Alice Miller. Вдогонку к "Пробуждению тигра", психоанализу, Райху и Фрейду
http://amtranslations.livejournal.com/
Предисловие к "Драме одаренного ребенка", издание 1995 года, часть 3.
1. Раньше я очень старалась понять для себя и объяснить другим мотивацию родителей, которые наносят вред своим детям. В результате у меня сложилось впечатление, что старание понять точку зрения родителей должно быть частью терапии. На самом деле все наоборот. Если мы стараемся понять чувства тех, кто ранит нас, мы теряем контакт со своими собственными чувствами, теми самыми, которые являются ключевыми для того, чтобы обнаружить наши раны и вылечить их. Чувствовать свою боль, а не боль наших родителей - это необходимое условие для успешности любой терапии. Без ясного понимания этого (того понимания, которого не хватало в оригинальной версии "Драмы"), мы не сможем помочь себе. А также не сможем и помочь нашим родителям. Но они могут помочь себе сами, если они хотят и готовы чувствовать и решать свои проблемы самостоятельно, а не за счёт своих детей.
2. Мой опыт научил меня, что принятие идеи о необходимости прощения - и по прошествии 16 лет я все ещё верю, что это правильно - заводит процесс терапии в тупик. Это блокирует раскрытие чувств и ощущений, которые невозможно пережить на ранних стадиях терапии, но которые, с развитием внутренней силы и устойчивости могут в конечном итоге проявиться. Некоторые воспоминания приходят спустя годы после начала терапии, когда мы наконец становимся достаточно сильными, чтобы их выдержать. Этому плодотворному появлению новых воспоминаний не должно препятствовать закрытие, которое происходит, когда мы должны прощать (см. Миллер, 1993).
3. Обычное проговаривание своих чувств не приносит никакой пользы и ни к чему не приводит, и многие люди проводят годы в традиционной терапии, занимаясь именно этим, не испытывая ни малейших изменений. Они даже не осознают тот факт, что это делает ситуацию ещё более трагичной. Чтобы открыть доступ к нашей собственной правде, мы должны прожить и проговорить наши чувства в контексте внутреннего диалога. Для тех, кто на самом деле хочет исцелиться от последствий детских травм, все традиционные методы являются бесполезными, сбивающими с верно пути, и потенциально опасными, поскольку они усиливают интеллектуальную защиту против чувств и препятствуют появлению подавленных воспоминаний, даже если терапевт или аналитик побуждает пациента "говорить о травме", будь это жестокое отношение или сексуальное насилие.
В интеллектуальных видах терапий подозрения, допущения или предположения, сделанные терапевтом, не могут быть проверены на точность и подтверждены. Они могут быть верными или неверными, но даже если они правильные, это знание не будет полезным для исцеления пациента. Наши собственные чувства и телесные ощущения, о которых мы узнаем в ходе терапии, могут дать нам верный ответ о том, что с нами происходило на самом деле. Только с помощью их ответов мы можем пробудить наши подавленные воспоминания и интегрировать знания, хотя достоверная информация, полученная от членов семьи, может дать нам дополнительное подтверждение их правильности. В некоторых видах терапий, которые вводят пациента в заблуждение, люди могут придти к ложным или неточным выводам, основанным на интеллектуальных процессах, но эти выводы не являются воспоминаниями. Понятие "фальшивая память" вводит нас в заблуждение и, по сути, противоречит само себе (см. Миллер 1990а).
4. "Новые" методы могут претендовать на работу с "чувствами", но по факту использовать традиционную мораль и идеологию, которая не дает нам видеть реальность. Все, что они могут предложить - это кратковременное облегчение симптомов. Если терапевтический процесс останавливает 12 интеграцию всей правды, то мы становимся зависимыми от групп и от "Высших Сил". После чувства эйфории вначале, от возвращению к депрессии будет удерживать посвещение себя вербовке новообращенных, но эти новообращенные, в свою очередь, нуждаются в потенциальных последователях. Это, кстати, является самым подходящим объяснением, почему число последователей растет, независимо от несостоятельности идеи (См. Миллер 1993).
5. Огромной ошибкой является представление о том, что травму возможно вылечить с помощью символических образов. Это совершенно не относится к процессу оздоровления. Творчество дает возможность выразить боль от травмы в символическом виде, но не помогает вылечить травму. Если символическая месть за жестокое обращение в детстве была бы эффективна, то диктаторы могли бы в конце концов перестать унижать и мучить людей. Но пока они предпочитают обманывать себя в том, на кого в действительности направлен их гнев, и пока они продолжают подпитывают свою ненависть в символической форме вместо того, чтобы испытать и разрядить его в контексте своего собственного детства, их жажда мести останется неутолимой. (см. Миллер 1990а).
6. Жестокое обращение с детьми не является неизбежной судьбой человечества, как я думала, когда писала "Драму". Его можно предотвратить, восполняя тот урон, который был нанесен нам в детстве, посредством эффективной терапии. Родители, которые работают над травмами собственного детства, не будут жестоки со своими детьми.
7. Прекращение жестокости в отношении детей возможно с помощью большего публичного осознания этой проблемы. Можно было бы избежать ненужных детских страданий, если например, недавние открытия о связи между матерью и новорожденным (через контакт глаз и телесный контакт) были бы более широко распространены.
8. Меня часто спрашивают, почему некоторые люди, перенесшие в детстве жестокое обращение, не становятся жестокими по отношению к своим детям. Ответы на эти вопросы я дала в своих книгах "Запретное знание" и "Разбивая стену молчания", где я постаралась объяснить важнейшую роль "помогающего свидетеля" в детстве и "знающего свидетеля" для взрослых людей. Тем не менее, я не знаю никого, кто подвергшись жесткому обращению в детстве, не вел потом себя деструктивным образом (по крайней мере, самодеструктивным), став взрослым, пока он продолжал отрицать насилие, которому был подвержен.
