Бездомность и язык вражды в региональных СМИ
Доклад на Межрегиональной конференции «Проблемы освещения бездомности в средствах массовой информации»
Предлагаемый доклад является дополнительным к уже прозвучавшему на этой конференции «Отчету об исследовании освещения бездомности в региональной прессе». Организаторы конференции попросили меня прокомментировать собранные материалы*, с одной стороны, как филолога и текстолога, с другой стороны - как сотрудника общества «Мемориал» - организации, занимающейся социальной аналитикой и защитой прав человека.
В Отчете материал по отношению к бездомным разделен на положительный, отрицательный и нейтральный или неопределенный. Я бы разделил его несколько иначе: на нейтральный и потенциально-позитивный (одна категория), негативный (в котором реализован язык вражды) и смешанный.
1. Почему потенциально-позитивный? Вполне положительное отношение к бездомному - это парадокс. Если мы уважаем человека, мы не можем принимать то положение, в котором он находится, совершенно независимо от причин, по которым он стал бездомным. Почему я объединяю эту категорию с нейтральным отношением? Потому что с точки зрения языка тексты и с нейтральным, и с потенциально-позитивным отношением основаны на одном и том же нейтральном политкорректном словоупотреблении. Когда бездомный называется «бездомным» или «человеком/лицом без определенного места жительства».
Никакой специально положительной лексики или риторики по отношению к бездомным не существует. Два обнаруженных мною примера во всем этом массиве материалов, когда с определенной натяжкой можно сказать, что в слова «бездомный» и даже «бомж» вложена положительная оценочность, это фрагмент интервью Олега Митяева в «Комсомольской правде в Петербурге». Его спрашивают, есть ли у него песня, посвященная Петербургу? - «Да, конечно … «Этот город неприкаянных людей, принимающий бездомных так легко…» Здесь понятие «бездомный» в какой-то мере поэтизировано и романтизировано. И еще один литературный пример - описание спектакля в театре «Камерная сцена» в Самаре, где фигурирует персонаж - «бомж-ангел», творящий чудеса, а потом через свое страдание облагораживающий души своих мучителей.
В остальном, в газетной хронике и публицистике позитивное отношение выражается только на уровне содержания. Во-первых, это примеры какой-либо положительной деятельности самих бездомных. Это единичные примеры защиты ими своих прав (участие представителя Петербурга в IV Европейском социальном форуме бездомных разных стран, проходившем в Афинах), это спортивные успехи петербургской же футбольной команды бездомных и некоторые другие, менее выразительные примеры. Во-вторых, это примеры позитивного отношения к бездомным. Разнообразная социальная помощь, благотворительность, в редких случаях - защита их прав и т. д. Это отношение может быть выражено в интонациях жалости, сочувствия, сострадания, призыва к помощи. Пример - серия статей в разных регионах о морозах. «Волжская Коммуна»: «Кстати, о бомжах … Уж коли блюстителям порядка выдали предписание не больно шибко гонять бездомных сограждан с относительно (весьма и весьма!) теплых чердаков, подвалов да колодцев, стало быть мороз сделался у нас неким инструментом гуманизма. Хотя мерзнут, бедолаги; в Тольятти говорят, вон уже один совсем того, в Сызрани другой». «Самарские известия»: «…не заросла тропа к Вечному огню. …в прошлом году в службу пожаротушения поступил сигнал о том, что некий бомж, решив погреться возле пламени, случайно в него и упал. К счастью, бедолагу тогда удалось спасти…» «Владимирские ведомости», письмо в газету: «Я хотела коснуться больного вопроса - бездомных, иначе бомжей. Сколько их замерзло в эту зиму? Кто-нибудь считал? … Дорогие земляки! Надо что-то серьезно думать! … Пора спасать человечество. Хоть бараки для бездомных строить!» Можно набрать много других примеров.
2. В отличие от потенциально-позитивного отношения, негативное отношение к бездомным имеет свой язык и свою риторику.
Общество «Мемориал» и его партнеры - информационно-аналитический центр «Сова», Бюро по правам человека, Рязанский и Сыктывкарский региональные «Мемориалы», занимавшиеся этим более специализированно, - имеют достаточно обширный опыт исследования языка вражды. Но этот опыт касается главным образом ксенофобии и национализма. Язык вражды по отношению к бездомным отличается от него достаточно сильно.
Ксенофобский язык вражды построен на оппозиции «свой - чужой», это язык этнического большинства, чувствующего свою ослабленность и уязвимость, направленный на этническое меньшинство, за которым стоит ощущение реальной или мнимой угрозы. Это горизонтальный, межкультурный язык вражды. Язык вражды по отношению к бездомным не связан с оппозицией «свой - чужой», это конфликт «свой - свой», но второй «свой» выталкивается из идентификации, уничижается. Это статусный конфликт, вертикальный. Приведу, по-моему, замечательный пример, где наглядно выражена эта статусность. Заметка в «Деловом Петербурге», посвященная употреблению боярышника. «Социальный статус потребителей боярышника растет. Если раньше его пили бомжи, то теперь им не гнушаются и люди среднего достатка». Статус лекарственного напитка прямо спроецирован на социальную шкалу его потребителей.
