Опыт пародии на жанр
Прошу не судить строго, пародий еще не писал.
Вот, любуйтесь, кому охота есть:
- На речки-и, на речки-и,
На том би-ириже-эчки…
Пронзительный голос неопределимой половой принадлежности задорно вытягивал песню на одной ноте.
- Варвара-а! - голос вдруг сполз на два тона ниже, и сразу стало ясно, что принадлежит он Феофану Игнатьичу, деревенскому старосте, у которого я все лето брал молоко и простоквашу. От денег он упрямо отказывался, мол, зачем они ему в глухомани, но всякий раз заходя в обжитую мной комнатенку плотоядно поглядывал на большой шарповский приемник - староста был большой охотник до музыки. Вот через неделю поеду домой - подарю ему.
Странно, кстати, ни разу не слышал, чтобы он пел.
- Варвара!!! - зычно рявкнул Феофан Игнатьич.
- Ча? - еле слышно донеслось с другого конца деревни.
- Сюда беги, ча! Колода! Щас ведь выпрется уже, а телок вона убрел!
- Бигу-у!
Я потянулся. Душный августовский воздух лишал сил и желания подниматься. Дойти, что ли, до речки, в самом деле? Да нет, полежу еще.
Впадая в дремоту, я со смаком фантазировал, как, вернувшись, тут же прошвырнусь по театрам, киношкам, концертам всяким. Кстати, кто-то ведь из мастодонтов к нам намыливался, забыл уже, кто. Тысяч пятнадцать соберет, как пить дать. А если билеты будут хотя бы по полторы штуки, это сколько же он загребет? Та-ак, полторы штуки… умножить…умножить…ффффф…
Глухой рев расшвырял по углам обрывки сна. "Ничего себе, Феофан Игнатьич отличился!" - мелькнула мысль и скомкалась: кровать подо мной ощутимо дрогнула. Я сел, мотая головой, ухватился за металлическую решетку изголовья и рванул себя вперед, к окну. Ноги подкашивались.
Новый рык, уже явственный, долетел откуда-то справа. Я распахнул окно так, что дзенькнули стекла, и поглядел на луг, но вид на него загораживала стена разросшейся вдоль забора малины. Только неясно виднелось какое-то тяжелое копошение.
Решив не терять времени, я кое-как перелез через подоконник и побежал к дальнему углу двора. Пару раз споткнулся об неизвестно откуда взявшиеся поленья, в третий раз так расшиб большой палец, что запрыгал на одной ноге и рухнул бы, не окажись под рукой штакетина. Кое-как, шипя от боли, я восстановил равновесие и повис на заборе. И чуть не загремел снова. Заорать не смог, из горла вылетел только натужный сип.
В ближней стороне луга, метрах в ста от меня, из дыры в земле, окруженной вывороченным дерном, торчало огромное туловище на мощных, прижатых к бокам лапах. Оно увенчивалось длинной головой, которую сплошь покрывали костяные наросты, обладавшие какой-то странной симметрией. Среди наростов я заметил глубокую глазную впадину, но глаза так и не разглядел. Зверюга чем-то неуловимо напоминала горнопроходческий комбайн.
Из земли показались здание лапы и неожиданно короткий хвост. Двигался «комбайн» весьма целеустремленно и целью его были два бычка, привязанные к столбам посреди луга. Степана Игнатьича и Варвары нигде не было видно.
Зубастая пасть раскрылась и клацнула, зверюга наклонила голову, примериваясь к ближнему бычку.
- Касатик, ида-ка в дом! Иди-иди, а то неровен час… - прошамкали сзади. - Она животина слеподырая, но чует - уууууу! А ну как ей двух телков не хватит? Иди!
До меня медленно дошло, что хозяйка обращается ко мне. Я, с трудом оторвавшись от забора и на каждом шагу оглядываясь, осторожно пошел по двору. За кустами, скрывшими луг, послышался влажный хруст. Отчаянно замычал второй бычок.
Я завернул за угол и держась за стенку добрел до крыльца.
- Наина Феоктистовна, да что же это?
- А хто ж яво знает? Божья тварь. Сколько себя упомню, кажинный год об конце лета приходит. В энтом-то году, вишь, оголодала, раньшее выкопалась. Правда, помню, в войну один год пропустила, так потом еле приползла, бедная. Всей деревней из земли ташшили.
- Наина Феоктистовна, так ведь сообщить надо. В Академию наук, - тупо проговорил я.
- Нии, милок, не надо. - И она легко взмахнула рукой перед моим лицом…
Очнулся я в начале сентября в N-ской городской клинической больнице №3. Через два дня меня перевели в психиатрическое отделение, где я и пишу эти записки.
P.S. По ночам у меня страшно чешется кожа вокруг намертво приставшей к запястью роговой пластинки.
