(no subject)
Ереван облетает шелухой листвы, будто избавляется от кожи.
Улица Сарьяна усыпана продолговатыми бомбочками желудей, тротуары Туманяна в шипастых оболочках из-под каштанов, на Терьяна выжимают гранатовый сок - рубиново-алый, кровавый.
Война всюду. Всюду война.
Дом на окраине города, высокий каменный забор, сквозь плешивые макушки чинар просвечивает синее небо. Вытаскиваем из багажника большую коробку с продуктами. «Только не плачь!» - уговариваю себя. По сосредоточенному взгляду Зары догадываюсь, что она думает о том же.
В проёме двери - худенькая большеглазая девушка с годовалым ребёнком на руках. Бежали в чём были, ничего не успели взять.
- Как вы? - неловко спрашиваю я.
- Хорошо, - машинально отвечает она и растерянно умолкает.
Плачем.
Едем с режиссёром фильма «Зулали» Айком Ордяном в Дилижан - проведать раненого мальчика, который проходит там реабилитацию. Везём пирожки и выпечку.
- Пирожные с кремом? - интересуется возле шлагбаума санатория охрана.
- Грецкие орехи, марципан, финики, фундук, - добросовестно перечисляю я.
В приёмной вопрос повторяется - с теми же требовательно-строгими интонациями. Снова уверяю, что крема нет.
Нас с Айком провожают в комнату отдыха.
- Посидите, сейчас его вызовем, - сообщает третий офицер и, заглянув в пакет с гостинцами, строго интересуется начинкой.
- А что плохого в креме? - не выдерживаю я.
Офицер вздёргивает бровь.
- Вдруг он несвежий. Дети ещё отравятся!
Воевали действительно дети. Наряду с военными и ополченцами страну отстаивали 18-20-летние дети. Подавляющее большинство погибших - именно они. Нежное, ясное поколение, которому не любить, не плакать, не смеяться во весь голос. Не жить.
- Все органы смещены, селезёнка почти разорвалась, поломаны рёбра. Бронежилет не спас - спина в осколочных ранениях, - доверчивой школьной скороговоркой отчитывается о своём состоянии Рафаэль.
В запросах на переписку я обнаружила от него сообщение. Он рассказывал, как в армии, ещё когда не было войны, читал ребятам на посту книги, в том числе мои.
«Теперь я ранен. Но книги помогают мне в реабилитации. Спасибо вам.»
Я не могла не проведать его.
- Всё будет хорошо, Наринэ джан. Вот увидите - всё будет хорошо! - обещает на прощание Рафаэль.
- Откуда такая уверенность?
- Потому что я влюбился. Посреди войны, представляете? Посреди смертей. Так что я знаю наверняка - всё будет хорошо.
На обратном пути Айк рассказывает о монтаже фильма. О войне, на которую ушёл добровольцем, отмалчивается или ограничивается общими фразами.
- Знаешь о чём я мечтаю?
Внутренне сжимаюсь, представляя, что сейчас он скажет, что уезжает - его до сих пор зовут в Москву, предлагают работу в разных проектах.
- Мечтаю открыть киношколу и студию в Берде. У нас такие талантливые дети! С первого раза всё понимают, повторять не приходится. Открою школу, буду учить маленьких. Потом открою студию - подтянутся киногруппы, снимать у нас кино. Тавуш - идеальное место для съёмок: хочешь лес - вот тебе лес, хочешь поле - вот оно поле, хочешь речку - она под рукой.
- И горы.
- И горы.
Признаюсь, что хочу построить у нас небольшую гостиницу.
- Такую, чтобы для каждого это обернулось возвращением в детство: каменная печь, большой сад с тутовым деревом, местная вкусная еда, мастер-класс по правильному развешиванию белья, выезд в Совиное ущелье - жарить шашлык и любоваться циклопическими сооружениями. А вечерами будем обязательно растягивать во дворе экран и смотреть фильмы. «Не горюй», например, или «Амаркорд».
Так и будет, повторяю, словно заклинание, я.
Так и будет.
В детстве, возвращаясь из музыкальной школы домой, я играла в игру: нужно было идти таким образом, чтобы не наступать на тени. Это была достаточно сложная задача, но я почти всегда с ней справлялась: вскарабкивалась на высокие бортики тротуаров, выходила на проезжую часть, разбегалась и перепрыгивала, казалось, огромные расстояния. И каждый раз верила, что победила в себе страх.
Моя страна сейчас очутилась в полнейшей тьме. Нужно обладать достаточной силой и стойкостью, чтобы разглядеть за краями этого вязкого чернильного пространства свет. Мы его увидим, мы отрастим новые крылья, мы обязательно долетим.
«Սիրեցեք զիրար, շատ սիրեցեք, որպեսզի ապրեք», - говорил Комитас.
Любите друг друга, любите сильно, чтобы жить.