Из отношения «свой с высоким статусом - свой с низким статусом» вытекают все особенности данного языка вражды. В нем гораздо слабее и уже, чем в ксенофобском языке вражды, представлен жесткий язык вражды, то есть призывающий к действиям и мерам против своего объекта, и гораздо богаче и градуированнее представлен мягкий язык вражды, направленный только на уничижение своего объекта.
Язык вражды по отношению к бездомным зиждется на трех китах:
1) бездомные являются источником физической опасности;
2) бездомные нарушают экологию и общественную гигиену;
3) третий кит - моральное осуждение бездомных. Все три не исключают друг друга и часто друга подпирают.
Источник физической опасности - это вся криминальная хроника, где бездомные подаются
- как угроза для жизни;
- как угроза для собственности (воровство, источник возникновения пожаров и т. п.);
- как постоянные жертвы преступлений. Быть жертвой как бы не осуждение, но они порождают криминогенность, притягивают к себе и провоцируют преступления. Разумеется, далеко не всякая криминальная хроника содержит язык вражды. Часто это нейтральная и объективная сводка. Но как справедливо замечено в Отчете, «поскольку общий массив статей почти не содержит текстов, где бездомные играют активные положительные роли, такой дисбаланс способствует негативизации образа бездомных».
Один пример явного языка вражды из этой области приведу. «Самарские известия»: Милиция обнаружила 8-летнего мальчика с перерезанным горлом. Никаких достоверных данных по делу не приводится. В тексте рассказывается, что раньше неподалеку от дома находился детский сад. «Но его давно закрыли, вещи вывезли, а в помещении с выбитыми окнами постоянно обитают бомжи». Примерно около года назад здесь же нашли молодую женщину без определенного места жительства. Милиция бомжей оттуда периодически гоняет, но дело это неблагодарное, потому как они снова возвращаются. Первая версия милиционеров, как сообщил "Самарским известиям" один из компетентных источников, пожелавший остаться неизвестным, это проделки тех самых - "без определенного места"». Из статьи очевидно, что никаких реальных данных нет вообще, один человек был задержан и отпущен. Но выстроена последовательная цепочка указателей, кто источник зла: бомжи «занимают» детский сад (враги детей!); был найден труп молодой женщины без определенного места жительства (убивают друг друга); сразу первая же версия милиции указывает на тех самых, а анонимность и компетентность источника и особая осведомленность газеты еще больше мифологизируют ситуацию. На пустом месте возводится обобщенное и обвинительное заключение.
«Волжская заря». Письмо в редакцию: «Владимир Михайлович Соловьев работает дворником в ЖЭУ-4 Октябрьского ДЭЗа». «Владимир Михайлович - солнышко наше, наш директор двора, добрый, чуткий и отзывчивый человек». Однако этот добрый и чуткий человек проявляет высокую политическую бдительность. «Ну а поскольку время нынче неспокойное - террористы головы высунули, - Соловьев всегда начеку. Он - как охрана наша от всякого рода террористов, диверсантов, бомжей». Бомжи поставлены в ряд, ни больше, ни меньше - с террористами и диверсантами. Это, конечно, откровенный язык вражды.
Второй кит - образ бездомного, угрожающего экологии, общественной гигиене, переносчик инфекций, существо дурного вида и запаха, источник шума во дворах и т. д. и т. п. Это отношение можно иллюстрировать примерами бесконечно. Особенность этого плана языка вражды - широкий стилистический регистр, в котором описывается бездомный человек, от изысканно-куражливого до очень грубого. «Невское время»: «Один раз наблюдала следующую картину: грязненькое существо неопределенного пола, свернув пальто под голову и поставив аккуратно ботиночки около себя, мирно дремало на сидячих местах. Запах от спящей исходил такой, что, как говорится, хоть топор вешай. Словом, не очень-то следят в нашем метро за чистотой и порядком». Заголовок - «Удобно ли городское метро для петербуржцев?» - ёрнический: вот для некоей дурно пахнущей категории петербуржцев городское метро, конечно, удобно, а для приличных граждан - никак нет. Это образец элегантно формулируемого языка вражды.
Другие авторы не смущаются называть вещи своими именами. «Вечерний Петербург»: «До кабинета директора ночлежки Сергея Прокофьева царящее внизу зловоние не доходит». «После зловонной атмосферы ночлежки свежий морозный воздух опьяняет. Проходящий рядом милиционер дружески хлопает по плечу: - Как домой придешь, обязательно глотни водки. Тут же эти… сплошные палочки. Подхватишь еще какую заразу…»
Третий кит - моральное осуждение бездомных. Лейтмотив морального осуждения бездомных: они сами виноваты, что они такие; они не работают, потому что не хотят работать; они живут так, потому что по-другому не хотят и не способны. К этому добавляется все что угодно. «Самарское обозрение»: «"Ура!" могут воскликнуть бомжи и прочие асоциальные и деклассированные элементы нашего общества. Теперь, благодаря мудрым решениям самарской горадминистрации, можно промышлять не только сбором металлолома, но и сдачей кошек и собак в специальный приемный пункт. Кот стоит 25 рублей, собака - 50». «Пока еще не поднялась волна народного гнева…» То есть народ любит животных, а бомжи и прочие элементы - нет, они вне народа и вообще полные монстры.