9. Со мной часто спорят читатели и терапевты по поводу проблем, придуманными сторонниками так называемого Синдрома Ложной Памяти и активисты групп поддержки "несправедливо обвиненных" родителей, деятельность которых направлена на то, чтобы заставить замолчать своих взрослых детей. Я думаю, что попытки сделать это, предпринимаемые родителями, властями и юристами, мотивируются не только желанием доказать свою невиновность или защитить свои финансовые интересы, но также, более всего, более глубокой причиной: страхом перед своими подавленными чувствами. Рассказы переживших насилие, а затем открывших для себя правду после долгого периода отрицания и разобщенности с самим собой, воспринимаются как угроза, потому что такие люди встают в позицию обвинения и потому что они вызывают в других их собственные воспоминания. Такие люди бросают вызов репрессиям. Родители, юристы и адвокаты могут спросить себя, сознательно или неосознанно: "Если такие ужасные вещи случались с Энн или Мэри, и они не знали об этом в течение многих десятилетий, то как я могу быть уверен, что внутри меня не скрываются подобные переживания?". Только потому, что они не хотят задумываться, что подобные вещи могли произойти и с ними, и вместо встречи с правдой они предпочитают верить в "синдром фальшивых воспоминаний", они могут закрыть на все глаза и продолжать жить, как раньше.
10. Наконец, я хотела бы прояснить, что термин "внутренний ребенок", авторство которого часто приписывают мне, не был придуман мною, а взят из Трансактного Анализа.
Методы лечения, направленные на работу над чувствами, стали сейчас модными, в отличие от более интеллектуально ориентированных школ Фрейда, Юнга и Адлера. Однако, насколько я могу видеть, эта "работа" имеет первичной целью не опыт и признание действительности, а краткосрочную эмоциональную разгрузку. Выпустить сильные чувства, это, конечно, облегчение для пациента. Но пока это не сопровождается признанием истинной ситуации, которая делает сильные чувства понятными и обоснованными, и пока правда игнорируется, что происходит во многих программах, проповедующих прощение, пациенты будут возвращаться к своим прежнему саморазрушаюшему поведению.
То же самое относится к так называемой работе с телом. Искусственное пробуждение памяти тела о травмирующих ситуациях посредством специальных методов дыхания или массажа не может стать решением для преодоления последствий детских травм, это может принести лишь краткосрочное облегчение. Переживание старых травм исключительно на физическом уровне бесполезно, и часто опасно, если они не интегрированы в жизненную историю пациента. Только тогда физические ощущения могут стать понятыми и найти разрешение. Если мы не будем работать на всех трех уровнях - тело, чувство, разум - то симптомы наших болезней будут возвращаться к нам, поскольку тело идет склонно к повторении истории, зафиксированной в его клетках, пока язык его болезней не будет нами наконец услышан и понят.
Зигмунд Фрейд более чем 100 лет тому назад полностью подчинил себя господствующей морали тем, что он однозначно обвинил ребёнка и защитил родителей. Так же действовали и его последователи. В моих последних трёх книгах я указала на то, что психоанализу удалось вскрыть факты издевательства и сексуального насилия над детьми и попытаться интегрировать эти факты в теорию, но к сожалению попытки эти часто делает тщетными четвёртая заповедь. Роль родителей в происхождении детской симпоматики по-прежнему остаётся завуалированной и приукрашенной.
Мне сложно оценить, действительно ли изменяет так называемое расширение горизонта внутренней позиции многих терапевтов, но впечатление, складывающееcя из публикаций, скорее говорит о том, что пересмотр традиционной морали не состоялся. Как в теории, так и на практике защищается поведение родителей. Потдверждением тому стала и книга Эли Заретски (Eli Zaretsky, "Secrets of the Soul", Knopf 2004) с подробной историей психоанализа до сегодняшнего дня, где тема четвёртoй заповеди вообще не была тематизирована. Поэтому в "Бунте тела" я немного осветила и тему психоанализа.
Читателям, которым не известны мои другие книги, очень трудно понять разницу между тем, что пишу, и теориями психоанализа. Ведь и аналитики занимаются проблемами детства и сегодня всё больше допускают, что ранние травмы влияют на последующую жизнь, но тема нанесенных родителями травм часто обходится стороной.
Большинство обсуждаемых травм - это смерть родителей, тяжёлые болезни, разводы, природные катастрофы, войны и т.д. Пациент чувствует поддержку, так как аналитику нетрудно поставить себя в тогдашнюю ситуацию пациента, посочувствовать тому ребенку, которым он был, стать для него знающим и сочувствующим свидетелем и помочь победить детские травмы, которые редко бывают cxoжими с собственными детскими травмами терапевта. Совсем иначе выглядит ситуация, когда речь идёт о травмах, которые знакомы почти всем людям, когда приходится признать ненависть родителей, а позже и враждебность взрослого по отношению к детям.
Достойная всяческих похвал книга Мартина Дорнеса (Компетентный младенец, 1993/2004) ясно показывает, насколько трудно согласовать нынешние представления аналитиков с новейшими исследованиями о детях грудного возраста, хотя автор очень старается убедить читателя в обратном. Тому есть много причин, на которые я указываю в моих книгах, и всё же главная причина в блокаде мышления (сравн. "Пробуждение Евы", стр. 109-133), которая вместе с четвёртой заповедью уводит от реально прожитого в детстве.
И Зигмунд Фрейд, но прежде всего Мелание Кляйн, Отто Кернберг с их последователями, а также Хайнц Хартманн со своей далёкой от жизни Я-психологией, приписали младенцу всё то, что продиктовало им познанное на собственном опыте воспитание в стиле Чёрной педагогики, а именно что дети по природе своей злы или "полиморфно перверсны" (В "Изгнанном знании" я цитировала подробно пассажи уважаемого и сегодня аналитика Гловера, излагающего свой взгляд на ребёнка). С реальной жизнью конкретного ребёнка это не имеет ничего общего, а уж тем более с жизнью травмированного и страдающего ребёнка, а таких детей бесспорно остаётся большинство, пока легитимной частью правильного воспитания остаются телесные наказания и другие душевные травмы.
