных книг мог достать мельник из глухой деревни всего через сто с небольшим лет после Гутенберга, пусть и через одалживание и обмены. А уж что он на их основе сам додумал - загляденье. 8.
Очарованный странник (Николай Лесков). Насколько прекрасны Соборяне Лескова (недавно ещё посмотрел великолепную постановку в Фоменко по ним), настолько это, увы, показалось нелепым. Сборник скучноватых баек вокруг ненатурального героя, а жаль. 6.
Второй меч (Петер Хандке). Знакомиться с нобелиатами идея хорошая, но начинать со столь позднего произведения было неразумно. Магический реализм и поток сознания в одном флаконе как-то совсем не попали в моё настроение, прошло мимо. Но автора стоит ещё посмотреть, ощущение хорошей литературы четкое. 6.
Цементный сад (Иэн Макьюэн). И даже дебютный его роман (опубликован в 30 лет!) прекрасен. Мир юных братьев и сестёр, которые изначально были замкнуты друг на друга, а оставшись без родителей, получают возможность быть собой уже без всяких ограничений: хочешь - впадай в детство, хочешь - не мойся, хочешь - живи в мире книг. Простой, но яркий символ: пытаются зацементировать это состояние и по их планам ползёт трещина (немного недоговариваю, чтобы не спойлерить). Радостно предвкушаю оставшиеся ещё непрочитанные романы Макьюэна. 8.
Мемуары убийцы (Ким Ёнха). У давно переставшего убивать маньяка развивается синдром Альцгеймера. Повествование от его лица в форме коротких записей, которыми он пытается удержать сознание. По силе погружения в ощущения развивающейся деменции не уступает недавнему великолепному фильму Отец, а тут ещё одновременно и мир маньяка, причём всё это спрессовано так, что выдохнуть не успеваешь, роман совсем небольшой, даже места на корейский колорит почти не остаётся. Это в самых разных измерениях страшно, но очень рекомендую. 9.
Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в. (Карло Гинзбург). Шедевр микроистории - описание взглядов итальянского мельника, которого в конце XVI века дважды судила и в итоге сожгла инквизиция. Конечно, Меноккио ещё менее репрезентативен для своего времени и круга, чем мейстер Франц для своего, и надо постоянно оговариваться, что это совсем не типичная судьба и особенно картина мира (что автор прилежно делает), но всё равно захватывающе. В отличие от немецкого палача, здесь в основе не дневник, а протоколы суда, но подсудимый так развоевался, что пытался очень подробно отстаивать свою космогонию (кажется, весьма неглупому инквизитору было с ним существенно сложнее, чем судьям Жанны, скажем). Меня, пожалуй, больше всего удивило, сколько совершенно разных книг мог достать мельник из глухой деревни всего через сто с небольшим лет после Гутенберга, пусть и через одалживание и обмены. А уж что он на их основе сам додумал - загляденье. 8.
Очарованный странник (Николай Лесков). Насколько прекрасны Соборяне Лескова (недавно ещё посмотрел великолепную постановку в Фоменко по ним), настолько это, увы, показалось нелепым. Сборник скучноватых баек вокруг ненатурального героя, а жаль. 6.
Второй меч (Петер Хандке). Знакомиться с нобелиатами идея хорошая, но начинать со столь позднего произведения было неразумно. Магический реализм и поток сознания в одном флаконе как-то совсем не попали в моё настроение, прошло мимо. Но автора стоит ещё посмотреть, ощущение хорошей литературы четкое. 6.
Цементный сад (Иэн Макьюэн). И даже дебютный его роман (опубликован в 30 лет!) прекрасен. Мир юных братьев и сестёр, которые изначально были замкнуты друг на друга, а оставшись без родителей, получают возможность быть собой уже без всяких ограничений: хочешь - впадай в детство, хочешь - не мойся, хочешь - живи в мире книг. Простой, но яркий символ: пытаются зацементировать это состояние и по их планам ползёт трещина (немного недоговариваю, чтобы не спойлерить). Радостно предвкушаю оставшиеся ещё непрочитанные романы Макьюэна. 8.