Амплитуда между мягким и жестким языком вражды. Не буду повторять выводы, сделанные в Отчете. Действительно, самой мягкой формой языка вражды является номинация - как этих людей называют. Уже многие говорили о негативном оценочном признаке слова бомж, даже в тех случаях, когда во всем остальном текст по содержанию и стилистике нейтрален. Добавлю мелкий филологический нюанс. «Бездомный» - это субстантивированное прилагательное. «Без определенного места жительства» - развернутое определение при слове «человек» или «лицо». Когда мы вместо этих выражений употребляем существительное «бомж», мы переводим признак, атрибут, динамическую характеристику человека в сам субъект или объект, в сущностную, постоянную характеристику человека. Это тоже форма уничижения.
О жестком языке вражды говорилось в Отчете - прямые призывы к принятию мер против бездомных в региональной прессе звучат достаточно редко и там они процитированы. Но - здесь меня предвосхитило выступление Юлии Зеликовой, объяснившей, почему текст, формально не содержащий никаких призывов, может рассматриваться как особая форма жесткого языка вражды. Когда в газетах случаи применения административных и других мер по отношению к бездомным подаются без комментариев, как нормальные, рациональные и необходимые действия власти, это закрепляет у читателем представление о том, что дискриминация есть норма. А примеров таких огромное множество. Во время саммита Большой восьмерки из Петербурга выселяют бездомных, во время празднования 1000-летия Казани - аналогично. «Деловой Петербург»: Валентина Матвиенко в эфире Пятого канала пообещала разжаловать в подполковники начальника ЦВД Центрального района за то, что он плохо борется с бомжами, оккупировавшими Владимирский проспект. Самый скандальный пример - во Владимире. «Хронометр»: «Начальник владимирской милиции Разов вывез на свалку в Разлукино несколько десятков бомжей. Очистил, так сказать, город. Говорит, что они сами-де выбрали такую жизнь. А депутаты Владимирского горсовета во главе с Маргаритой Малаховой такое начинание главного нашего милиционера поддержали». Губернатор города комментирует эту акцию достаточно «философски»: «…я глубоко убежден, что вывезли-то их из тех мест, где бросается в глаза их пребывание, где они занимаются попрошайничеством, а то и подворовывают. Что это не здорово, так поступать с людьми, - я глубоко убежден. Но что делать? Пока на этот вопрос никто не отвечает. Бомжей нередко устраивает такая их жизнь». Подобные демонстрации сверху получают встречный отклик снизу. «Волжская Коммуна»: «Я не шибко люблю … чиновников и, по возможности, предпочитаю с ними не связываться. Поэтому, когда пару лет назад и даже на моем этаже пытался поселиться дюже вонючий бомж … собственноручно отволок его лежанку на помойку. Мероприятие стоило пяти минут позора и пары червонцев на пиво окрестной нетрудовой молодежи, за помощь. И все: ни бомжа, ни запаха». И вообще, замечает автор, «выявлять и устранять» бомжа из вашего подъезда - дело не губернатора, а «самоуправления».
3. Третья группа текстов, скорее всего, основная по объему, - смешанные, где описанные позитивные действия бездомных или в отношении бездомных содержат элементы языка вражды.
«Деловой Петербург»: «Петербург будет ежегодно тратить из бюджета 2,4 млн рублей на выплату дотаций лицам без определенного места жительства (БОМЖ)». Информация позитивная, стиль сообщения - нейтральный. Но заголовок публикации - «Бомжам подадут из бюджета». Здесь и «бомжи», и уничижительное «подадут». А в конце и вовсе сообщается: «Вице-губернатор Петербурга Людмила Косткина озабочена, что число бомжей в городе может резко вырасти за счет приезжих из других регионов». Позитивная информация заканчивается негативным утверждением.
Тот же «Деловой Петербург»: сообщается, что лица без определенного места жительства в преддверии саммита Большой восьмерки выявляются и направляются в дома ночного пребывания благотворительного фонда «Ночлежка». «Рейды по жилмассивам станут регулярными. При обнаружении там бездомных устанавливаются их личности, проводится санобработка и предпринимаются попытки улучшить их социальное положение». Формулировка «предпринимаются попытки улучшить их социальное положение» красноречиво говорит о том, что автор не воспринимает эти попытки всерьез. Между тем, это не очень броское, но, тем не менее, дискриминационное утверждение.