Аналитики, как например Ферренци, Боулби, Кохут и другие, обратились к реальности и остались на задворках психоанализа, потому что их исследования резко противоречили фрейдистской теории влечения. И все равно, насколько мне известно, никто из них не вышел из ИПА (International Psychoanalytical Association). Почему? (Это же просто, Ватсон. Люди потратили по 4-10 лет жизни на изучение чего-то, и не могут это использовать в работе. Им банально жрать нечего - H.B.) Потому что все они, как и многие сегодня, возможно надеются, что психоанализ не догматичная, а открытая система, которая в состоянии интегрировать новейшие исследования. Я не исключаю этого в будущем, но считаю безусловной предпосылкой открытия этой системы свободу видеть настоящие душевные травмы, насилие над маленькими детьми и распознавать нивелирующее отношение родителей к детским страданиям. Это будет возможным только тогда, когда в психоаналитическом кабинете будет вестись работа над эмоциями, когда обличающей силы эмоций перестанут бояться, что совершенно не похоже на примальную терапию (Primal therapy). Тогда человек сможет встать лицом к своим пережитым ранним травмам и с помощью Знающего Свидетеля, расшифровывая послания своего тела, проторит дорогу к своим истокам, к своему настоящему Я. Насколько я знаю, пока такого в психоанализе не произошло.
Критика психоанализа проиллюстрирована на конкретном примере в моей книге "Пробуждение Евы" (2001, стр. 149-156). Я смогла показать, что даже Винникотт, которого я очень ценю как человека, не смог помочь своим анализом коллеге Хэрри Гантрипу, потому что он не смог признать ненависть матери на Хэрри-ребёнка. Этот пример отчётливо показывает границы психоанализа, которые в своё время послужили причиной моего выхода из ИПА, что навсегда поставило меня в позицию изгнанного еретика. Быть отверженной и превратно понятой конечно неприятно, с другой стороны эта ситуация принесла мне как еретику большие преимущества. Она оказалась продуктивной для моих исследований, дала мне много свободы для дальнейшего отслеживания моих вопросов. Для меня открылись все пути и никто не мог мне предписывать, как мне надо или даже должно думать, что мне можно видеть, а что - ни в коем случае. Этот вид свободомыслия я ценю особенно высоко.
Благодаря этой свободе я смогла позволить себе не щадить больше родителей, разрушающих будущее своих детей. Этим я нарушила большое табу, так как не только в рамках психоанализа, но и в обществе в целом этот шаг, как и прежде, табуирован, это значит, что институт "родителей" как и институт семьи ни в коем случае не могут быть выставлены в свете источника насилия и страданий. Страх перед наблюдаем в большинстве ТВ-передач на тему насилия. (К этому вопросу в последнее время я неоднократно высказывалась в различных стаьях на моей вебстранице).
Алис Миллер. «Запретное знание. Осознание детских травм» Отрывок из главы 4, стр. 54 - 59
Теории как защита от осознания страшной правды
Те мнения, которые яростнее всего отстаивают, являются самыми сомнительными применительно к нашей системе воспитания детей. Догматизация фальшивых теорий защищает подвергавшихся в детстве жестокому обращению людей от осознания болезненной правды. Ту же функцию выполняют теории Фрейда об инфантильной сексуальности, Эдиповом комплексе и инстинкте смерти. Изначально Фрейд сделал открытие, отчасти благодаря технике гипноза, что все пациенты, как мужчины, так и женщины, подвергались в детстве жестокому обращению, о чем говорили и их симптомы. После того, как Фрейд сделал доклад о своем открытии в кругу коллег, он оказался в полной изоляции, поскольку никто из его соратников не был готов разделить его точку зрения. Фрейд не смог долго выдержать этой изоляции. Несколько месяцев спустя, в 1897 году, он описал признания своих пациентов о совершенном над ними сексуальном насилии, трактуя их как фантазии, возникшие под влиянием инстинктивных влечений. Человечество ненадолго обрело и вновь потеряло шанс проснуться и осознать реальность.
Каждый, кто борется за прекращение насилия над детьми и способен понимать, насколько в других людях глубоко подавлены и отрицаются переживания, связанные с жестоким обращением, почувствует себя потрясенным, и, как следствие, начнет сомневаться: «Как же это было у меня? Если даже явно подвергшиеся худшему из всех возможных вариантов насилия полностью отрицают то, что с ними произошло, то как я могу быть уверен, что моя память не обманывает меня?». Этот вопрос также встал и перед Фрейдом, когда он ещё был открыт для получения новых знаний и не был вооружен против них своими теориями. У него было несколько гипотез, среди них и одна, связанная с серьезными обвинениями по отношению к собственному отцу, что мы можем увидеть в одном из писем Фрейда к Флиссу:
«К сожалению, мой отец был одним из этих извращенцев, и он ответственен за истерию моего брата (все симптомы которого тому подтверждение), и некоторых из моих младших сестер. То, насколько часто я сталкиваюсь с подобными явлениями, приводит меня в изумление».
Любой из нас может представить себе, какой страх возникает в человеке, пытающемся выдвинуть обвинения против собственного отца. Сто лет назад подобные мысли представляли собой гораздо более сильную угрозу. Возможно, Фрейд смог бы найти в себе силы развить эту гипотезу, если хотя бы один человек поддержал его в этом. Но его ближайший соратник, Вильгельм Флисс, совершенно не знал, как трактовать открытие Фрейда. Сын Флисса, Роберт Флисс, в последствие стал психиатром и психоаналитиком, он опубликовал три книги с разоблачительными материалами на тему сексуального насилия родителей над своими детьми. Роберту Флиссу понадобилось несколько десятилетий, чтобы понять, что в возрасте двух лет его отец сексуально надругался над ним, и что этот факт имеет прямое отношение к тому, что Фрейд отказался от своей гипотезы. В своей книге Роберт Флисс раскрыл всю правду о своей истории, поскольку он был убежден, что его отец воспрепятствовал дальнейшему развитию теории Фрейда о травме. Открытие Фрейда, несомненно, вызывало во Флиссе чувство вины, как считал его сын. Насколько верно это предположение, трудно судить для стороннего наблюдателя.
Кроме этого объяснения предательства Фрейдом правды в 1897 году, есть и несколько других, но всех их объединяет нечто общее, а именно то, что индивидуальные аспекты личной жизни Фрейда оказали важнейшее влияние на принятое им роковое решение.
