Полдорожье
Я однажды работал в Московском НИИ Радиосвязи.
Это смешно и само по себе, учитывая, что я не технарь ни разу и в радиосвязи ничего не смыслю, но разговор сейчас не об том.
Был у меня коллега, Мусаелян Сергей Артаваздович.
Имя полностью дезориентирует, потому что на армянина он похож меньше всего - худой, тонкие черты лица, светлый, почти бледный. Да и родился в Мытищах.
Очень приятный и интеллигентный человек - той, старой, советской закваски, которая отличала инженерную элиту.
Как-то он рассказывал, каким образом выбрал себе жизненное дело. Их, еще молодых студентов-первокуров, знакомили с трофейной немецкой передвижной радиорелейной станцией - в СССР своих аналогов не было еще.
И он сказал: - "Когда я ее увидел, то я сразу же понял, что я хочу быть конструктором радиорелейного оборудования".
И он им стал. Радиорелейное оборудование - это все, чем он занимался в жизни. И в этой теме ему мало равных, а те кто и есть - со всеми лично знаком.
Он мне рассказывал, а я ему завидовал.
Завидовал, потому что чувствовал себя всегда неприкаянным. Мне тоже хотелось своего дела - такого, чтобы как молнией поразило, и я бы понял - моё. Моё. На всю оставшуюся жизнь - как там в песне - пу-пум-пу-пум, пу-пум-пу-пум - на всю оставшуюся жизнь. Пу-пум-пу-пум, пу-пум-пу-пум. И весь сказ.
Я был молодым еще человеком, и мне казалось, что все кругом профессионалы. Все знают кто они, чем хотят заниматься. И лишь я, как говно в проруби, ни к какому берегу не прибьюсь.
У меня была иллюзия, что дело всей жизни меня успокоит. Утихомирит мой стыд, ощущение собственной дефективности и недоделанности.
Я жил свою жизнь. Занимался всяким, вплоть до криминала. В моей карьере беззастенчиво сочетаются работы сторожем и генеральным директором.
Много начинал новых дел - на подъеме сил. И неизменно каждое дело, после полосы успехов, начинало плавно угасать - пока я не оставлял его вовсе.
У меня вся жизнь - лоскуты. Я знаком с совершенно разными людьми - при этом многие из них в равной мере считают меня за своего. Я много что перепробовал.
Я долго тешил себя иллюзией, что когда-нибудь Великое Дело Всей Жизни даст о себе знать - огорошит меня обухом, и я лишь с искрами из глаз буду стоять пораженный - как Сергей Артаваздович завещал.
Я всю жизнь ощущал себя неприкаянным. Никогда и нигде я не ощущал себя на своем месте.
Я вечный полу - полукровка, полудурок, полугений. Как там у Вознесенского - "мы дети полдорог, нам имя полдорожье. Никто из нас дороги не осилил, да и была ль она, дорога впереди"?
Вечный полу. Вечный свой среди чужих. И еще чаще чужой среди своих.
Меня тянет к людям - но на половине дороги разворачивает на сто восемьдесят.
Я делаю дело, но когда до завершения рукой подать - бросаю. Пол-шага до конца - но мне уже не интересно. Я уже перегорел.
Вечный полу. Русалка, полурыба-получеловек. Чужой на земле - хвост мешает. Чужой в воде - не место людям под водой.
Мне очень трудно с этим жилось, до того времени, как я не познакомился с собой лучше. И в какой-то момент принял себя таким, какой я есть - со всей моей неприкаянностью, незавершенностью, половинностью.
Я такой. Я никогда не найду дела на всю жизнь. Я никогда не стану статичным.
Я вода или ветер - моя жизнь это постоянные перемены. Такова моя природа. Мое полу - это мой главный ресурс.
Мне трудно с моим полу. Это вечное одиночество. Вечная тревога. Вечное ощущение своей малости и чужеродности, в большом краю, где все, складывается ощущение, кроме меня дома.
Но - в какой-то момент это стало острой истиной - я не могу и не хочу, оказывается, со своей неприкаянностью расставаться.
Моя неприкаянность - моя сила, моя энергия. Именно чтобы заглушить этот страшный гул пожирающей меня вечности я пишу, живу, наблюдаю, интересуюсь, путешествую. Всё, так разобраться, что я делаю в жизни - это моя терапия. Я лечу свою полукровную душу - которой очень одиноко. В чём я очень редко признаюсь.
Если бы во мне не было этой расщепленности, этого вечного шизо ("schizo" - это дословно всего-навсего "расщепление") - я бы был намного более предсказуемым, самодовольным, удовлетворяющимся малым. Эдаким олимпийским мишкой, румяным, у которого всё нештяк.
И, совершенно точно, гораздо более скучным. Вряд ли бы вы читали сейчас эти строки, и были бы со мной знакомы.
Мне бывает очень страшно в этом мире. И я вою - когда никто не видит.
Мне выпала не самая легкая доля - но сейчас я понимаю все величие этого дара, и ни за что с ним не расстанусь.
Полдорожье - это не приговор. Хотя это судьба. А судьбу, как гласит восточный фатализм, не изменить.
Великий религиозный смысл смирения - в принятии судьбы. И в зоркости - там, за невзгодами, прячутся особые сокровища, дарованные только одному, тому, кого Бог испытывает.
Как он поступает со всеми, кого очень любит.
Никто ведь не говорил, что касание Бога гарантирует смертному земной комфорт, верно?