И последние два соображения. Бросается в глаза, что в огромном количестве публикаций выражен страх - не перед бездомными людьми, а перед перспективой самим оказаться на улице. Оказывается, что и авторы, и персонажи газетных текстов считают такую перспективу совершенно реальной. И пугает их не только угроза остаться без жилья, но и та полная утрата социального статуса, социальных связей, которая связана с понятием «бездомность».
«Волжская Коммуна», статья «Как просто стать бомжом»: «Я хотел бы познакомить читателей с ситуациями, когда снимать жилье вынуждены люди, которые в обозримом прошлом имели жилье и помыслить не могли о том, что станут бездомными, бомжами». Далее приводятся примеры того, что отсутствие доступного рынка жилья порождает мошенничество, обман, преступления, в результате которых люди остаются без своих квартир. «Самарская газета»: на сталелитейном заводе не платят зарплату 3 месяца. Машинист Татьяна Викторовна признается: «Ни за квартиру не платим, ни за газ, ни за свет. В своем подъезде уже в списке злостных неплательщиков». «Метро» (Санкт-Петербург), «В России дети беззащитны»: автор статьи рассказывает, как свекровь после развода сына и невестки лишила регистрации свою внучку. «Во всех юридических службах меня уверяли: в России ребенка на улицу не выбросят! И вот решение суда: ребенок снят с регистрации, стал бомжом. Ей не дадут медицинский полис, не примут в школу». «Деловой Петербург»: «Чтобы заплатить 327 тыс. р. - а именно таков первоначальный взнос за квартиру площадью 60 кв. м - семье, в которой трудятся усредненный врач и учитель, потребуется 20 месяцев не есть, не пить, не покупать никаких вещей и не платить за имеющуюся площадь. Да за это время их выселят, и они станут бездомными. И у правительства появятся новые проблемы». «Владимирские ведомости», лидер местного «Яблока» Вяч. Королев о Жилищном кодексе: «Это закон бомжей, в том смысле, что при таком законе большинство россиян рискуют в ближайшее время стать людьми без определенного места жительства». И так далее. С этим связан массив публикаций в разных регионах о демонстрациях против нового Жилищного кодекса и об акциях жильцов общежитий, борющихся за приватизацию. Люди выходят с плакатами: «Новый Жилищный кодекс делает людей бомжами», «Не хотим быть бездомными в своем городе!» и т. п.
Последнее. Мне было крайне интересно, как вообще представлен в этих текстах язык прав человека. Набралось довольно немного хаотичных примеров.
Самарская городская дума обсуждала вопрос, могут ли голосовать граждане, не имеющие регистрации или без определенного места жительства. Вопрос остался открытым.
Уполномоченный по правам человека в Самарской области Ирина Скупова столкнулась с нарушением прав человека психиатрами, отказавшими в медицинской помощи Анатолию С., без определенного места жительства, поскольку у него не было требуемых документов; после ее вмешательства человеку был предоставлен надлежащий уход.
Упоминавшееся участие петербуржца в IV Европейском социальном форуме бездомных разных стран в Афинах.
Самый показательный. «Призыв» (Владимир). На телефонные звонки читателей отвечает начальник УВД города Владимира, полковник милиции Александр Разов (тот самый, который вывез бездомных на свалку).
«- В городе много бомжей, их количество растет. Бомжи не хотят работать и являются разносчиками заразы. Надо с ними бороться.
- Я с вами согласен, но мое мнение не разделяют правозащитники, сотрудники некоторых московских газет. Сегодня любой человек может получить работу через биржу труда, но молодые, полные сил люди предпочитают копаться на помойках».
«Мое мнение не разделяют правозащитники»! Создается впечатление, что правозащитники защищают «права» бездомных копаться в помойках, спать в метро, не работать, не мыться и тому подобные.
Наиболее адекватный фрагмент того языка, на котором должна обсуждаться проблема бездомности, мне попался на глаза в «Вечернем Петербурге». Он затрагивает даже не собственно нашу проблему, речь в нем идет только о беспризорных детях. Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации Владимир Лукин: «Иначе как абсурдной я не могу назвать ситуацию, при которой проблема беспризорников существует наравне с избытком денег в государственной казне. "Зачистки" улиц от детей … вряд ли могут побороть беспризорность. Я сомневаюсь, что мы сможем решить проблемы защиты детей, создавая один за другим различные институты. Необходимое постоянное, а не разовое вмешательство государства и иного уровня финансирование мероприятий по борьбе с безнадзорностью. Обращать внимание надо не на детей, а на их родителей».
Общество и пресса должны научиться говорить о бездомных на языке прав человека, а государство - на языке серьезных социальных программ. Тогда у языка вражды со всеми его вариантами и смешанными формами появится реальная альтернатива.
* Тексты в прессе, опубликованные в Санкт-Петербурге, Архангельской, Владимирской, Мурманской, Самарской, Тверской областях и в Республике Карелия.
Опубликовано в кн.:
Бездомность и язык вражды в средствах массовой информации: Сб. материалов. - СПБ.: Межрегион. Сеть «За преодоление социальной исключенности», 2009.