Возможно, эти факторы сыграли более или менее значительную роль и что они даже усиливали значимость друг друга. Но вся их сила исходит из заповеди «Ты не узнаешь», которая по сей день запрещает нам видеть, что делают родители со своими детьми. Несмотря на эффективность этой заповеди, некоторые терапевты, такие как Сальвадор Ференци и Роберт Флисс, все же предприняли попытки освободиться. Но без того, чтобы поставить под сомнение правильность поведения своих родителей и без того, чтобы пережить сильнейшую боль от расставания с иллюзиями, без помощи и поддержки других людей, которые также пытаются прозреть или уже преуспели в этом, практически невозможно достичь ясности осознания и прийти к независимости. Поэтому неудивительно (хотя это и является катастрофой), что 90 лет назад Фрейд вынужден был отступить под влиянием этой заповеди, своего страха и репрессий.
Вильгельм Райх позже сделал то же самое, когда выдвинул свою теорию, которая была направлена на то, чтобы помочь ему не чувствовать своей боли - боли ребенка, постоянно подвергавшегося сексуальному насилию с самого раннего возраста. Вместо того, чтобы почувствовать эту боль от того, что он стал жертвой взрослых, которым доверял, и признать факт совершения над ним насилия, Вильгельм Райх в течение всей жизни продолжал утверждать, дойдя до психотического состояния: «Я сам хотел этого, мне это было нужно, каждый ребенок этого хочет!»
Наша симпатия к Райху и Фрейду не должна помешать нам увидеть, что своей теорией влечений Фрейд нанес огромный вред человечеству. Вместо того, чтобы со всей серьезностью отнестись к собственным переживаниям, он искал защиты от них в теориях. Но пойдя дальше, он основал свою школу и догматизировал свою теорию, тем самым наделив законным статусом отрицание правды, что дало право педагогике считать ложь законной и научно доказанной.
Догмы, созданные Фрейдом, соответствуют широко распространенному мнению о том, что дети плохие и злые изначально, по своей природе, и задача взрослых - сделать из них «хороших». Такому совпадению мнений придавалось большое значение в психоаналитическом сообществе, и в течение долгого времени фальшивость этих утверждений не была никем замечена.
Фрейд имел дело со своим собственным страхом перед травмами его детства, занимаясь бесконечными спекуляциями, не поддающимися проверке, и отрицая возможность достоверного подхода к реалиям детства. Таким образом, он задержал продвижение нашего познания самих себя и эффективной терапевтической работы на целых сто лет. Из своего отрицания правды он создал догму. На раскрытие проблемы жестокого обращения с детьми он наложил строгое табу. В психоаналитических кругах каждый был обязан признать кредо, что психические болезни берут свое начало в "инстинктивных конфликтах." Все, включая самых известных аналитиков, таких как Шпиц, Балинт, Винникотт, Кохут, и другие (но не Джон Боулби) приняли это табу. В результате они не смогли применить свои открытия относительно жестокого обращения с детьми, которые они делали в ходе своей работы. И поскольку у них не было достаточно храбрости, чтобы выйти за рамки психоанализа, они принесли правду в жертву своему статусу в Психоаналитической Ассоциации. Сандор Ференци, который настаивал на достоверности его собственного опыта с пациентами, был подвергнут остракизму и назван психотиком.
Подобные "решения" личных дилемм за счет пациентов и студентов могут быть найдены среди других упорствующих, таких как Вильгельм Райх, который развил подобные идеи своей доктриной. В моих книгах есть обсуждения данной темы (см. Миллер 1984,1990b, 1991).
Многие до сих пор верят, что Фрейда нельзя обвинять только потому, что некоторые из его последователей далеки от реальности, делают ошибки и отказываются брать на себя ответственность, ведь на самом деле Фрейд был блестящим первооткрывателем, разве не так? Подобные претензии предъявлялись и К.Г. Юнгу - «отец» идеализировался за счёт «сыновей» и «дочерей». Но психоанализ изобрели не современные психоаналитики - он был изобретен «отцом», и отрицание правды, возведенное им в догму, привело к тому, что его «дочерям» и «сыновьям» очень трудно доверять собственным чувствам. Они вряд ли смогут опровергнуть его теорию, даже поверяя собственным чувствам, поскольку догма не может быть опровергнута. Догма жива благодаря страху ее приверженцев быть отвергнутыми в своих кругах. Догма сильна благодаря этому страху, и люди «работают» каждый день, по тридцать или сорок лет с пациентами, перенесшими в детстве насилие, даже не зная о том, что они работают именно с жертвами насилия, и в результате пациент не может прийти к осознанию своей правды. Пока игра слов, ассоциации и догадки трактуются как «фантазии» пациентов, а не как последствия в действительности имевших место детских травм, выводам терапевтов недостает необходимой точности, и они не могут быть проверены.
Психоанализ ошибочно называют «прогрессивным» и «революционным», поскольку он цепляется за догмы. Получается, что молодой человек сегодня не может позволить себе спорить с 90-летним стариком о том, что является сейчас прогрессивным; но он должен признавать мнение своего психотерапевта во имя Фрейда, не осознавая того, что это идеи 90-летней давности, и что они никогда не пересматривались, поскольку догма не может быть изменена. И благодаря влиянию психоаналитиков на своих пациентов, последствия такой догматизации распространены даже за пределами профессиональных кругов, не позволяя людям осознавать правду и видеть реальность.
http://amtranslations.livejournal.com/4347.html
Чем больше я убеждаюсь в правильности того, что делаю, тем больше я могу учиться, узнавая реакции других людей. Некоторые такие реакции дают мне пищу для дальнейших размышлений и уточнений. Это также касается вопроса о невиновности родителей. Люди обычно спрашивают: «Но вы ведь в самом деле не имеете в виду, что родители виноваты, если они плохо относятся к ребенку? В конце концов, вы в своих книгах писали о том, что родители вынуждены неосознанно переносить травмы своего детства на детей и поэтому они жестоко обращаются со своими детьми, игнорируют их и подвергают сексуальному насилию».
