Ноябрь
Ноябрь.
Месяц раздумий. Терновый месяц, пряный. Пахнущий гранатовым боком, грецким орехом и шершаво-терпкой, стремительно темнеющей на срезе айвой.
Тата макает ореховое ядрышко в мёд, подставляет ладонь ковшиком - чтобы не капнуло на пол, и протягивает мне - ешь.
Я ем.
- Слышала журавлиные крики?- Она смотрит, не отводя взгляд. У Таты золотистые глаза и длинные ресницы. На виске, чуть выше брови, бьётся одинокая жилка.
- Слышала,- бубню я.
Она делает вид, что верит мне.
- Знаешь, что они кричали?
- Нет.
- Мы вернёмся.
Тата отрывает от круга домашнего хлеба горбушку, выковыривает мякоть, откладывает в сторону - курам. Заталкивает вместо мякоти ореховые половинки и протягивает мне.
- Ешь.
Я ем.
- Тат, ты понимаешь журавлиный язык?
- Нет.
- Тогда откуда ты знаешь, что они кричат?
- Мне бабушка сказала.
- И ты ей поверила?
Тата смотрит в меня своими ореховыми глазами.
- Да.
Ноябрь.
Туманы стали гуще и непроглядней, уходят долго, нехотя, цепляясь тюлевыми подолами за деревянные частоколы. Слышен дальний зов реки - холодная, пенная, она бежит, задыхаясь, вперёд себя, рассказывает каждому, что на горный перевал надвигаются снега, она видела, она знает.
- Хочешь вина? - дядя Жора протягивает глиняную чашку.
- Разве мне можно?
- Это трёхдневное вино, совсем молодое. Когда забродит - будет нельзя. А пока можно. Пей.
Я пью.
Вино сладко щекочет нос. Я причмокиваю губами.
- Вкусно. Похоже на лимонад.
- Вкусно, да.
Дядя Жора немного сумасшедший. Папа говорит, что он математический гений. Однажды его мозг не выдержал напряжения и сошёл с ума. Ноябрями дяде Жоре становится совсем тяжко. Он уходит в леса, питается желудями, шиповником и неспелыми плодами мушмулы. Смотрит часами в небо, шевелит беззвучно губами, словно разговаривает с кем-то. Выводит сухой веточкой на влажной земле странные математические формулы. А потом стирает их и плачет.
На излёте осени дядя Жора часто плачет. Впереди зима. Он её чувствует.
Он видел, он знает.
Вечер пахнет густым мычанием коров, ржавым затвором калитки и дровяной печкой. Нани разрезает картофель на тонкие дольки, раскладывает на раскалённой печке, посыпает крупной солью. Картофельные ломтики схватываются румяной корочкой, скворчат. Нани поддевает их краем ножа, переворачивает на другой бок.
Я цепляю кочергой задвижку, распахиваю дверцу, ворошу поленья. Печка гудит, довольная, дышит жаром.
- Цлик Амрам не ждал такого предательства. Виданное ли дело, чтобы любимая жена изменила тебе с царём, которому ты преданно служил всю жизнь! Он запер её в крепости и поднял восстание против царя. А когда потерпел поражение - подарил всё своё княжество грузинскому царю. Чтобы оно не достались армянскому царю.
- И что было потом?
- А что было потом. Княгиня повесилась в крепости - не вынесла позора. Грузинский царь вернул имения Цлика Амрама армянскому царю, ведь они с армянским царём были троюродными братьями, оба из рода Багратуни. А Цлик Амрам остался ни с чем - без жены, без княжества, без былого величия.
Нани вздыхает, качает головой.
На макушке холма напротив раскинулась старая крепость. Вернувшийся к вечеру туман окутывает его развалины непроницаемой молочной пеленой. Где-то там, в этих затопленных туманом развилинах, до сих пор бродит призрак княгини Аспрам.
- Нани, а что стало с Цликом Амрамом?
- Не знаю. Наверное умер с горя. Да и кто сможет такое пережить?
Она перекладывает готовый ципул в толстодонную тарелку, обмазывает каждый картофельный ломтик сливочным маслом, сверху выкладывает кусочек брынзы. Дует на ципул, чтобы он быстрее остыл. Протягивает мне.
-Ешь.