Предлагаемый доклад является дополнительным к уже прозвучавшему на этой конференции «Отчету об исследовании освещения бездомности в региональной прессе». Организаторы конференции попросили меня прокомментировать собранные материалы*, с одной стороны, как филолога и текстолога, с другой стороны - как сотрудника общества «Мемориал» - организации, занимающейся социальной аналитикой и защитой прав человека.
В Отчете материал по отношению к бездомным разделен на положительный, отрицательный и нейтральный или неопределенный. Я бы разделил его несколько иначе: на нейтральный и потенциально-позитивный (одна категория), негативный (в котором реализован язык вражды) и смешанный.
1. Почему потенциально-позитивный? Вполне положительное отношение к бездомному - это парадокс. Если мы уважаем человека, мы не можем принимать то положение, в котором он находится, совершенно независимо от причин, по которым он стал бездомным. Почему я объединяю эту категорию с нейтральным отношением? Потому что с точки зрения языка тексты и с нейтральным, и с потенциально-позитивным отношением основаны на одном и том же нейтральном политкорректном словоупотреблении. Когда бездомный называется «бездомным» или «человеком/лицом без определенного места жительства».
Никакой специально положительной лексики или риторики по отношению к бездомным не существует. Два обнаруженных мною примера во всем этом массиве материалов, когда с определенной натяжкой можно сказать, что в слова «бездомный» и даже «бомж» вложена положительная оценочность, это фрагмент интервью Олега Митяева в «Комсомольской правде в Петербурге». Его спрашивают, есть ли у него песня, посвященная Петербургу? - «Да, конечно … «Этот город неприкаянных людей, принимающий бездомных так легко…» Здесь понятие «бездомный» в какой-то мере поэтизировано и романтизировано. И еще один литературный пример - описание спектакля в театре «Камерная сцена» в Самаре, где фигурирует персонаж - «бомж-ангел», творящий чудеса, а потом через свое страдание облагораживающий души своих мучителей.
В остальном, в газетной хронике и публицистике позитивное отношение выражается только на уровне содержания. Во-первых, это примеры какой-либо положительной деятельности самих бездомных. Это единичные примеры защиты ими своих прав (участие представителя Петербурга в IV Европейском социальном форуме бездомных разных стран, проходившем в Афинах), это спортивные успехи петербургской же футбольной команды бездомных и некоторые другие, менее выразительные примеры. Во-вторых, это примеры позитивного отношения к бездомным. Разнообразная социальная помощь, благотворительность, в редких случаях - защита их прав и т. д. Это отношение может быть выражено в интонациях жалости, сочувствия, сострадания, призыва к помощи. Пример - серия статей в разных регионах о морозах. «Волжская Коммуна»: «Кстати, о бомжах … Уж коли блюстителям порядка выдали предписание не больно шибко гонять бездомных сограждан с относительно (весьма и весьма!) теплых чердаков, подвалов да колодцев, стало быть мороз сделался у нас неким инструментом гуманизма. Хотя мерзнут, бедолаги; в Тольятти говорят, вон уже один совсем того, в Сызрани другой». «Самарские известия»: «…не заросла тропа к Вечному огню. …в прошлом году в службу пожаротушения поступил сигнал о том, что некий бомж, решив погреться возле пламени, случайно в него и упал. К счастью, бедолагу тогда удалось спасти…» «Владимирские ведомости», письмо в газету: «Я хотела коснуться больного вопроса - бездомных, иначе бомжей. Сколько их замерзло в эту зиму? Кто-нибудь считал? … Дорогие земляки! Надо что-то серьезно думать! … Пора спасать человечество. Хоть бараки для бездомных строить!» Можно набрать много других примеров.
2. В отличие от потенциально-позитивного отношения, негативное отношение к бездомным имеет свой язык и свою риторику.
Общество «Мемориал» и его партнеры - информационно-аналитический центр «Сова», Бюро по правам человека, Рязанский и Сыктывкарский региональные «Мемориалы», занимавшиеся этим более специализированно, - имеют достаточно обширный опыт исследования языка вражды. Но этот опыт касается главным образом ксенофобии и национализма. Язык вражды по отношению к бездомным отличается от него достаточно сильно.
Ксенофобский язык вражды построен на оппозиции «свой - чужой», это язык этнического большинства, чувствующего свою ослабленность и уязвимость, направленный на этническое меньшинство, за которым стоит ощущение реальной или мнимой угрозы. Это горизонтальный, межкультурный язык вражды. Язык вражды по отношению к бездомным не связан с оппозицией «свой - чужой», это конфликт «свой - свой», но второй «свой» выталкивается из идентификации, уничижается. Это статусный конфликт, вертикальный. Приведу, по-моему, замечательный пример, где наглядно выражена эта статусность. Заметка в «Деловом Петербурге», посвященная употреблению боярышника. «Социальный статус потребителей боярышника растет. Если раньше его пили бомжи, то теперь им не гнушаются и люди среднего достатка». Статус лекарственного напитка прямо спроецирован на социальную шкалу его потребителей.