Такие рассуждения привели меня к мысли, что теперь я должна сделать шаг, который у меня не хватало смелости сделать в моих первых книгах. Я буду исходить из очень простого, но фактически неоспоримого утверждения: каждый, кто разрушает человеческую жизнь, несет за это вину. Это утверждение соответствует нашему законодательству, согласно которому людей осуждают на годы лишения свободы; и никто не сможет оспорить мое утверждение, что это является универсальным этическим принципом нашего общества. Даже если я заменю слово «каждый» различными профессиональными терминами, фраза не изменит своего значения, за исключением разве того, что касается людей таких профессий, как военные генералы или политики, потому что они автоматически наделяютя властью посылать людей на смерть, не неся за это ответственности. Но в мирное время запрещено уничтожать человеческие жизни, это является преступлением, за которое предусмотрено наказание. С одним единственным исключением: родителям разрешено разрушать жизни своих детей безнаказанно. Поскольку это разрушение в большинстве случаев воспроизводится следующими поколениями, то вряд ли можно говорить о запрете: запретить это - значит вызвать скандал.
Сегодня я могу сказать, что мы не только можем, но и должны обвинять таких родителей, чтобы пролить свет на то, что происходило с детьми, час за часом, а также для того, чтобы помочь этим несчастным матерям узнать о том, что происходило с ними самими в их детстве. Из-за страха обвинить своих родителей мы устанавливаем статус-кво: невежество и отношение к детям как к вредоносным существам устойчиво сохраняется в нашем обществе. Необходимо разорвать этот опасный порочный круг. Именно невежественные родители становятся виновниками страданий своих детей, но не те, которые хотят учиться.
Я не могу представить, что какой-нибудь преступник или убийца не отыгрывает своих внутренних компульсий. Тем не менее, они признаются виновными, когда они отнимают чью-то жизнь. Хотя закон признает «смягчающие обстоятельства», если можно доказать, что преступник не отвечает за свои действия, его мотивации я и его положение не меняют того факта, что еще одна человеческая жизнь была принесена в жертву этой ситуации. В противоположность судебной практике я верю, что каждое убийство совершенное не из самозащиты и направленное на ни в чем не повинную жертву - это выражение внутренней компульсии, навязчивой потебности отомстить за жестокость, пренебрежение и разрушение, перенесенные в детстве и сопутствующих всему этому чувств, которые остались подавленными.
Предисловие к "Драме одаренного ребенка", издание 1995 года, часть 3.
1. Раньше я очень старалась понять для себя и объяснить другим мотивацию родителей, которые наносят вред своим детям. В результате у меня сложилось впечатление, что старание понять точку зрения родителей должно быть частью терапии. На самом деле все наоборот. Если мы стараемся понять чувства тех, кто ранит нас, мы теряем контакт со своими собственными чувствами, теми самыми, которые являются ключевыми для того, чтобы обнаружить наши раны и вылечить их. Чувствовать свою боль, а не боль наших родителей - это необходимое условие для успешности любой терапии. Без ясного понимания этого (того понимания, которого не хватало в оригинальной версии "Драмы"), мы не сможем помочь себе. А также не сможем и помочь нашим родителям. Но они могут помочь себе сами, если они хотят и готовы чувствовать и решать свои проблемы самостоятельно, а не за счёт своих детей.
2. Мой опыт научил меня, что принятие идеи о необходимости прощения - и по прошествии 16 лет я все ещё верю, что это правильно - заводит процесс терапии в тупик. Это блокирует раскрытие чувств и ощущений, которые невозможно пережить на ранних стадиях терапии, но которые, с развитием внутренней силы и устойчивости могут в конечном итоге проявиться. Некоторые воспоминания приходят спустя годы после начала терапии, когда мы наконец становимся достаточно сильными, чтобы их выдержать. Этому плодотворному появлению новых воспоминаний не должно препятствовать закрытие, которое происходит, когда мы должны прощать (см. Миллер, 1993).
3. Обычное проговаривание своих чувств не приносит никакой пользы и ни к чему не приводит, и многие люди проводят годы в традиционной терапии, занимаясь именно этим, не испытывая ни малейших изменений. Они даже не осознают тот факт, что это делает ситуацию ещё более трагичной. Чтобы открыть доступ к нашей собственной правде, мы должны прожить и проговорить наши чувства в контексте внутреннего диалога. Для тех, кто на самом деле хочет исцелиться от последствий детских травм, все традиционные методы являются бесполезными, сбивающими с верно пути, и потенциально опасными, поскольку они усиливают интеллектуальную защиту против чувств и препятствуют появлению подавленных воспоминаний, даже если терапевт или аналитик побуждает пациента "говорить о травме", будь это жестокое отношение или сексуальное насилие.
В интеллектуальных видах терапий подозрения, допущения или предположения, сделанные терапевтом, не могут быть проверены на точность и подтверждены. Они могут быть верными или неверными, но даже если они правильные, это знание не будет полезным для исцеления пациента. Наши собственные чувства и телесные ощущения, о которых мы узнаем в ходе терапии, могут дать нам верный ответ о том, что с нами происходило на самом деле. Только с помощью их ответов мы можем пробудить наши подавленные воспоминания и интегрировать знания, хотя достоверная информация, полученная от членов семьи, может дать нам дополнительное подтверждение их правильности. В некоторых видах терапий, которые вводят пациента в заблуждение, люди могут придти к ложным или неточным выводам, основанным на интеллектуальных процессах, но эти выводы не являются воспоминаниями. Понятие "фальшивая память" вводит нас в заблуждение и, по сути, противоречит само себе (см. Миллер 1990а).
4. "Новые" методы могут претендовать на работу с "чувствами", но по факту использовать традиционную мораль и идеологию, которая не дает нам видеть реальность. Все, что они могут предложить - это кратковременное облегчение симптомов. Если терапевтический процесс останавливает 12 интеграцию всей правды, то мы становимся зависимыми от групп и от "Высших Сил". После чувства эйфории вначале, от возвращению к депрессии будет удерживать посвещение себя вербовке новообращенных, но эти новообращенные, в свою очередь, нуждаются в потенциальных последователях. Это, кстати, является самым подходящим объяснением, почему число последователей растет, независимо от несостоятельности идеи (См. Миллер 1993).
5. Огромной ошибкой является представление о том, что травму возможно вылечить с помощью символических образов. Это совершенно не относится к процессу оздоровления. Творчество дает возможность выразить боль от травмы в символическом виде, но не помогает вылечить травму. Если символическая месть за жестокое обращение в детстве была бы эффективна, то диктаторы могли бы в конце концов перестать унижать и мучить людей. Но пока они предпочитают обманывать себя в том, на кого в действительности направлен их гнев, и пока они продолжают подпитывают свою ненависть в символической форме вместо того, чтобы испытать и разрядить его в контексте своего собственного детства, их жажда мести останется неутолимой. (см. Миллер 1990а).