Я ем.
Месяц раздумий. Терновый месяц, пряный. Пахнущий гранатовым боком, грецким орехом и шершаво-терпкой, стремительно темнеющей на срезе айвой.
Тата макает ореховое ядрышко в мёд, подставляет ладонь ковшиком - чтобы не капнуло на пол, и протягивает мне - ешь.
Я ем.
- Слышала журавлиные крики?- Она смотрит, не отводя взгляд. У Таты золотистые глаза и длинные ресницы. На виске, чуть выше брови, бьётся одинокая жилка.
- Слышала,- бубню я.
Она делает вид, что верит мне.
- Знаешь, что они кричали?
- Нет.
- Мы вернёмся.
Тата отрывает от круга домашнего хлеба горбушку, выковыривает мякоть, откладывает в сторону - курам. Заталкивает вместо мякоти ореховые половинки и протягивает мне.
- Ешь.
Я ем.
- Тат, ты понимаешь журавлиный язык?
- Нет.
- Тогда откуда ты знаешь, что они кричат?
- Мне бабушка сказала.
- И ты ей поверила?
Тата смотрит в меня своими ореховыми глазами.
- Да.
Ноябрь.
Туманы стали гуще и непроглядней, уходят долго, нехотя, цепляясь тюлевыми подолами за деревянные частоколы. Слышен дальний зов реки - холодная, пенная, она бежит, задыхаясь, вперёд себя, рассказывает каждому, что на горный перевал надвигаются снега, она видела, она знает.
- Хочешь вина? - дядя Жора протягивает глиняную чашку.
- Разве мне можно?
- Это трёхдневное вино, совсем молодое. Когда забродит - будет нельзя. А пока можно. Пей.
Я пью.
Вино сладко щекочет нос. Я причмокиваю губами.
- Вкусно. Похоже на лимонад.
- Вкусно, да.
Дядя Жора немного сумасшедший. Папа говорит, что он математический гений. Однажды его мозг не выдержал напряжения и сошёл с ума. Ноябрями дяде Жоре становится совсем тяжко. Он уходит в леса, питается желудями, шиповником и неспелыми плодами мушмулы. Смотрит часами в небо, шевелит беззвучно губами, словно разговаривает с кем-то. Выводит сухой веточкой на влажной земле странные математические формулы. А потом стирает их и плачет.
На излёте осени дядя Жора часто плачет. Впереди зима. Он её чувствует.
Он видел, он знает.
Вечер пахнет густым мычанием коров, ржавым затвором калитки и дровяной печкой. Нани разрезает картофель на тонкие дольки, раскладывает на раскалённой печке, посыпает крупной солью. Картофельные ломтики схватываются румяной корочкой, скворчат. Нани поддевает их краем ножа, переворачивает на другой бок.
Я цепляю кочергой задвижку, распахиваю дверцу, ворошу поленья. Печка гудит, довольная, дышит жаром.
- Цлик Амрам не ждал такого предательства. Виданное ли дело, чтобы любимая жена изменила тебе с царём, которому ты преданно служил всю жизнь! Он запер её в крепости и поднял восстание против царя. А когда потерпел поражение - подарил всё своё княжество грузинскому царю. Чтобы оно не достались армянскому царю.
- И что было потом?
- А что было потом. Княгиня повесилась в крепости - не вынесла позора. Грузинский царь вернул имения Цлика Амрама армянскому царю, ведь они с армянским царём были троюродными братьями, оба из рода Багратуни. А Цлик Амрам остался ни с чем - без жены, без княжества, без былого величия.
Нани вздыхает, качает головой.
На макушке холма напротив раскинулась старая крепость. Вернувшийся к вечеру туман окутывает его развалины непроницаемой молочной пеленой. Где-то там, в этих затопленных туманом развилинах, до сих пор бродит призрак княгини Аспрам.
- Нани, а что стало с Цликом Амрамом?
- Не знаю. Наверное умер с горя. Да и кто сможет такое пережить?
Она перекладывает готовый ципул в толстодонную тарелку, обмазывает каждый картофельный ломтик сливочным маслом, сверху выкладывает кусочек брынзы. Дует на ципул, чтобы он быстрее остыл. Протягивает мне.
-Ешь.
Я ем.