(no subject)
Я встретил Дэна в обед в обычном месте: кафе «Фуко». Его хозяин - старинный друг моего отца (когда-то жил у него на кухне). Мне там всегда поверяют обедать в кредит (хотя наличными не ссужают ни копейки). А Дэн - Дэн обычно немного, но при деньгах. Ума не приложу, где он их берёт. Может, работает.
Я хлебал суп фамильной серебряной ложкой, которую всегда ношу в кармане, беззвучно, но быстро (голод не кум, не сват и не тётка). Дэн степенно пил кофе, заедая коричной булкой и шурша газетными новостями. Явно уже где-то что-то успел перехватить, подлец, ибо умеренность в еде к числу его пороков не принадлежала никогда.
-Слушай,- сказал он в перерыве между глотками. -У меня тут выгодное дельце на примете.
Это «Фуко». Одни приходят сюда говорить, другие - подслушивать. Удачливый поэт может найти здесь себе издателя, изобретатель - спонсора, карманник - жертву (но мы не об этом). Ничего частного здесь нет и быть не может; здесь тебя могут поколотить совершенно незнакомые люди за то, что тебе нравятся футуристы второй волны.
-Фрэнсис в городе,- сказал Дэн, отпивая из чашки. -А что это значит?
-Что у него есть деньги,- немедленно оживился я. -И что мы обязаны эти деньги у него изъять.
Немного о Фрэнсисе. Длинные уши, невысокий рост, но в остальном парень ничего. Доводится мне кузеном, но по какой-то безнадёжно отдалённой линии. У Фрэнсиса периодически появляются деньги - и не как у всех, а совсем; и тогда его от природы светлые глаза загораются безумной искрой неисправимого прожектёра, и он кидается на поиски верного плана утроить наличный актив.
Таким образом, поскольку его всё равно обдерут какие-нибудь проходимцы, то выудить из ветреного кармана эти обречённые на погибель деньги мы, как ближайшие родственники, несущие за Фрэнсиса прямую ответственность, попросту обязаны моральным долгом, этическим каноном и вообще всем святым, что есть в этом мире.
К тому же на вырученные деньги мы обязательно угостим его кофе. Настоящим горячим кофе с белой булкой.
-Ещё кое-что для тебя,- сказал Дэн, вдруг заморгав так нервно, что я сразу понял - речь о Жанне. -Я её видел. Она просила передавать тебе привет и письмо - держи.
Меня бросило в дрожь. Первый же брошенный беглый взгляд, преисполненный самых мрачных ожиданий, подтвердил: опасения небеспочвенны. На конверте в графе «По какому поводу» были с изумительным мастерством и сверхъестественным чувством линий выписаны чёртовы непонятные значки какого-то Богом забытого языка - но здесь я должен кое-что рассказать вам об аристократических традициях наших краёв.
Лет c тысячу назад среди молодых людей самых блестящих аристократических семейств существовала непонятная мода - слать друг другу письма на малоизвестных, неизвестных или вообще мёртвых, забытых и запрещённых языках. Как и всё у дворянства, это была немножко игра и насквозь показуха. Основную часть развлечения составляли попытки определить язык и найти переводчика; но особенную остроту всему придавало обязательное присутствие третьей стороны, читающей и переписывающей. Знание о том, что твоё письмо будет пересказывать переводчик, произвело на свет, мм, оригинальную форму тончайших намёков, скрытых за предельно толстыми образами. Я особенно люблю перечитывать письма дамам и лордам сердца - вот уж где поэзия сокрытия, умолчания и акцента.
Но, слава богу, обычай вышел из моды чуть менее, чем триста лет назад; я уж думал, про него давным-давно позабыли. Но Жанна читала те же книги, что и я.
Прежде чем выйти, я записал на салфетке те восемь рифмованных строк, зачатки которых с утра вертелись у меня в голове. Вытер ею рот, скомкал и бросил на талантливо опустошенную тарелку.
Выходя, я успел заметить человека с блокнотом, расспрашивавшего хозяина о том, что я сегодня ел. Позвольте представить: Герошмат.
Герошмат одержим идеей написать про меня статью в какой-нибудь будущий учебник - он уверен, что я историческая личность и спрос на неё обязательно будет. При этом количество материала у него растёт в геометрической прогрессии и, подозреваю, статья давно разрослась до самостоятельного учебника - и я даже боюсь предположить, в скольких томах. Думаю, он зачинатель новой дисциплины - лэйнографии. Или, что точнее, - лэйномании.
Герошмату ежедневно приносят мешок моих бытовых отходов, и он в них роется. Надеюсь, регулярно извлекает ценные материалы к биографии.