6. Жестокое обращение с детьми не является неизбежной судьбой человечества, как я думала, когда писала "Драму". Его можно предотвратить, восполняя тот урон, который был нанесен нам в детстве, посредством эффективной терапии. Родители, которые работают над травмами собственного детства, не будут жестоки со своими детьми.
7. Прекращение жестокости в отношении детей возможно с помощью большего публичного осознания этой проблемы. Можно было бы избежать ненужных детских страданий, если например, недавние открытия о связи между матерью и новорожденным (через контакт глаз и телесный контакт) были бы более широко распространены.
8. Меня часто спрашивают, почему некоторые люди, перенесшие в детстве жестокое обращение, не становятся жестокими по отношению к своим детям. Ответы на эти вопросы я дала в своих книгах "Запретное знание" и "Разбивая стену молчания", где я постаралась объяснить важнейшую роль "помогающего свидетеля" в детстве и "знающего свидетеля" для взрослых людей. Тем не менее, я не знаю никого, кто подвергшись жесткому обращению в детстве, не вел потом себя деструктивным образом (по крайней мере, самодеструктивным), став взрослым, пока он продолжал отрицать насилие, которому был подвержен.
9. Со мной часто спорят читатели и терапевты по поводу проблем, придуманными сторонниками так называемого Синдрома Ложной Памяти и активисты групп поддержки "несправедливо обвиненных" родителей, деятельность которых направлена на то, чтобы заставить замолчать своих взрослых детей. Я думаю, что попытки сделать это, предпринимаемые родителями, властями и юристами, мотивируются не только желанием доказать свою невиновность или защитить свои финансовые интересы, но также, более всего, более глубокой причиной: страхом перед своими подавленными чувствами. Рассказы переживших насилие, а затем открывших для себя правду после долгого периода отрицания и разобщенности с самим собой, воспринимаются как угроза, потому что такие люди встают в позицию обвинения и потому что они вызывают в других их собственные воспоминания. Такие люди бросают вызов репрессиям. Родители, юристы и адвокаты могут спросить себя, сознательно или неосознанно: "Если такие ужасные вещи случались с Энн или Мэри, и они не знали об этом в течение многих десятилетий, то как я могу быть уверен, что внутри меня не скрываются подобные переживания?". Только потому, что они не хотят задумываться, что подобные вещи могли произойти и с ними, и вместо встречи с правдой они предпочитают верить в "синдром фальшивых воспоминаний", они могут закрыть на все глаза и продолжать жить, как раньше.
10. Наконец, я хотела бы прояснить, что термин "внутренний ребенок", авторство которого часто приписывают мне, не был придуман мною, а взят из Трансактного Анализа.
Методы лечения, направленные на работу над чувствами, стали сейчас модными, в отличие от более интеллектуально ориентированных школ Фрейда, Юнга и Адлера. Однако, насколько я могу видеть, эта "работа" имеет первичной целью не опыт и признание действительности, а краткосрочную эмоциональную разгрузку. Выпустить сильные чувства, это, конечно, облегчение для пациента. Но пока это не сопровождается признанием истинной ситуации, которая делает сильные чувства понятными и обоснованными, и пока правда игнорируется, что происходит во многих программах, проповедующих прощение, пациенты будут возвращаться к своим прежнему саморазрушаюшему поведению.
То же самое относится к так называемой работе с телом. Искусственное пробуждение памяти тела о травмирующих ситуациях посредством специальных методов дыхания или массажа не может стать решением для преодоления последствий детских травм, это может принести лишь краткосрочное облегчение. Переживание старых травм исключительно на физическом уровне бесполезно, и часто опасно, если они не интегрированы в жизненную историю пациента. Только тогда физические ощущения могут стать понятыми и найти разрешение. Если мы не будем работать на всех трех уровнях - тело, чувство, разум - то симптомы наших болезней будут возвращаться к нам, поскольку тело идет склонно к повторении истории, зафиксированной в его клетках, пока язык его болезней не будет нами наконец услышан и понят.
Зигмунд Фрейд более чем 100 лет тому назад полностью подчинил себя господствующей морали тем, что он однозначно обвинил ребёнка и защитил родителей. Так же действовали и его последователи. В моих последних трёх книгах я указала на то, что психоанализу удалось вскрыть факты издевательства и сексуального насилия над детьми и попытаться интегрировать эти факты в теорию, но к сожалению попытки эти часто делает тщетными четвёртая заповедь. Роль родителей в происхождении детской симпоматики по-прежнему остаётся завуалированной и приукрашенной.
Мне сложно оценить, действительно ли изменяет так называемое расширение горизонта внутренней позиции многих терапевтов, но впечатление, складывающееcя из публикаций, скорее говорит о том, что пересмотр традиционной морали не состоялся. Как в теории, так и на практике защищается поведение родителей. Потдверждением тому стала и книга Эли Заретски (Eli Zaretsky, "Secrets of the Soul", Knopf 2004) с подробной историей психоанализа до сегодняшнего дня, где тема четвёртoй заповеди вообще не была тематизирована. Поэтому в "Бунте тела" я немного осветила и тему психоанализа.
Читателям, которым не известны мои другие книги, очень трудно понять разницу между тем, что пишу, и теориями психоанализа. Ведь и аналитики занимаются проблемами детства и сегодня всё больше допускают, что ранние травмы влияют на последующую жизнь, но тема нанесенных родителями травм часто обходится стороной.
Большинство обсуждаемых травм - это смерть родителей, тяжёлые болезни, разводы, природные катастрофы, войны и т.д. Пациент чувствует поддержку, так как аналитику нетрудно поставить себя в тогдашнюю ситуацию пациента, посочувствовать тому ребенку, которым он был, стать для него знающим и сочувствующим свидетелем и помочь победить детские травмы, которые редко бывают cxoжими с собственными детскими травмами терапевта. Совсем иначе выглядит ситуация, когда речь идёт о травмах, которые знакомы почти всем людям, когда приходится признать ненависть родителей, а позже и враждебность взрослого по отношению к детям.
