Старые Химки. Бараки
Про такие места я обычно говорю, что в них рождаются дети с обостренным чувством прекрасного
Есть что-то мазохистски сладкое в хождении по таким кварталам
Знаете, это как с бомжом, который сидит на обочине дороги, сбоку от снующей толпы, и вывалил в проход свою гнилую ногу.
И мамушки-дядюшки, все эти благообразные дамы в чепцах и меховых шапках-бобриках, деловые бизнесмены с пузиками и лысинкой, в распахнутых пиджачках, с мобилой прилипшей к уху, отворачивают взгляд. Точнее делают вид, что совсем они и не хотят посмотреть, рассмотреть, отдаться как-то волнующей гадости внутри, признать ее в себе
Это как едешь машиной, а впереди пробка. Сперва начинаешь ругаться - вот, мол-де, ездють тут и ездють, чего дома не сидится.
Потом поток начинает что-то обтекать. Мигает аварийка. Перемещаются кругловатые полицеские фигуры. Оглашает пространство синим заревом мигалка скорой помощи.
Обтекаешь сбоку. На асфальте кажущаяся неестественно алой кровь. Лежит раскуроченный человек, еще минут двадцать назад бывший живым, преисполненным жизненными планами. Или сердитый от повседневных забот.
И слова застревают в горле.
Но на тело хочется посмотреть.
И внутри буря - "нехорошо на такое смотреть, горе мол-де, а я тут как зевака, просто смотрю на то".
Да - кому-то горе, а кому-то завораживающий вид выплеска Смерти. Memento Mori
Как там у Кастанеды, про фонари машины сзади - а это не машина вовсе. Ты думаешь это просто машина на пустынной ночной дороге? Это Смерть идет следом, напоминает о своем вечном присутствии.
Точно так же гадливо, но завороженно смотрели в средневековье за анатомическими театрами.
Это будораженье - отчаянная человеческая иллюзия упредить страх смерти. Как бы поиграть со смертью. По детски наивно так ей сказать - "эй-эй, я свой, видишь - я даже трогаю твои плоды - не забирай меня...".
Это адреналин - дотронуться до смерти и остаться невредимым. Это личина маньяка-убийцы внутри нас.
И вся наша стыдная страсть смотреть на умирающее, гниющее, заброшенное, уничтоженное, побежденное, растоптанное - это все глубинный, жуткий страх собственной смерти.
Ходить по трущобам - это легкое соприкосновение с территорией Госпожи Смерти. Легкая, порой романтическая грусть. Печаль смерти.
Состояние когда хорошо с самим собой. Состояние, когда есть желание лежать на чердаке, усыпанным сухими листьями, и слушать дождь.
Состояние исповеди самому себе, когда хочется с чем-то попрощаться и поблагодарить за то, что это было в моей жизни.
Я сам иногда стесняюсь своего страха. Оттого по старым кварталам трущоб и бараков крадусь как вор
Чувство Иуды - я словно ласкаю эти дома, упиваюсь ими, а сам целую их - точно зная, что их ждёт
Сюда наступают коробки спальных районов, где будут отсыпаться усталые менеджеры, пропавшие в холодном омуте статусных иллюзий
Барачные домики смотрятся скорлупками
Реечное прогнившее дерево, с запахом мокрой, прелой щепы
Разбегись да пни ногой - нога в проломе и останется
Мерные, сырые будни
Тут идет жизнь. Многим она кажется романтичной.
Убежден, что тут родятся дети, не обделенные писательским слогом.
Они напишут мемуары, в которых расскажут о этих коммунальных кухоньках, переполненными грязноватыми деталями, о шумных коридорах, скрипучих деревянных крашеных ступенях, подпаленных дверях, с мерным гулом радио из-за них
Они напишут мемуары, где вспомнят наступающий новый мир, который они видели детскими глазами из-за крошащейся рамы, в щелях которой свистит зимний ветер
Я, гулявший по улице Станиславского, прочитаю их мемуары и скажу "верю!"
...Но возможно этого и не произойдет. Возможно Госпожа Смерть заберет меня до того, как их мемуары увидят свет.
Они поедут дальше, уже сейчас получив мое благословение.
А я останусь.
