Барышников
Барышников в Театре Шайо в Париже молча стоит на сцене и смотрит на зрительный зал. Люди чешутся, чихают, рассаживаются по местам. Сцена темная и в этой темноте - плохо различимая мужская фигура в белой рубашке. "- Это не Барышников, это охранник какой-то! - Да нет, это он, такая идея режиссерская была! - Ну вон у него на груди даже значок с именем, видишь? Нет, это никакой не Барышников, чего бы ему здесь стоять?!"
Внешне Барышников похож в этой роли и на Бунина, и на Юрия Карловича Олешу. На Олешу даже больше - костюм, белая рубашка, пальто, шляпа... Олеша ходил именно так. Ну и щеточка усов, которая смотрится совсем неожиданно. Рассказ Бунина "В Париже" небольшой, страницы три. "Я его весь наизусть знаю,- говорит жена художника Заборова, у которой Барышников обедал после премьеры. - Спектакль получился совсем другим, не по Бунину..."
Барышников поясняет, что заинтересовался проектом в том числе и потому, что мало текста - на русском давно уже так много не говорил. "А русское р-р-р пришлось учить заново, ничего не получалось!"
Жесткая сценография не позволяет актерам двигаться произвольно, все мизансцены выверены досконально. Генерал Николай Платоныч пять раз вешает на вешалку в дешевом русском эмигрантском ресторанчике шляпу и пальто, и всякий раз они падают на пол. В конце концов ему это надоедает и он взрывается, срывает их с вешалки и сам бросает на пол. Это человек, готовый взорваться, но сдерживающий себя, потому что никому уже давно его эмоции не важны, все, проехали, Красная Армия впереди планеты всей, а Белой уже и нет - одни шоферы-генералы и графини-официантки.
Барышников молча передвигается по сцене, отстраненно говорит свои реплики, робко вступает в диалог. Садится на кривой картонный мультяшный стул, едет в машине из фанеры, долго и сосредоточено бреется, смотрясь в зрительный зал, как в зеркало, потом с каким-то остервенением спускает на пол широкие, допотопные штаны, показывая исподнее, черные носки на подтяжках, тяжелые натруженные ноги.
Спектакль не отпускает, он завораживает какой-то механикой своего действия, в котором актеры - лишь детали странного механизма. Звучит непонятная музыка, счастливый трагический оскал подпевающих ей в такт героев. "Люди! Вы - звери!" На грудь статистов транслируется видео скалящихся и лающих собак.
Свидание. Одинокое сидение в кинотеатре. На экране Чаплин. "Пойдемте отсюда?" И вдруг на экране уже Чапаев на коне, его лицо тоже искажается в гримасе, превращая его в зверя, в "оскал миллионов". Генерал-Барышников рубит экран, по которому скачет Чапаев, шашкой, превращая его в лохмотья. Поздно. Все позади. Сводить счеты с чапаевыми-лениными-троцкими уже поздно. Барышников отказывается приезжать в Россию, он впервые за последние тридцать семь лет играет на русском языке и в Европе, он ненавидит Большой театр и не общается с русской прессой. "Ну какая ностальгия по Петербургу? - удивлялся Бродский. - У меня с Нью-Йорком связано гораздо больше ассоциаций и воспоминаний, чем с Питером!"
Невысокий Барышников вежливо прощается за кулисами с партнерами по спектаклю и выходит в Париж. "Прыжок на свободу."
"Актриса так долго висит на сцене вниз головой, что мне становится ее жалко", - говорит жена художника Заборова. Сидевшая на премьере вместе с ней Наталья Нестерова молчит и вежливо улыбается. У Заборовой свой Париж, своя эмиграция, свои Бунин и Барышников. Ей не смешно и не страшно. Ей даже уже не интересно. Эмиграция не продолжается, она давно уже закончилась, а жизнь так и не началась. "Это спектакль о мертвых людях, которые еще не знают, что они мертвы", - говорит режиссер Дмитрий Крымов. Ну да, ну да...