Достойная всяческих похвал книга Мартина Дорнеса (Компетентный младенец, 1993/2004) ясно показывает, насколько трудно согласовать нынешние представления аналитиков с новейшими исследованиями о детях грудного возраста, хотя автор очень старается убедить читателя в обратном. Тому есть много причин, на которые я указываю в моих книгах, и всё же главная причина в блокаде мышления (сравн. "Пробуждение Евы", стр. 109-133), которая вместе с четвёртой заповедью уводит от реально прожитого в детстве.
И Зигмунд Фрейд, но прежде всего Мелание Кляйн, Отто Кернберг с их последователями, а также Хайнц Хартманн со своей далёкой от жизни Я-психологией, приписали младенцу всё то, что продиктовало им познанное на собственном опыте воспитание в стиле Чёрной педагогики, а именно что дети по природе своей злы или "полиморфно перверсны" (В "Изгнанном знании" я цитировала подробно пассажи уважаемого и сегодня аналитика Гловера, излагающего свой взгляд на ребёнка). С реальной жизнью конкретного ребёнка это не имеет ничего общего, а уж тем более с жизнью травмированного и страдающего ребёнка, а таких детей бесспорно остаётся большинство, пока легитимной частью правильного воспитания остаются телесные наказания и другие душевные травмы.
Аналитики, как например Ферренци, Боулби, Кохут и другие, обратились к реальности и остались на задворках психоанализа, потому что их исследования резко противоречили фрейдистской теории влечения. И все равно, насколько мне известно, никто из них не вышел из ИПА (International Psychoanalytical Association). Почему? (Это же просто, Ватсон. Люди потратили по 4-10 лет жизни на изучение чего-то, и не могут это использовать в работе. Им банально жрать нечего - H.B.) Потому что все они, как и многие сегодня, возможно надеются, что психоанализ не догматичная, а открытая система, которая в состоянии интегрировать новейшие исследования. Я не исключаю этого в будущем, но считаю безусловной предпосылкой открытия этой системы свободу видеть настоящие душевные травмы, насилие над маленькими детьми и распознавать нивелирующее отношение родителей к детским страданиям. Это будет возможным только тогда, когда в психоаналитическом кабинете будет вестись работа над эмоциями, когда обличающей силы эмоций перестанут бояться, что совершенно не похоже на примальную терапию (Primal therapy). Тогда человек сможет встать лицом к своим пережитым ранним травмам и с помощью Знающего Свидетеля, расшифровывая послания своего тела, проторит дорогу к своим истокам, к своему настоящему Я. Насколько я знаю, пока такого в психоанализе не произошло.
Критика психоанализа проиллюстрирована на конкретном примере в моей книге "Пробуждение Евы" (2001, стр. 149-156). Я смогла показать, что даже Винникотт, которого я очень ценю как человека, не смог помочь своим анализом коллеге Хэрри Гантрипу, потому что он не смог признать ненависть матери на Хэрри-ребёнка. Этот пример отчётливо показывает границы психоанализа, которые в своё время послужили причиной моего выхода из ИПА, что навсегда поставило меня в позицию изгнанного еретика. Быть отверженной и превратно понятой конечно неприятно, с другой стороны эта ситуация принесла мне как еретику большие преимущества. Она оказалась продуктивной для моих исследований, дала мне много свободы для дальнейшего отслеживания моих вопросов. Для меня открылись все пути и никто не мог мне предписывать, как мне надо или даже должно думать, что мне можно видеть, а что - ни в коем случае. Этот вид свободомыслия я ценю особенно высоко.
Благодаря этой свободе я смогла позволить себе не щадить больше родителей, разрушающих будущее своих детей. Этим я нарушила большое табу, так как не только в рамках психоанализа, но и в обществе в целом этот шаг, как и прежде, табуирован, это значит, что институт "родителей" как и институт семьи ни в коем случае не могут быть выставлены в свете источника насилия и страданий. Страх перед наблюдаем в большинстве ТВ-передач на тему насилия. (К этому вопросу в последнее время я неоднократно высказывалась в различных стаьях на моей вебстранице).
Алис Миллер. «Запретное знание. Осознание детских травм» Отрывок из главы 4, стр. 54 - 59
Теории как защита от осознания страшной правды
Те мнения, которые яростнее всего отстаивают, являются самыми сомнительными применительно к нашей системе воспитания детей. Догматизация фальшивых теорий защищает подвергавшихся в детстве жестокому обращению людей от осознания болезненной правды. Ту же функцию выполняют теории Фрейда об инфантильной сексуальности, Эдиповом комплексе и инстинкте смерти. Изначально Фрейд сделал открытие, отчасти благодаря технике гипноза, что все пациенты, как мужчины, так и женщины, подвергались в детстве жестокому обращению, о чем говорили и их симптомы. После того, как Фрейд сделал доклад о своем открытии в кругу коллег, он оказался в полной изоляции, поскольку никто из его соратников не был готов разделить его точку зрения. Фрейд не смог долго выдержать этой изоляции. Несколько месяцев спустя, в 1897 году, он описал признания своих пациентов о совершенном над ними сексуальном насилии, трактуя их как фантазии, возникшие под влиянием инстинктивных влечений. Человечество ненадолго обрело и вновь потеряло шанс проснуться и осознать реальность.
Каждый, кто борется за прекращение насилия над детьми и способен понимать, насколько в других людях глубоко подавлены и отрицаются переживания, связанные с жестоким обращением, почувствует себя потрясенным, и, как следствие, начнет сомневаться: «Как же это было у меня? Если даже явно подвергшиеся худшему из всех возможных вариантов насилия полностью отрицают то, что с ними произошло, то как я могу быть уверен, что моя память не обманывает меня?». Этот вопрос также встал и перед Фрейдом, когда он ещё был открыт для получения новых знаний и не был вооружен против них своими теориями. У него было несколько гипотез, среди них и одна, связанная с серьезными обвинениями по отношению к собственному отцу, что мы можем увидеть в одном из писем Фрейда к Флиссу:
«К сожалению, мой отец был одним из этих извращенцев, и он ответственен за истерию моего брата (все симптомы которого тому подтверждение), и некоторых из моих младших сестер. То, насколько часто я сталкиваюсь с подобными явлениями, приводит меня в изумление».