Вот, любуйтесь, кому охота есть:
- На речки-и, на речки-и,
На том би-ириже-эчки…
Пронзительный голос неопределимой половой принадлежности задорно вытягивал песню на одной ноте.
- Варвара-а! - голос вдруг сполз на два тона ниже, и сразу стало ясно, что принадлежит он Феофану Игнатьичу, деревенскому старосте, у которого я все лето брал молоко и простоквашу. От денег он упрямо отказывался, мол, зачем они ему в глухомани, но всякий раз заходя в обжитую мной комнатенку плотоядно поглядывал на большой шарповский приемник - староста был большой охотник до музыки. Вот через неделю поеду домой - подарю ему.
Странно, кстати, ни разу не слышал, чтобы он пел.
- Варвара!!! - зычно рявкнул Феофан Игнатьич.
- Ча? - еле слышно донеслось с другого конца деревни.
- Сюда беги, ча! Колода! Щас ведь выпрется уже, а телок вона убрел!
- Бигу-у!
Я потянулся. Душный августовский воздух лишал сил и желания подниматься. Дойти, что ли, до речки, в самом деле? Да нет, полежу еще.
Впадая в дремоту, я со смаком фантазировал, как, вернувшись, тут же прошвырнусь по театрам, киношкам, концертам всяким. Кстати, кто-то ведь из мастодонтов к нам намыливался, забыл уже, кто. Тысяч пятнадцать соберет, как пить дать. А если билеты будут хотя бы по полторы штуки, это сколько же он загребет? Та-ак, полторы штуки… умножить…умножить…ффффф…
Глухой рев расшвырял по углам обрывки сна. "Ничего себе, Феофан Игнатьич отличился!" - мелькнула мысль и скомкалась: кровать подо мной ощутимо дрогнула. Я сел, мотая головой, ухватился за металлическую решетку изголовья и рванул себя вперед, к окну. Ноги подкашивались.
Новый рык, уже явственный, долетел откуда-то справа. Я распахнул окно так, что дзенькнули стекла, и поглядел на луг, но вид на него загораживала стена разросшейся вдоль забора малины. Только неясно виднелось какое-то тяжелое копошение.
Решив не терять времени, я кое-как перелез через подоконник и побежал к дальнему углу двора. Пару раз споткнулся об неизвестно откуда взявшиеся поленья, в третий раз так расшиб большой палец, что запрыгал на одной ноге и рухнул бы, не окажись под рукой штакетина. Кое-как, шипя от боли, я восстановил равновесие и повис на заборе. И чуть не загремел снова. Заорать не смог, из горла вылетел только натужный сип.
В ближней стороне луга, метрах в ста от меня, из дыры в земле, окруженной вывороченным дерном, торчало огромное туловище на мощных, прижатых к бокам лапах. Оно увенчивалось длинной головой, которую сплошь покрывали костяные наросты, обладавшие какой-то странной симметрией. Среди наростов я заметил глубокую глазную впадину, но глаза так и не разглядел. Зверюга чем-то неуловимо напоминала горнопроходческий комбайн.
Из земли показались здание лапы и неожиданно короткий хвост. Двигался «комбайн» весьма целеустремленно и целью его были два бычка, привязанные к столбам посреди луга. Степана Игнатьича и Варвары нигде не было видно.
Зубастая пасть раскрылась и клацнула, зверюга наклонила голову, примериваясь к ближнему бычку.
- Касатик, ида-ка в дом! Иди-иди, а то неровен час… - прошамкали сзади. - Она животина слеподырая, но чует - уууууу! А ну как ей двух телков не хватит? Иди!
До меня медленно дошло, что хозяйка обращается ко мне. Я, с трудом оторвавшись от забора и на каждом шагу оглядываясь, осторожно пошел по двору. За кустами, скрывшими луг, послышался влажный хруст. Отчаянно замычал второй бычок.
Я завернул за угол и держась за стенку добрел до крыльца.
- Наина Феоктистовна, да что же это?
- А хто ж яво знает? Божья тварь. Сколько себя упомню, кажинный год об конце лета приходит. В энтом-то году, вишь, оголодала, раньшее выкопалась. Правда, помню, в войну один год пропустила, так потом еле приползла, бедная. Всей деревней из земли ташшили.
- Наина Феоктистовна, так ведь сообщить надо. В Академию наук, - тупо проговорил я.
- Нии, милок, не надо. - И она легко взмахнула рукой перед моим лицом…
Очнулся я в начале сентября в N-ской городской клинической больнице №3. Через два дня меня перевели в психиатрическое отделение, где я и пишу эти записки.
P.S. По ночам у меня страшно чешется кожа вокруг намертво приставшей к запястью роговой пластинки.