ПЕРЕЕЗД НА УКРАЙНУ
- Князь Е. Н. Трубецкой
11-го сент. (ст. ст.) 1918 г. я бежал из Москвы на Украйну, так как дальнейшее мое пребывание в большевицкой Совдепии представлялось не безопасным. С тех пор я провел время в непрерывных скитаниях.
В начале декабря я вынужден был бежать из Киева, осажденного войсками Петлюры. Потом в марте 1919 года я должен был окончательно покинуть Одессу вследствие нашествия большевиков. Я наблюдал и Украйну, и Одессу, и юго-восток России.
Теперь пользуюсь свободным временем, чтобы привести в порядок мои впечатления и попытаться подвести итог важнейшему из того, чему свидетелем я был.
Все было поучительно и интересно в моем путешествии на Украйну, начиная с вагона-теплушки, в котором я доехал от Москвы до Брянска. Переезд был не из легких, так как теплушка была переполнена.
Ноги и руки должны были замереть в том положении, в какое я попал в Москве; двигаться было почти не возможно. Ночью я почувствовал тяжесть, давившую мне грудь; я попытался освободиться, но ворчливый женский голос запротестовал: «какой вы непоседа». Это девица спала у меня на груди и извинялась тем, что «приняла меня за чемодан». А в то же время ко мне на плечо периодически падала голова спящего юноши. К тому же в вагоне у меня был припадок инфлуэнцы, длившийся несколько часов с порядочным подъемом температуры.
Все это было невесело, но неприятности дороги с избытком окупились. Прежде всего этой ценой была достигнута полная безопасность...
Другое вознаграждение за неудобство - те разговоры, которые мне пришлось слышать. В теплушке упраздняется различие между «буржуем» и «демократом». Там всякий признается простонародьем за своего. Разговоры ведутся без всякого стеснения. Поэтому для ознакомления с народным настроением путешествия в теплушке чрезвычайно ценны.
От Москвы до Брянска разговоры велись преимущественно на политические темы. Ругали на все лады большевиков. И что всего замечательнее, у них не оказалось ни одного защитника. Был тут и матрос, пользовавшийся большим успехом и очаровавший всех девиц. Он присоединился к обличителям большевиков. Его стали укорять: «вот, вы, матросы, этих мерзавцев посадили». Но он не смутился: «ну, что ж - мы их посадили, мы же теперь должны их скинуть. Мы думали - они путевые, а оказались жыды, да притом негодяи».
Впоследствии на Украйне мне довелось слышать совсем иные разговоры. Там иллюзии не были изжиты и тамошний народ ждал прихода большевиков как манны небесной (зато сейчас укры обвиняют в большевизме мерзких кацапов - прим.).
С разных сторон мне приходилось слышать от путешествующих о большевицком настроении украйнской теплушки.
Парадоксальное явление, которое прежде всего бросается в глаза, заключается в том, что обеим воюющим сторонам в течение известного периода времени приходилось действовать среди атмосферы им враждебной.
Большевики окружены народной ненавистью в изжившей большевизм Совдепии, Белым русским Добровольцам ВСЮР же долго приходилось действовать в местностях, где большевикам сочувствовали значительные группы населения.
Так было в 1918 году на Украйне и в Одесском районе.
II. На Украине
Вообще от пребывания на Украйне у меня осталось впечатление тяжкого сна. Точно вся та действительность, которую я наблюдал, была не подлинною былью, а калейдоскопической сменою фантастических видений, которые быстро появлялись и столь же быстро улетучивались.
Каких только народов я не видал в южной России: и немцев, и австрийцев, и румын, и французов, и греков. Все мелькали и исчезали как призраки. Призраками оказались и народы и все те государствен ные образования, которые они насаждали; призрачною была самая государственная жизнь и не только наша русская, а государственная жизнь всех народов Европы.
Но не призрачным, реальным был тот хаос, который грозит похитить всякую государственность в мире, a с нею вместе и все то, что доселе называлось «цивилизацией». Не призрачно еще что-то другое, высшее, сверхгосударственное, что предохраняет народы от полного и окончательного падения.
