(no subject)
Ездили к знакомой старенькой чете оказывать техническую помощь. Муж бывший врач-подводник, ныне профессор. Старше жены на десять лет, ему восемьдесят четыре. В силу этого в стратегических местах квартиры белеют записки с крупными буквами и восклицательными знаками. Запомнилось «Никому не отвечай!» на входной двери рядом с трубкой домофона. Тем не менее без всякой записки ринулся подать мне пальто. До сих пор читает лекции в одном из петербургских вузов. Жена боится отпускать его одного, и каждый раз провожает туда и обратно. Я, помявшись, шепотом спросила, а как же память? Точнее, как же лекции? Выяснилось, что войдя в аудиторию, профессор разливается соловьем и преспокойно держит студенческое внимание в течение всей пары. Иногда он запинается, подыскивая какое-нибудь слово, и мучительно это переживает. Так мучительно, что студенты от сочувствия страдают еще больше.
За чаепитием принаряженные хозяева жадно слушали наши россказни, подкладывали кусочек повкуснее, а на прощание презентовали подшивку «Нивы» за 1881 год. У меня моментально завалился ум за разум. Сокровище слегка погрызено мышами («Нива», не ум), но вообще в прекрасной сохранности (чего не скажешь об уме). Дома благоговейно погладила изъеденную двадцатым веком обложку и, обуреваемая всякими философскими мыслями насчет пыли веков и изменившейся до неузнаваемости цивилизации, открыла фолиант на первой попавшейся странице. И тут же прочла:
«Перепечатка воспрещается». Кто не читалъ такой надписи на книгѣ или журналѣ! Постоянное появленiе такихъ надписей указываетъ, что такое замѣчанiе далеко не излишне. Въ Китаѣ литературные пираты наказываются особенно строго. Кто украдетъ чье нибудь сочиненiе и напечатаетъ его безъ разрѣшенiя автора, получаетъ сто ударовъ бамбуковой тростью и заключается въ тюрьму на три года; кто же уже изданное перепечатываетъ, и продаетъ, тотъ получаетъ пятьдесятъ ударовъ, кромѣ того весь печатный и наборный матерьялъ его продается съ аукцiоннаго торга».