Ростовская обл. Чеховский Таганрог
Мне не понадобится и минута на раздумье, если спросят.
Чехов - мой любимый писатель.
И как-то всегда им был, насколько я себя осознанным помню.
И если говорить о творческих влияниях - Чехов повлиял на меня наиболее.
В каком-то смысле - он мой главный, а то и единственный литературный кумир. Единственный писатель, на которого я счел бы за величайшую честь походить.
Меня поражает, изумляет его стиль. Эта восхитительная лаконичность, когда Чехов может выразить всё в одно-два слова или предложения.
Когда он может сказать: "Вечерело", - а представляешь абсолютно всё.
Меня пугает степень его наблюдательности. Его способность видеть мир глазами других, вживаясь в них, считывая тончайшие чувства, и передавая их какой-то мистической вязью.
У Чехова каждое слово на своем месте.
Еще меня изумляет, что в отдельных произведениях вообще может не оказаться как такового сюжета. Пересказать их невозможно.
Ну попробуйте пересказать "Архиерея". "Хирургию" или даже "Скучную историю".
Невозможно. Потому что там нет как такового действия - но зато сколько чувств! Сколько пронзительных переживаний!
Или "Студент".
Это просто какая-то невозможная для меня вещь. Она на что-то моё самое больное, самое интимное, самое хрупкое.
Раз триста я "Студента" перечитывал - и триста раз ревел.
Буду читать в 301-й раз - буду в 301-й раз реветь.
А спроси - а о чём вещь? Про что там?
А я даже рассказать не могу.
Идет студент полем, встречает крестьянок, греется у костра. Рассказывает библейскую историю, про отречение апостола Петра.
И всё? И всё.
А я реву.
Ну вот как он так делает?
Чехов - величайший утешитель.
Казалось бы - тяжкие его рассказы, редок счастливый конец.
А каждый раз, прочтешь его, хоть в несчетный раз - и словно исповедался. Словно дружеская рука ложится на плечо.
Словно кто-то подобрал тонкое и точное утешительное слово - в тот миг, когда деликатность важнее всего на свете.
Конечно, мне было любопытно увидеть чеховский Таганрог.
И, что интересно, он оказался примерно таким, каким я его и представлял.
Что, разобраться, и немудрено - даже не названный по имени, его очень легко узнать и изучить по чеховским произведениям.
Есть в Таганроге места, непосредственно связанные с Чеховым - его дом.
Лавка его родителей.
Улица Чехова, что их связывает.
Есть в этом что-то ироничное, в том, чтобы улица, на которой родился, вдруг называется твоим именем - мне кажется Чехов, доживи он до этого, сумел бы сказать что-то искрометное на этот повод.
Много где таблички, дающие отсылки на те или иные произведения.
Но даже места, которые непосредственно не упомянуты, так и те несут общее настроение.
Таганрог - очень узнаваемый чеховский город.
И тут уж неважно, бытие определяет сознание, или сознание бытие - и Чехов вдохновился Таганрогом, и сам увековечил его, сделал его осязаемым через себя.
Этот город купцов и рыбаков.
Поморских греков.
Город тихих улочек, видных особнячков.
Даже "Пятерочка" на колоннаде торговых рядов - так и та какая-то чеховская.
Прямо ужас как любопытно - какой именно парой метких слов Чехов ввернул бы ее в один из рассказов?
Какой бы ни был Таганрог - тем более что он вполне мирного нрава, не в пример близкому Ростову, за Чехова ему можно простить абсолютно всё.
Я так задумался - мало кто окружает мою жизнь больше, чем он.
Заболею, и само собой всплывает - "несерьёзное заболевание пройдёт само, а серьёзное лечить бесполезно".
Ломает работать -
А если скрутит тоска за мир, да думы тяжкие о том, что будет с Родиной и с нами (а со мной этой бывает чаще, чем я в этом признаюсь), так и тут, он, милый утешитель:
"Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям, - интеллигенты или мужики, - в них сила, хотя их и мало.
Несть праведен пророк в отечестве своём; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна; что бы там ни было, наука всё подвигается вперёд и вперёд, общественное самосознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер - и всё это делается помимо прокуроров, инженеров, гувернёров, помимо интеллигенции в целом, и несмотря ни на что".
И я теперь тоже верую в отдельных людей.
Не веруя при этом в их массу, пресловутое большинство, которое, как позже метко сформулируют уже Стругацкие, всегда за сволочь.
И, как знать, может рехнулся бы или спился, если бы Антон Павлович не подкинул бы мне свое обнадеживающее виденье.
Ну и, разумеется, как писателю мне тоже теперь есть к чему примазаться, чем прикрыться, на кого кивнуть:
"Назовите мне хоть одного корифея нашей литературы, который стал бы известен раньше, чем прошла по земле слава, что он убит на дуэли, сошёл с ума, пошёл в ссылку, не чисто играет в карты."
Одно то, что с нами был Чехов, ходил по этим самым улицам, вообще многое искупает.