Из отношения «свой с высоким статусом - свой с низким статусом» вытекают все особенности данного языка вражды. В нем гораздо слабее и уже, чем в ксенофобском языке вражды, представлен жесткий язык вражды, то есть призывающий к действиям и мерам против своего объекта, и гораздо богаче и градуированнее представлен мягкий язык вражды, направленный только на уничижение своего объекта.
Язык вражды по отношению к бездомным зиждется на трех китах:
1) бездомные являются источником физической опасности;
2) бездомные нарушают экологию и общественную гигиену;
3) третий кит - моральное осуждение бездомных. Все три не исключают друг друга и часто друга подпирают.
Источник физической опасности - это вся криминальная хроника, где бездомные подаются
- как угроза для жизни;
- как угроза для собственности (воровство, источник возникновения пожаров и т. п.);
- как постоянные жертвы преступлений. Быть жертвой как бы не осуждение, но они порождают криминогенность, притягивают к себе и провоцируют преступления. Разумеется, далеко не всякая криминальная хроника содержит язык вражды. Часто это нейтральная и объективная сводка. Но как справедливо замечено в Отчете, «поскольку общий массив статей почти не содержит текстов, где бездомные играют активные положительные роли, такой дисбаланс способствует негативизации образа бездомных».
Один пример явного языка вражды из этой области приведу. «Самарские известия»: Милиция обнаружила 8-летнего мальчика с перерезанным горлом. Никаких достоверных данных по делу не приводится. В тексте рассказывается, что раньше неподалеку от дома находился детский сад. «Но его давно закрыли, вещи вывезли, а в помещении с выбитыми окнами постоянно обитают бомжи». Примерно около года назад здесь же нашли молодую женщину без определенного места жительства. Милиция бомжей оттуда периодически гоняет, но дело это неблагодарное, потому как они снова возвращаются. Первая версия милиционеров, как сообщил "Самарским известиям" один из компетентных источников, пожелавший остаться неизвестным, это проделки тех самых - "без определенного места"». Из статьи очевидно, что никаких реальных данных нет вообще, один человек был задержан и отпущен. Но выстроена последовательная цепочка указателей, кто источник зла: бомжи «занимают» детский сад (враги детей!); был найден труп молодой женщины без определенного места жительства (убивают друг друга); сразу первая же версия милиции указывает на тех самых, а анонимность и компетентность источника и особая осведомленность газеты еще больше мифологизируют ситуацию. На пустом месте возводится обобщенное и обвинительное заключение.
«Волжская заря». Письмо в редакцию: «Владимир Михайлович Соловьев работает дворником в ЖЭУ-4 Октябрьского ДЭЗа». «Владимир Михайлович - солнышко наше, наш директор двора, добрый, чуткий и отзывчивый человек». Однако этот добрый и чуткий человек проявляет высокую политическую бдительность. «Ну а поскольку время нынче неспокойное - террористы головы высунули, - Соловьев всегда начеку. Он - как охрана наша от всякого рода террористов, диверсантов, бомжей». Бомжи поставлены в ряд, ни больше, ни меньше - с террористами и диверсантами. Это, конечно, откровенный язык вражды.
Второй кит - образ бездомного, угрожающего экологии, общественной гигиене, переносчик инфекций, существо дурного вида и запаха, источник шума во дворах и т. д. и т. п. Это отношение можно иллюстрировать примерами бесконечно. Особенность этого плана языка вражды - широкий стилистический регистр, в котором описывается бездомный человек, от изысканно-куражливого до очень грубого. «Невское время»: «Один раз наблюдала следующую картину: грязненькое существо неопределенного пола, свернув пальто под голову и поставив аккуратно ботиночки около себя, мирно дремало на сидячих местах. Запах от спящей исходил такой, что, как говорится, хоть топор вешай. Словом, не очень-то следят в нашем метро за чистотой и порядком». Заголовок - «Удобно ли городское метро для петербуржцев?» - ёрнический: вот для некоей дурно пахнущей категории петербуржцев городское метро, конечно, удобно, а для приличных граждан - никак нет. Это образец элегантно формулируемого языка вражды.
Другие авторы не смущаются называть вещи своими именами. «Вечерний Петербург»: «До кабинета директора ночлежки Сергея Прокофьева царящее внизу зловоние не доходит». «После зловонной атмосферы ночлежки свежий морозный воздух опьяняет. Проходящий рядом милиционер дружески хлопает по плечу: - Как домой придешь, обязательно глотни водки. Тут же эти… сплошные палочки. Подхватишь еще какую заразу…»
Третий кит - моральное осуждение бездомных. Лейтмотив морального осуждения бездомных: они сами виноваты, что они такие; они не работают, потому что не хотят работать; они живут так, потому что по-другому не хотят и не способны. К этому добавляется все что угодно. «Самарское обозрение»: «"Ура!" могут воскликнуть бомжи и прочие асоциальные и деклассированные элементы нашего общества. Теперь, благодаря мудрым решениям самарской горадминистрации, можно промышлять не только сбором металлолома, но и сдачей кошек и собак в специальный приемный пункт. Кот стоит 25 рублей, собака - 50». «Пока еще не поднялась волна народного гнева…» То есть народ любит животных, а бомжи и прочие элементы - нет, они вне народа и вообще полные монстры.