Первое, что меня поразило на Украйне, это неестественное кошмарное видение германской государственности в русской обстановке. Порою бывало испытываешь впечатление, словно Украйна стала уголком Германии.
Всюду по дорогам немецкие столбы с надписями, с точным обозначением направлений и расстояний - путь на вокзал, в город, в комендатуру, «10 минут ходьбы» и т. п. А в городах, особенно в Киеве, - все полно германской культурой: и немецкий театр, и немецкий книжный магазин, и немецкий походный книжный магазин, и гастролирующие немецкие актеры да музыканты. В концертных залах раздавались победные звуки музыки Вагнера. На улицах немецкий говор, множество немок приехавших с голодающей родины покушать хлеба да сахара во вновь завоеванных землях. Носились тревожные слухи о том, что отныне Крым станет немецким уголком, потому что он немцам раз навсегда понравился и они решили не отдавать его назад «русским варварам».
Казалось, все это здание немецкого владычества построено так прочно, как умеют только немцы. Впечатление прочности производили и войска, когда они маршировали: маршировка, смена караулов, отдание чести, вообще военная обрядность у немца носит характер священнодействия. Но вдруг какая-то неуловимая черта вам выдавала, что все это не настоящее, не подлинное, что весь этот внушительный парад чем-то глубоко извнутри подточен. Такое впечатление я испытывал, когда видел немецкое взяточничество и воровство...
Что осталось теперь от немецкого театра в Киеве, от немецкой «Feldbuchhandlung» (военный книжный магазин) и от немецкого Крыма? Германия в России была только призраком.
«Поздравляю, вы возвращаетесь в Отечество», - сказал один знакомый киевлянин немецкому солдату после революции, а тот ответил: «нет больше Отечества, осталась только родина».
Были рядом с этими другие призраки русского происхождения, тоже обреченные на быстрое и еще более позорное исчезновение. Призраком из призраков была выдуманная ради немцев, изобретенная русскими интеллигентами украйнская национальность, о которой сами немцы острили, что это народность без языка и без головы, и без рук.
- Рядом с надписями немецкими красовались другие, еще более оскорблявшие глаз, написанные на каком-то странном языке, непонятном местному малорусскому населению, надписи на провинциальном галицком наречии, выдававшем себя за «украйнское».
Русские люди тщетно силились говорить на этом языке, выдавая его за свой родной, бесплодно пытались перевести на этот захолустный крестьянский диалект сложные понятия современной государственной жизни.
При Министрах состояли особые чиновники, которые переводили по-украйнски официальные протоколы их заседаний. И Министры не могли проверить этой работы, потому что не понимали своего «родного языка»…
Это не мешало Скоропадскому и Лизогубу говорить речи о том, как «200 лет стонала Украйна под русским игом». И эти речи свидетельствовали о той, увы, непризрачной действительности, которая в угоду немцам создавала и поддерживала фикции, о характерном для русского человека отсутствии чувства собственного достоинства.
То была маленькая доморощенная мечта об украйнском гетманском величии, которая примазалась к великодержавной немецкой мечте о «срединной империи». Я видел яркие образные выражения этого провинциального отражения славы Вильгельма.
Прошло два месяца, немцы были разбиты. После заключения перемирия гетман Скоропадский объявил «русскую ориентацию» и попытался задобрить союзников. Тогда в витрине фотографии тоже произошла перемена ориентации. Исчезли и Вильгельм, и Гинденбург, и Людендорф, остался на время гетман наедине со своей государственной мыслью. А с ним рядом - Пуанкарэ, Фош и другие именитые французы с надписью: «добро пожаловать».
На этом я и расстался с Киевом.
Хотелось мне хоть одним глазком заглянуть в витрину фотографии, посмотреть, кем из совдепов заменен был гетман и какая мысль бродила на челе этих вновь пришедших.
* * *
Источник: Из прошлого : Воспоминания; Из путевых заметок беженца / Кн. Евгений Трубецкой; Русский Архив Гессена. Берлин.