Уже в дверях я, отвлекшись на Герошмата, забрал на четыре сантиметра левее, чем следовало - и со всем своим атлетическим размахом немедленно сшиб на землю ни в чем не повинного человека. Разумеется, я немедленно приподнял шляпу левой рукой, и протянул правую, чтобы помочь подняться - сопровождая всё это глубочайшими извинениями на пяти языках - и пострадавший вскоре вновь был на ногах.
Не успел я отойти, как к сбитому бросился человек с диктофоном, расспросить о впечатлениях. Прошу любить и жаловать: историк Плут.
Плут хочет написать про меня брошюрку популярного характера. Его историческая концепция заключается в том, что единственным источником объективной правды являются глаза людей. Не знаю, феноменолог он, субъективный идеалист или просто разгильдяй от науки.
Плут держит на пенсионе моих соседок: платит им за то, чтобы они имели обо мне какое-нибудь мнение, и они вот уже который год пытаются его составить; но видят меня так редко, что судят почти преимущественно по газетам, а те меня любят. Думаю, его жизнеописание будет выдержано в патетических тонах.
На набережной я повстречался со своим редактором (он никогда не читает того, что я ему присылаю, но при этом всё отправляет в печать; побольше бы таких). Он спросил огонька, но я не курю, чем постоянно расстраиваю случайных прохожих.
По совпадению мы с редактором шли в одну сторону. Мимо прошёл немного смешной и немного грустный долговязый человек в чёрном и в чистых туфлях, и редактор почему-то спросил, кто это.
-Трагик,- сказал я, потому что это был действительно он. Его некоторые знали. Он из тех людей, кто изредка придёт на какой-нибудь большой вечер, помолчит, и ещё на полгода исчезнет.
Редактор поморгал.
-Его действительно зовут Трагик?
-Нет, конечно. По паспорту он Трагедиус Борментале; но это же язык сломать можно. Он пишет мельчайшим в городе почерком. Примечателен тем, что свои безвестные стихи записывает на банкнотах, которыми потом расплачивается в магазине. Может, люди, от нечего делать, в очереди и прочтут пару строк.
-А ты читал?
-Нет,- соврал я.
Мы расстались на перекрестке. Я пошёл по Кварталу Переводчиков. Миновал бюро индусского перевода (приблизительный перевод с любого языка на любой, без гарантии точности), оставил без внимания «Новые переводы с лучших языков мира», не соизволил почтить посещением «Люди за конторкой со словарями: недорого». Как мимо чумного барака, пробежал на почтительном расстоянии от бюро «Трансляции руаяль» - я там некогда работал. Эти люди пишут рефлексивный инфинитив без мягкого знака.
Моё внимание привлекла неброская вывеска «Переводы». Я толкнул тяжёлую деревянную дверь и вошёл.
Немолодая женщина в очках за столом читала Борхеса.
-Мне бы письмо перевести. Кто у вас лучший переводчик с безнадёжных языков?
Она подняла на меня глаза, узнала, слегка покраснела и кивнула в сторону дальнего кабинета. Я украдкой заглянул туда. Там, в просторной белой комнате без единого цветка сидел, закинув ноги на стол и подремывая, чумазый парнишка.
-Это кто? Уборщик?
-Это... это наш лучший переводчик. Вы не смотрите, что у него нет высшего образования.
-А? Нет высшего образования? То есть он действительно уборщик?
-Видите ли... Он безумно, безумно талантлив. Но при этом... как бы точнее выразиться... Несколько расслабленно относится к совершению над собой волевых усилий.
-Ленив как турок,- уточнил я, и хозяйка бюро не возразила.
-При этом назначенный за работу гонорар несколько отгоняет его расслабленность... на какое-то время... Если плата недостаточно велика, он просто не сумеет себя перебороть и взяться за дело.
Заинтригованный, я хмыкнул.
-Когда в университете ему задали перевести страницу из энциклопедии, он немедленно назвал свои расценки - а это, уж будьте уверены... Переводить даром отказался. Вот и...
-Как его зовут?- спросил я, обнадёженный рассказом.
-Слонер. Он... правда хороший специалист,- сказала она таким раненым тоном, точно просила у меня прощения.
Я поцеловал ей руку (она вспыхнула, как девчонка) и вошёл в кабинет.
-Этого языка я не знаю,- заявил Слонер, едва взглянув на письмо. -Да ты не нервничай,- посоветовал он мне, едва я направился к двери. -Две ночи, заговорю на нём без акцента. Деньги вперёд.
-У меня нет двух ночей,- сказал я весомо (хотелось добавить «и денег тоже», но, кажется, это убавило бы словам весомости).
Слонер равнодушно зевнул.
-В таком случае с тебя ещё две пачки боливийского кофе.