Амплитуда между мягким и жестким языком вражды. Не буду повторять выводы, сделанные в Отчете. Действительно, самой мягкой формой языка вражды является номинация - как этих людей называют. Уже многие говорили о негативном оценочном признаке слова бомж, даже в тех случаях, когда во всем остальном текст по содержанию и стилистике нейтрален. Добавлю мелкий филологический нюанс. «Бездомный» - это субстантивированное прилагательное. «Без определенного места жительства» - развернутое определение при слове «человек» или «лицо». Когда мы вместо этих выражений употребляем существительное «бомж», мы переводим признак, атрибут, динамическую характеристику человека в сам субъект или объект, в сущностную, постоянную характеристику человека. Это тоже форма уничижения.
О жестком языке вражды говорилось в Отчете - прямые призывы к принятию мер против бездомных в региональной прессе звучат достаточно редко и там они процитированы. Но - здесь меня предвосхитило выступление Юлии Зеликовой, объяснившей, почему текст, формально не содержащий никаких призывов, может рассматриваться как особая форма жесткого языка вражды. Когда в газетах случаи применения административных и других мер по отношению к бездомным подаются без комментариев, как нормальные, рациональные и необходимые действия власти, это закрепляет у читателем представление о том, что дискриминация есть норма. А примеров таких огромное множество. Во время саммита Большой восьмерки из Петербурга выселяют бездомных, во время празднования 1000-летия Казани - аналогично. «Деловой Петербург»: Валентина Матвиенко в эфире Пятого канала пообещала разжаловать в подполковники начальника ЦВД Центрального района за то, что он плохо борется с бомжами, оккупировавшими Владимирский проспект. Самый скандальный пример - во Владимире. «Хронометр»: «Начальник владимирской милиции Разов вывез на свалку в Разлукино несколько десятков бомжей. Очистил, так сказать, город. Говорит, что они сами-де выбрали такую жизнь. А депутаты Владимирского горсовета во главе с Маргаритой Малаховой такое начинание главного нашего милиционера поддержали». Губернатор города комментирует эту акцию достаточно «философски»: «…я глубоко убежден, что вывезли-то их из тех мест, где бросается в глаза их пребывание, где они занимаются попрошайничеством, а то и подворовывают. Что это не здорово, так поступать с людьми, - я глубоко убежден. Но что делать? Пока на этот вопрос никто не отвечает. Бомжей нередко устраивает такая их жизнь». Подобные демонстрации сверху получают встречный отклик снизу. «Волжская Коммуна»: «Я не шибко люблю … чиновников и, по возможности, предпочитаю с ними не связываться. Поэтому, когда пару лет назад и даже на моем этаже пытался поселиться дюже вонючий бомж … собственноручно отволок его лежанку на помойку. Мероприятие стоило пяти минут позора и пары червонцев на пиво окрестной нетрудовой молодежи, за помощь. И все: ни бомжа, ни запаха». И вообще, замечает автор, «выявлять и устранять» бомжа из вашего подъезда - дело не губернатора, а «самоуправления».
3. Третья группа текстов, скорее всего, основная по объему, - смешанные, где описанные позитивные действия бездомных или в отношении бездомных содержат элементы языка вражды.
«Деловой Петербург»: «Петербург будет ежегодно тратить из бюджета 2,4 млн рублей на выплату дотаций лицам без определенного места жительства (БОМЖ)». Информация позитивная, стиль сообщения - нейтральный. Но заголовок публикации - «Бомжам подадут из бюджета». Здесь и «бомжи», и уничижительное «подадут». А в конце и вовсе сообщается: «Вице-губернатор Петербурга Людмила Косткина озабочена, что число бомжей в городе может резко вырасти за счет приезжих из других регионов». Позитивная информация заканчивается негативным утверждением.
Тот же «Деловой Петербург»: сообщается, что лица без определенного места жительства в преддверии саммита Большой восьмерки выявляются и направляются в дома ночного пребывания благотворительного фонда «Ночлежка». «Рейды по жилмассивам станут регулярными. При обнаружении там бездомных устанавливаются их личности, проводится санобработка и предпринимаются попытки улучшить их социальное положение». Формулировка «предпринимаются попытки улучшить их социальное положение» красноречиво говорит о том, что автор не воспринимает эти попытки всерьез. Между тем, это не очень броское, но, тем не менее, дискриминационное утверждение.
