Выпавшие страницы 2
Религия говорит мне, что главное - вера. И меня это убеждает тем более, что изначально я пребываю в неуверенности и маюсь страхом завтрашнего дня.
Наука учит меня знанию - и я склоняюсь перед ее авторитетом, сознавая, что сам более чем несведущ едва ли не во всем, о чем так хотел бы знать - например о том, что будет завтра.
Я устремляюсь к философии, в надежде восполнить заемной мудростью убытки, причиняемые мне моими страхами и незнанием. Здесь я, с трудами немалыми, в конце-концов убеждаюсь всего лишь в том, что знание учит меня страху и неуверенности ничуть не хуже, чем незнание.
А вокруг пульсирует жизнь, полная соблазнов: радостей, надежд, утешения, забвения и даже - да, даже счастья. Когда ищешь избавления от тревоги и печалей в опыте жизни других, тех, что были прежде тебя - сгустком этого опыта, собственно, и предстает перед всяким насущным вопрошанием культура - та же религия, та же наука, та же философия - а затем, одолев кое-как эти выси, оглядываешься, и видишь опять все ту же жизнь, но как бы в долине, внизу и вдалеке, то забываешь о том, что загнало тебя на эти кручи; представление о юдоли скорби отступает перед обещанием счастья. Главным свойством жизни оказывается возможность счастья.
Откуда я знаю, что оно возможно?
Откуда я вообще знаю - не о нем, но само его - счастье?
Я, не знающий ничего, ни в чем не уверенный, вопреки всему отзываюсь на малейший проблеск этого маяка, на малейший шорох во тьме как на готовую сбыться полноту бытия - почему?
Неужели счастье и есть то, в чем я могу быть уверен - по крайней мере в том, что я его знаю?
Наука учит меня знанию - и я склоняюсь перед ее авторитетом, сознавая, что сам более чем несведущ едва ли не во всем, о чем так хотел бы знать - например о том, что будет завтра.
Я устремляюсь к философии, в надежде восполнить заемной мудростью убытки, причиняемые мне моими страхами и незнанием. Здесь я, с трудами немалыми, в конце-концов убеждаюсь всего лишь в том, что знание учит меня страху и неуверенности ничуть не хуже, чем незнание.
А вокруг пульсирует жизнь, полная соблазнов: радостей, надежд, утешения, забвения и даже - да, даже счастья. Когда ищешь избавления от тревоги и печалей в опыте жизни других, тех, что были прежде тебя - сгустком этого опыта, собственно, и предстает перед всяким насущным вопрошанием культура - та же религия, та же наука, та же философия - а затем, одолев кое-как эти выси, оглядываешься, и видишь опять все ту же жизнь, но как бы в долине, внизу и вдалеке, то забываешь о том, что загнало тебя на эти кручи; представление о юдоли скорби отступает перед обещанием счастья. Главным свойством жизни оказывается возможность счастья.
Откуда я знаю, что оно возможно?
Откуда я вообще знаю - не о нем, но само его - счастье?
Я, не знающий ничего, ни в чем не уверенный, вопреки всему отзываюсь на малейший проблеск этого маяка, на малейший шорох во тьме как на готовую сбыться полноту бытия - почему?
Неужели счастье и есть то, в чем я могу быть уверен - по крайней мере в том, что я его знаю?