ВОТ И ПОЛОЖИЛИ НА МЕНЯ КРЕСТНОЕ ЗНАМЕНИЕ
Наверное, нужен какой-то толчок, да?.. Толчок -- или что-то в этом роде, выбивающее из привычной колеи, выводящее за рамки, выносящее за скобки... чтобы прозреть и поверить: Бог есть. Вот только что не было, а теперь -- есть. Я ведь почему спрашиваю. Интересно просто.Вчера у ДК Автомобилистов -- бывшего ДК, а ныне храма Божьего, -- видел характерную сценку: вышли из храма муж с женой, молодые, лет по тридцати, и крестятся на икону над входом. И кланяются. А с ними девочка, по виду -- недавно в школу пошла. И тоже крестится. И тоже кланяется. То есть, у нее это -- с младых ногтей. А у них?.. Чуть постарше меня, и вряд ли -- катакомбные христиане, вряд ли в скитах где-либо спасались. Такие же, городские.Мое поколение -- то, которого якобы «нет». Те, чей год рождения упал на шестидесятые. Впечатления нашего детства: первые чаплинские короткометражки и позднее затушеванный Микки Маус, «Ну, погоди!» и потасовки советских и канадских хоккеистов (трансляция прерывается, окна кухонь загораются во всем огромном доме).
Шоколадное масло вместо сливочного. Мармелад, продававшийся неразрезанными пластами. Поездка в Москву -- для тех, кому повезет.(А что в Москве? ВДНХ и шоколадный пломбир за 42 копейки -- трудно доесть и трудно не доесть... Фанта в стаканчиках... Мальчик видит идущих навстречу людей с черными лицами, лепечет растерянно: «Здравствуйте, товарищи негры!» Десятки рук спешащих прохожих тут же пихают его в спину: «Проходи, мальчик, чего встал!»)Спортивная секция -- обязательно! Мы были очень спортивным поколением: настольный теннис, фехтование, дзюдо... Каратэ было под запретом, но секции каратэ существовали, и самыми популярными были фильмы, где демонстрировалось резкое, отточенное насилие: «Пираты ХХ века», «Сыщик»... Кинотеатры были полны народу, билет купить на вечерний сеанс -- проблема. Мы сбегали с уроков на дневные сеансы. Раджив Капур и Дхармендра котировались наравне с Делоном и Бельмондо, а редкие голливудские фильмы сеяли панику: «К сокровищам авиакатастрофы» оказался антисоветским, а мы всем классом его смотрели...Но диссидентства -- широкого, -- не было. Пьяные отцы на кухнях костерили Брежнева безо всякой политкорректности, но оставались истинно лояльны великой стране, в которой жили. Семьи переезжали в новые квартиры. Одно-единственное убийство могло переполошить целый город. В очередях за джинсами давили старушек. А дети -- те, кто поумнее, -- читали книги. Слушали Высоцкого. Жванецкого. Ценили, кстати, юмор. Сатира «на строй» не воспринималась, и если бы аудитория была уверена, что Жванецкий -- антисоветчик, его бы презирали. Их всех тогда презирали -- Солженицына, Сахарова. Больные люди, эти диссиденты...Все одевались в разной степени плохо. Любовь не знала классовых различий. Мальчики в сочинениях писали, что, будь у них атомная кнопка, они бы не задумываясь взорвали США («Но сначала -- Китай»). Но кто-то уже слушал «Воскресенье», кто-то запоем читал Достоевского...Мы пришли к самым верным и важным истинам легко, без усилий, потому что ничего другого нам не оставалось. Нас загоняли в комсомол, но это была пустая формальность. Нам не давали читать Гумилева и Набокова -- а не очень-то и хотелось, у нас были Пушкин и Блок. Литература «деревенщиков» по масштабу и художественному воздействию была сравнима с магическим реализмом латиноамериканцев...Мы были абсолютно, бесповоротно асоциальны. Поколение одиночек, поколение самодельных эстетов, психологически -- фашистское поколение: мы могли участвовать в политике, только если это было красиво, «не так, как в жизни». В начале 80-х в каждом городе, где побывала копия фильма «Площадь Сан-Бабила, 20 часов», объявились свои фашисты. Мальчики из хороших семей, интеллектуалы и спортсмены. Не самые дурные головы в той стране, уверяю вас. Язычники -- да. Мы были признательны советскому правительству за то, что, кроме него, нам некого бояться. Мы исповедовали Веру, Надежду, Любовь -- и без матери их Софии, премудрости.Затем пришли иные времена. Правительство свернуло себе голову. На место дряхлых, гнилых, но «наших», советских старперов, пришли какие-то деляги, верткие недоноски с фарфоровым оскалом, и принялись учить нас жить. Их учительство было активным, а мы же были оторваны от общества, мы верили всему, что обладало энергией убеждения, -- и мы сгорели. Погибли. Кто-то (большинство -- лучшее большинство!) спился с круга, кто-то разочаровался в любви и начал делать деньги...Но мало кто пополнил ряды политиков или «братков» -- и для тех, и для других мы слишком много читали, в нас было переразвито чувство прекрасного... Так мы ушли с арены. А на наше место пришли они -- бывшие школьные тихони, неудачники от рождения, не знавшие иных трагедий, кроме личных. Все эти годы они были в тени -- они смотрели на нас с ненавистью и тоской, иногда и с любовью, и ждали, чего еще мы выкинем. И когда оказалось, что наши фокусы кончились, худшие из них через комсомол -- через МЖК -- через видеосалоны и дискотеки -- пришли к власти и стали нанимать нас, своих удачливых, своих ярких ровесников, работать на себя. Лучшие же...«Лучший не значит -- хороший, лучший -- это означает, что остальные еще хуже...» Лучшие из тихонь отомстили нам больнее всего -- они подались в церковь. Ударились в веру. «Вы не смогли защитить нас, -- говорят они, -- так, может быть, Бог защитит». Тому же они учат детей: быть неудачниками. Быть серыми и смиренными -- авось не заметят. Авось примут за своего. Авось полюбят.И они правы.
ПС. Это старое эссе, 1997 года.
Хочу написать новое. Днями и напишу.