Любим. Живём.
Улица Сарьяна усыпана продолговатыми бомбочками желудей, тротуары Туманяна в шипастых оболочках из-под каштанов, на Терьяна выжимают гранатовый сок - рубиново-алый, кровавый.
Война всюду. Всюду война.
Дом на окраине города, высокий каменный забор, сквозь плешивые макушки чинар просвечивает синее небо. Вытаскиваем из багажника большую коробку с продуктами. «Только не плачь!» - уговариваю себя. По сосредоточенному взгляду Зары догадываюсь, что она думает о том же.
В проёме двери - худенькая большеглазая девушка с годовалым ребёнком на руках. Бежали в чём были, ничего не успели взять.
- Как вы? - неловко спрашиваю я.
- Хорошо, - машинально отвечает она и растерянно умолкает.
Плачем.
Едем с режиссёром фильма «Зулали» Айком Ордяном в Дилижан - проведать раненого мальчика, который проходит там реабилитацию. Везём пирожки и выпечку.
- Пирожные с кремом? - интересуется возле шлагбаума санатория охрана.
- Грецкие орехи, марципан, финики, фундук, - добросовестно перечисляю я.
В приёмной вопрос повторяется - с теми же требовательно-строгими интонациями. Снова уверяю, что крема нет.
Нас с Айком провожают в комнату отдыха.
- Посидите, сейчас его вызовем, - сообщает третий офицер и, заглянув в пакет с гостинцами, строго интересуется начинкой.
- А что плохого в креме? - не выдерживаю я.
Офицер вздёргивает бровь.
- Вдруг он несвежий. Дети ещё отравятся!
Воевали действительно дети. Наряду с военными и ополченцами страну отстаивали 18-20-летние дети. Подавляющее большинство погибших - именно они. Нежное, ясное поколение, которому не любить, не плакать, не смеяться во весь голос. Не жить.
- Все органы смещены, селезёнка почти разорвалась, поломаны рёбра. Бронежилет не спас - спина в осколочных ранениях, - доверчивой школьной скороговоркой отчитывается о своём состоянии Рафаэль.
В запросах на переписку я обнаружила от него сообщение. Он рассказывал, как в армии, ещё когда не было войны, читал ребятам на посту книги, в том числе мои.
«Теперь я ранен. Но книги помогают мне в реабилитации. Спасибо вам.»
Я не могла не проведать его.
- Всё будет хорошо, Наринэ джан. Вот увидите - всё будет хорошо! - обещает на прощание Рафаэль.
- Откуда такая уверенность?
- Потому что я влюбился. Посреди войны, представляете? Посреди смертей. Так что я знаю наверняка - всё будет хорошо.
На обратном пути Айк рассказывает о монтаже фильма. О войне, на которую ушёл добровольцем, отмалчивается или ограничивается общими фразами.
- Знаешь о чём я мечтаю?
Внутренне сжимаюсь, представляя, что сейчас он скажет, что уезжает - его до сих пор зовут в Москву, предлагают работу в разных проектах.
- Мечтаю открыть киношколу и студию в Берде. У нас такие талантливые дети! С первого раза всё понимают, повторять не приходится. Открою школу, буду учить маленьких. Потом открою студию - подтянутся киногруппы, снимать у нас кино. Тавуш - идеальное место для съёмок: хочешь лес - вот тебе лес, хочешь поле - вот оно поле, хочешь речку - она под рукой.
- И горы.
- И горы.
Признаюсь, что хочу построить у нас небольшую гостиницу.
- Такую, чтобы для каждого это обернулось возвращением в детство: каменная печь, большой сад с тутовым деревом, местная вкусная еда, мастер-класс по правильному развешиванию белья, выезд в Совиное ущелье - жарить шашлык и любоваться циклопическими сооружениями. А вечерами будем обязательно растягивать во дворе экран и смотреть фильмы. «Не горюй», например, или «Амаркорд».
Так и будет, повторяю, словно заклинание, я.
Так и будет.
В детстве, возвращаясь из музыкальной школы домой, я играла в игру: нужно было идти таким образом, чтобы не наступать на тени. Это была достаточно сложная задача, но я почти всегда с ней справлялась: вскарабкивалась на высокие бортики тротуаров, выходила на проезжую часть, разбегалась и перепрыгивала, казалось, огромные расстояния. И каждый раз верила, что победила в себе страх.
Моя страна сейчас очутилась в полнейшей тьме. Нужно обладать достаточной силой и стойкостью, чтобы разглядеть за краями этого вязкого чернильного пространства свет. Мы его увидим, мы отрастим новые крылья, мы обязательно долетим.
«Սիրեցեք զիրար, շատ սիրեցեք, որպեսզի ապրեք», - говорил Комитас.
Любите друг друга, любите сильно, чтобы жить.
Любим. Живём.