-По рукам,- быстро сказал я. И небрежно добавил: -Могу также вместо денег предложить прижизненного Ожегова. Сдачи не надо.
-Вон,- сказал Слонер вполголоса.
Я хлебал суп фамильной серебряной ложкой, которую всегда ношу в кармане, беззвучно, но быстро (голод не кум, не сват и не тётка). Дэн степенно пил кофе, заедая коричной булкой и шурша газетными новостями. Явно уже где-то что-то успел перехватить, подлец, ибо умеренность в еде к числу его пороков не принадлежала никогда.
-Слушай,- сказал он в перерыве между глотками. -У меня тут выгодное дельце на примете.
Это «Фуко». Одни приходят сюда говорить, другие - подслушивать. Удачливый поэт может найти здесь себе издателя, изобретатель - спонсора, карманник - жертву (но мы не об этом). Ничего частного здесь нет и быть не может; здесь тебя могут поколотить совершенно незнакомые люди за то, что тебе нравятся футуристы второй волны.
-Фрэнсис в городе,- сказал Дэн, отпивая из чашки. -А что это значит?
-Что у него есть деньги,- немедленно оживился я. -И что мы обязаны эти деньги у него изъять.
Немного о Фрэнсисе. Длинные уши, невысокий рост, но в остальном парень ничего. Доводится мне кузеном, но по какой-то безнадёжно отдалённой линии. У Фрэнсиса периодически появляются деньги - и не как у всех, а совсем; и тогда его от природы светлые глаза загораются безумной искрой неисправимого прожектёра, и он кидается на поиски верного плана утроить наличный актив.
Таким образом, поскольку его всё равно обдерут какие-нибудь проходимцы, то выудить из ветреного кармана эти обречённые на погибель деньги мы, как ближайшие родственники, несущие за Фрэнсиса прямую ответственность, попросту обязаны моральным долгом, этическим каноном и вообще всем святым, что есть в этом мире.
К тому же на вырученные деньги мы обязательно угостим его кофе. Настоящим горячим кофе с белой булкой.
-Ещё кое-что для тебя,- сказал Дэн, вдруг заморгав так нервно, что я сразу понял - речь о Жанне. -Я её видел. Она просила передавать тебе привет и письмо - держи.
Меня бросило в дрожь. Первый же брошенный беглый взгляд, преисполненный самых мрачных ожиданий, подтвердил: опасения небеспочвенны. На конверте в графе «По какому поводу» были с изумительным мастерством и сверхъестественным чувством линий выписаны чёртовы непонятные значки какого-то Богом забытого языка - но здесь я должен кое-что рассказать вам об аристократических традициях наших краёв.
Лет c тысячу назад среди молодых людей самых блестящих аристократических семейств существовала непонятная мода - слать друг другу письма на малоизвестных, неизвестных или вообще мёртвых, забытых и запрещённых языках. Как и всё у дворянства, это была немножко игра и насквозь показуха. Основную часть развлечения составляли попытки определить язык и найти переводчика; но особенную остроту всему придавало обязательное присутствие третьей стороны, читающей и переписывающей. Знание о том, что твоё письмо будет пересказывать переводчик, произвело на свет, мм, оригинальную форму тончайших намёков, скрытых за предельно толстыми образами. Я особенно люблю перечитывать письма дамам и лордам сердца - вот уж где поэзия сокрытия, умолчания и акцента.
Но, слава богу, обычай вышел из моды чуть менее, чем триста лет назад; я уж думал, про него давным-давно позабыли. Но Жанна читала те же книги, что и я.
Прежде чем выйти, я записал на салфетке те восемь рифмованных строк, зачатки которых с утра вертелись у меня в голове. Вытер ею рот, скомкал и бросил на талантливо опустошенную тарелку.
Выходя, я успел заметить человека с блокнотом, расспрашивавшего хозяина о том, что я сегодня ел. Позвольте представить: Герошмат.
Герошмат одержим идеей написать про меня статью в какой-нибудь будущий учебник - он уверен, что я историческая личность и спрос на неё обязательно будет. При этом количество материала у него растёт в геометрической прогрессии и, подозреваю, статья давно разрослась до самостоятельного учебника - и я даже боюсь предположить, в скольких томах. Думаю, он зачинатель новой дисциплины - лэйнографии. Или, что точнее, - лэйномании.
Герошмату ежедневно приносят мешок моих бытовых отходов, и он в них роется. Надеюсь, регулярно извлекает ценные материалы к биографии.
Уже в дверях я, отвлекшись на Герошмата, забрал на четыре сантиметра левее, чем следовало - и со всем своим атлетическим размахом немедленно сшиб на землю ни в чем не повинного человека. Разумеется, я немедленно приподнял шляпу левой рукой, и протянул правую, чтобы помочь подняться - сопровождая всё это глубочайшими извинениями на пяти языках - и пострадавший вскоре вновь был на ногах.