И последние два соображения. Бросается в глаза, что в огромном количестве публикаций выражен страх - не перед бездомными людьми, а перед перспективой самим оказаться на улице. Оказывается, что и авторы, и персонажи газетных текстов считают такую перспективу совершенно реальной. И пугает их не только угроза остаться без жилья, но и та полная утрата социального статуса, социальных связей, которая связана с понятием «бездомность».
«Волжская Коммуна», статья «Как просто стать бомжом»: «Я хотел бы познакомить читателей с ситуациями, когда снимать жилье вынуждены люди, которые в обозримом прошлом имели жилье и помыслить не могли о том, что станут бездомными, бомжами». Далее приводятся примеры того, что отсутствие доступного рынка жилья порождает мошенничество, обман, преступления, в результате которых люди остаются без своих квартир. «Самарская газета»: на сталелитейном заводе не платят зарплату 3 месяца. Машинист Татьяна Викторовна признается: «Ни за квартиру не платим, ни за газ, ни за свет. В своем подъезде уже в списке злостных неплательщиков». «Метро» (Санкт-Петербург), «В России дети беззащитны»: автор статьи рассказывает, как свекровь после развода сына и невестки лишила регистрации свою внучку. «Во всех юридических службах меня уверяли: в России ребенка на улицу не выбросят! И вот решение суда: ребенок снят с регистрации, стал бомжом. Ей не дадут медицинский полис, не примут в школу». «Деловой Петербург»: «Чтобы заплатить 327 тыс. р. - а именно таков первоначальный взнос за квартиру площадью 60 кв. м - семье, в которой трудятся усредненный врач и учитель, потребуется 20 месяцев не есть, не пить, не покупать никаких вещей и не платить за имеющуюся площадь. Да за это время их выселят, и они станут бездомными. И у правительства появятся новые проблемы». «Владимирские ведомости», лидер местного «Яблока» Вяч. Королев о Жилищном кодексе: «Это закон бомжей, в том смысле, что при таком законе большинство россиян рискуют в ближайшее время стать людьми без определенного места жительства». И так далее. С этим связан массив публикаций в разных регионах о демонстрациях против нового Жилищного кодекса и об акциях жильцов общежитий, борющихся за приватизацию. Люди выходят с плакатами: «Новый Жилищный кодекс делает людей бомжами», «Не хотим быть бездомными в своем городе!» и т. п.
Последнее. Мне было крайне интересно, как вообще представлен в этих текстах язык прав человека. Набралось довольно немного хаотичных примеров.
Самарская городская дума обсуждала вопрос, могут ли голосовать граждане, не имеющие регистрации или без определенного места жительства. Вопрос остался открытым.
Уполномоченный по правам человека в Самарской области Ирина Скупова столкнулась с нарушением прав человека психиатрами, отказавшими в медицинской помощи Анатолию С., без определенного места жительства, поскольку у него не было требуемых документов; после ее вмешательства человеку был предоставлен надлежащий уход.
Упоминавшееся участие петербуржца в IV Европейском социальном форуме бездомных разных стран в Афинах.
Самый показательный. «Призыв» (Владимир). На телефонные звонки читателей отвечает начальник УВД города Владимира, полковник милиции Александр Разов (тот самый, который вывез бездомных на свалку).
«- В городе много бомжей, их количество растет. Бомжи не хотят работать и являются разносчиками заразы. Надо с ними бороться.
- Я с вами согласен, но мое мнение не разделяют правозащитники, сотрудники некоторых московских газет. Сегодня любой человек может получить работу через биржу труда, но молодые, полные сил люди предпочитают копаться на помойках».
«Мое мнение не разделяют правозащитники»! Создается впечатление, что правозащитники защищают «права» бездомных копаться в помойках, спать в метро, не работать, не мыться и тому подобные.
Наиболее адекватный фрагмент того языка, на котором должна обсуждаться проблема бездомности, мне попался на глаза в «Вечернем Петербурге». Он затрагивает даже не собственно нашу проблему, речь в нем идет только о беспризорных детях. Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации Владимир Лукин: «Иначе как абсурдной я не могу назвать ситуацию, при которой проблема беспризорников существует наравне с избытком денег в государственной казне. "Зачистки" улиц от детей … вряд ли могут побороть беспризорность. Я сомневаюсь, что мы сможем решить проблемы защиты детей, создавая один за другим различные институты. Необходимое постоянное, а не разовое вмешательство государства и иного уровня финансирование мероприятий по борьбе с безнадзорностью. Обращать внимание надо не на детей, а на их родителей».
Общество и пресса должны научиться говорить о бездомных на языке прав человека, а государство - на языке серьезных социальных программ. Тогда у языка вражды со всеми его вариантами и смешанными формами появится реальная альтернатива.
* Тексты в прессе, опубликованные в Санкт-Петербурге, Архангельской, Владимирской, Мурманской, Самарской, Тверской областях и в Республике Карелия.
Опубликовано в кн.:
Бездомность и язык вражды в средствах массовой информации: Сб. материалов. - СПБ.: Межрегион. Сеть «За преодоление социальной исключенности», 2009.