Это смешно и само по себе, учитывая, что я не технарь ни разу и в радиосвязи ничего не смыслю, но разговор сейчас не об том.
Был у меня коллега, Мусаелян Сергей Артаваздович.
Имя полностью дезориентирует, потому что на армянина он похож меньше всего - худой, тонкие черты лица, светлый, почти бледный. Да и родился в Мытищах.
Очень приятный и интеллигентный человек - той, старой, советской закваски, которая отличала инженерную элиту.
Как-то он рассказывал, каким образом выбрал себе жизненное дело. Их, еще молодых студентов-первокуров, знакомили с трофейной немецкой передвижной радиорелейной станцией - в СССР своих аналогов не было еще.
И он сказал: - "Когда я ее увидел, то я сразу же понял, что я хочу быть конструктором радиорелейного оборудования".
И он им стал. Радиорелейное оборудование - это все, чем он занимался в жизни. И в этой теме ему мало равных, а те кто и есть - со всеми лично знаком.
Он мне рассказывал, а я ему завидовал.
Завидовал, потому что чувствовал себя всегда неприкаянным. Мне тоже хотелось своего дела - такого, чтобы как молнией поразило, и я бы понял - моё. Моё. На всю оставшуюся жизнь - как там в песне - пу-пум-пу-пум, пу-пум-пу-пум - на всю оставшуюся жизнь. Пу-пум-пу-пум, пу-пум-пу-пум. И весь сказ.
Я был молодым еще человеком, и мне казалось, что все кругом профессионалы. Все знают кто они, чем хотят заниматься. И лишь я, как говно в проруби, ни к какому берегу не прибьюсь.
У меня была иллюзия, что дело всей жизни меня успокоит. Утихомирит мой стыд, ощущение собственной дефективности и недоделанности.
Я жил свою жизнь. Занимался всяким, вплоть до криминала. В моей карьере беззастенчиво сочетаются работы сторожем и генеральным директором.
Много начинал новых дел - на подъеме сил. И неизменно каждое дело, после полосы успехов, начинало плавно угасать - пока я не оставлял его вовсе.
У меня вся жизнь - лоскуты. Я знаком с совершенно разными людьми - при этом многие из них в равной мере считают меня за своего. Я много что перепробовал.
Я долго тешил себя иллюзией, что когда-нибудь Великое Дело Всей Жизни даст о себе знать - огорошит меня обухом, и я лишь с искрами из глаз буду стоять пораженный - как Сергей Артаваздович завещал.
Я всю жизнь ощущал себя неприкаянным. Никогда и нигде я не ощущал себя на своем месте.
Я вечный полу - полукровка, полудурок, полугений. Как там у Вознесенского - "мы дети полдорог, нам имя полдорожье. Никто из нас дороги не осилил, да и была ль она, дорога впереди"?
Вечный полу. Вечный свой среди чужих. И еще чаще чужой среди своих.
Меня тянет к людям - но на половине дороги разворачивает на сто восемьдесят.
Я делаю дело, но когда до завершения рукой подать - бросаю. Пол-шага до конца - но мне уже не интересно. Я уже перегорел.
Вечный полу. Русалка, полурыба-получеловек. Чужой на земле - хвост мешает. Чужой в воде - не место людям под водой.
Мне очень трудно с этим жилось, до того времени, как я не познакомился с собой лучше. И в какой-то момент принял себя таким, какой я есть - со всей моей неприкаянностью, незавершенностью, половинностью.
Я такой. Я никогда не найду дела на всю жизнь. Я никогда не стану статичным.
Я вода или ветер - моя жизнь это постоянные перемены. Такова моя природа. Мое полу - это мой главный ресурс.
Мне трудно с моим полу. Это вечное одиночество. Вечная тревога. Вечное ощущение своей малости и чужеродности, в большом краю, где все, складывается ощущение, кроме меня дома.
Но - в какой-то момент это стало острой истиной - я не могу и не хочу, оказывается, со своей неприкаянностью расставаться.
Моя неприкаянность - моя сила, моя энергия. Именно чтобы заглушить этот страшный гул пожирающей меня вечности я пишу, живу, наблюдаю, интересуюсь, путешествую. Всё, так разобраться, что я делаю в жизни - это моя терапия. Я лечу свою полукровную душу - которой очень одиноко. В чём я очень редко признаюсь.
Если бы во мне не было этой расщепленности, этого вечного шизо ("schizo" - это дословно всего-навсего "расщепление") - я бы был намного более предсказуемым, самодовольным, удовлетворяющимся малым. Эдаким олимпийским мишкой, румяным, у которого всё нештяк.
И, совершенно точно, гораздо более скучным. Вряд ли бы вы читали сейчас эти строки, и были бы со мной знакомы.
Мне бывает очень страшно в этом мире. И я вою - когда никто не видит.
Мне выпала не самая легкая доля - но сейчас я понимаю все величие этого дара, и ни за что с ним не расстанусь.
Полдорожье - это не приговор. Хотя это судьба. А судьбу, как гласит восточный фатализм, не изменить.
Великий религиозный смысл смирения - в принятии судьбы. И в зоркости - там, за невзгодами, прячутся особые сокровища, дарованные только одному, тому, кого Бог испытывает.
Как он поступает со всеми, кого очень любит.
Никто ведь не говорил, что касание Бога гарантирует смертному земной комфорт, верно?