Не успел я отойти, как к сбитому бросился человек с диктофоном, расспросить о впечатлениях. Прошу любить и жаловать: историк Плут.
Плут хочет написать про меня брошюрку популярного характера. Его историческая концепция заключается в том, что единственным источником объективной правды являются глаза людей. Не знаю, феноменолог он, субъективный идеалист или просто разгильдяй от науки.
Плут держит на пенсионе моих соседок: платит им за то, чтобы они имели обо мне какое-нибудь мнение, и они вот уже который год пытаются его составить; но видят меня так редко, что судят почти преимущественно по газетам, а те меня любят. Думаю, его жизнеописание будет выдержано в патетических тонах.
На набережной я повстречался со своим редактором (он никогда не читает того, что я ему присылаю, но при этом всё отправляет в печать; побольше бы таких). Он спросил огонька, но я не курю, чем постоянно расстраиваю случайных прохожих.
По совпадению мы с редактором шли в одну сторону. Мимо прошёл немного смешной и немного грустный долговязый человек в чёрном и в чистых туфлях, и редактор почему-то спросил, кто это.
-Трагик,- сказал я, потому что это был действительно он. Его некоторые знали. Он из тех людей, кто изредка придёт на какой-нибудь большой вечер, помолчит, и ещё на полгода исчезнет.
Редактор поморгал.
-Его действительно зовут Трагик?
-Нет, конечно. По паспорту он Трагедиус Борментале; но это же язык сломать можно. Он пишет мельчайшим в городе почерком. Примечателен тем, что свои безвестные стихи записывает на банкнотах, которыми потом расплачивается в магазине. Может, люди, от нечего делать, в очереди и прочтут пару строк.
-А ты читал?
-Нет,- соврал я.
Мы расстались на перекрестке. Я пошёл по Кварталу Переводчиков. Миновал бюро индусского перевода (приблизительный перевод с любого языка на любой, без гарантии точности), оставил без внимания «Новые переводы с лучших языков мира», не соизволил почтить посещением «Люди за конторкой со словарями: недорого». Как мимо чумного барака, пробежал на почтительном расстоянии от бюро «Трансляции руаяль» - я там некогда работал. Эти люди пишут рефлексивный инфинитив без мягкого знака.
Моё внимание привлекла неброская вывеска «Переводы». Я толкнул тяжёлую деревянную дверь и вошёл.
Немолодая женщина в очках за столом читала Борхеса.
-Мне бы письмо перевести. Кто у вас лучший переводчик с безнадёжных языков?
Она подняла на меня глаза, узнала, слегка покраснела и кивнула в сторону дальнего кабинета. Я украдкой заглянул туда. Там, в просторной белой комнате без единого цветка сидел, закинув ноги на стол и подремывая, чумазый парнишка.
-Это кто? Уборщик?
-Это... это наш лучший переводчик. Вы не смотрите, что у него нет высшего образования.
-А? Нет высшего образования? То есть он действительно уборщик?
-Видите ли... Он безумно, безумно талантлив. Но при этом... как бы точнее выразиться... Несколько расслабленно относится к совершению над собой волевых усилий.
-Ленив как турок,- уточнил я, и хозяйка бюро не возразила.
-При этом назначенный за работу гонорар несколько отгоняет его расслабленность... на какое-то время... Если плата недостаточно велика, он просто не сумеет себя перебороть и взяться за дело.
Заинтригованный, я хмыкнул.
-Когда в университете ему задали перевести страницу из энциклопедии, он немедленно назвал свои расценки - а это, уж будьте уверены... Переводить даром отказался. Вот и...
-Как его зовут?- спросил я, обнадёженный рассказом.
-Слонер. Он... правда хороший специалист,- сказала она таким раненым тоном, точно просила у меня прощения.
Я поцеловал ей руку (она вспыхнула, как девчонка) и вошёл в кабинет.
-Этого языка я не знаю,- заявил Слонер, едва взглянув на письмо. -Да ты не нервничай,- посоветовал он мне, едва я направился к двери. -Две ночи, заговорю на нём без акцента. Деньги вперёд.
-У меня нет двух ночей,- сказал я весомо (хотелось добавить «и денег тоже», но, кажется, это убавило бы словам весомости).
Слонер равнодушно зевнул.
-В таком случае с тебя ещё две пачки боливийского кофе.
-По рукам,- быстро сказал я. И небрежно добавил: -Могу также вместо денег предложить прижизненного Ожегова. Сдачи не надо.
-Вон,- сказал Слонер вполголоса.