Любой из нас может представить себе, какой страх возникает в человеке, пытающемся выдвинуть обвинения против собственного отца. Сто лет назад подобные мысли представляли собой гораздо более сильную угрозу. Возможно, Фрейд смог бы найти в себе силы развить эту гипотезу, если хотя бы один человек поддержал его в этом. Но его ближайший соратник, Вильгельм Флисс, совершенно не знал, как трактовать открытие Фрейда. Сын Флисса, Роберт Флисс, в последствие стал психиатром и психоаналитиком, он опубликовал три книги с разоблачительными материалами на тему сексуального насилия родителей над своими детьми. Роберту Флиссу понадобилось несколько десятилетий, чтобы понять, что в возрасте двух лет его отец сексуально надругался над ним, и что этот факт имеет прямое отношение к тому, что Фрейд отказался от своей гипотезы. В своей книге Роберт Флисс раскрыл всю правду о своей истории, поскольку он был убежден, что его отец воспрепятствовал дальнейшему развитию теории Фрейда о травме. Открытие Фрейда, несомненно, вызывало во Флиссе чувство вины, как считал его сын. Насколько верно это предположение, трудно судить для стороннего наблюдателя.
Кроме этого объяснения предательства Фрейдом правды в 1897 году, есть и несколько других, но всех их объединяет нечто общее, а именно то, что индивидуальные аспекты личной жизни Фрейда оказали важнейшее влияние на принятое им роковое решение.
Возможно, эти факторы сыграли более или менее значительную роль и что они даже усиливали значимость друг друга. Но вся их сила исходит из заповеди «Ты не узнаешь», которая по сей день запрещает нам видеть, что делают родители со своими детьми. Несмотря на эффективность этой заповеди, некоторые терапевты, такие как Сальвадор Ференци и Роберт Флисс, все же предприняли попытки освободиться. Но без того, чтобы поставить под сомнение правильность поведения своих родителей и без того, чтобы пережить сильнейшую боль от расставания с иллюзиями, без помощи и поддержки других людей, которые также пытаются прозреть или уже преуспели в этом, практически невозможно достичь ясности осознания и прийти к независимости. Поэтому неудивительно (хотя это и является катастрофой), что 90 лет назад Фрейд вынужден был отступить под влиянием этой заповеди, своего страха и репрессий.
Вильгельм Райх позже сделал то же самое, когда выдвинул свою теорию, которая была направлена на то, чтобы помочь ему не чувствовать своей боли - боли ребенка, постоянно подвергавшегося сексуальному насилию с самого раннего возраста. Вместо того, чтобы почувствовать эту боль от того, что он стал жертвой взрослых, которым доверял, и признать факт совершения над ним насилия, Вильгельм Райх в течение всей жизни продолжал утверждать, дойдя до психотического состояния: «Я сам хотел этого, мне это было нужно, каждый ребенок этого хочет!»
Наша симпатия к Райху и Фрейду не должна помешать нам увидеть, что своей теорией влечений Фрейд нанес огромный вред человечеству. Вместо того, чтобы со всей серьезностью отнестись к собственным переживаниям, он искал защиты от них в теориях. Но пойдя дальше, он основал свою школу и догматизировал свою теорию, тем самым наделив законным статусом отрицание правды, что дало право педагогике считать ложь законной и научно доказанной.
Догмы, созданные Фрейдом, соответствуют широко распространенному мнению о том, что дети плохие и злые изначально, по своей природе, и задача взрослых - сделать из них «хороших». Такому совпадению мнений придавалось большое значение в психоаналитическом сообществе, и в течение долгого времени фальшивость этих утверждений не была никем замечена.
Фрейд имел дело со своим собственным страхом перед травмами его детства, занимаясь бесконечными спекуляциями, не поддающимися проверке, и отрицая возможность достоверного подхода к реалиям детства. Таким образом, он задержал продвижение нашего познания самих себя и эффективной терапевтической работы на целых сто лет. Из своего отрицания правды он создал догму. На раскрытие проблемы жестокого обращения с детьми он наложил строгое табу. В психоаналитических кругах каждый был обязан признать кредо, что психические болезни берут свое начало в "инстинктивных конфликтах." Все, включая самых известных аналитиков, таких как Шпиц, Балинт, Винникотт, Кохут, и другие (но не Джон Боулби) приняли это табу. В результате они не смогли применить свои открытия относительно жестокого обращения с детьми, которые они делали в ходе своей работы. И поскольку у них не было достаточно храбрости, чтобы выйти за рамки психоанализа, они принесли правду в жертву своему статусу в Психоаналитической Ассоциации. Сандор Ференци, который настаивал на достоверности его собственного опыта с пациентами, был подвергнут остракизму и назван психотиком.
Подобные "решения" личных дилемм за счет пациентов и студентов могут быть найдены среди других упорствующих, таких как Вильгельм Райх, который развил подобные идеи своей доктриной. В моих книгах есть обсуждения данной темы (см. Миллер 1984,1990b, 1991).
Многие до сих пор верят, что Фрейда нельзя обвинять только потому, что некоторые из его последователей далеки от реальности, делают ошибки и отказываются брать на себя ответственность, ведь на самом деле Фрейд был блестящим первооткрывателем, разве не так? Подобные претензии предъявлялись и К.Г. Юнгу - «отец» идеализировался за счёт «сыновей» и «дочерей». Но психоанализ изобрели не современные психоаналитики - он был изобретен «отцом», и отрицание правды, возведенное им в догму, привело к тому, что его «дочерям» и «сыновьям» очень трудно доверять собственным чувствам. Они вряд ли смогут опровергнуть его теорию, даже поверяя собственным чувствам, поскольку догма не может быть опровергнута. Догма жива благодаря страху ее приверженцев быть отвергнутыми в своих кругах. Догма сильна благодаря этому страху, и люди «работают» каждый день, по тридцать или сорок лет с пациентами, перенесшими в детстве насилие, даже не зная о том, что они работают именно с жертвами насилия, и в результате пациент не может прийти к осознанию своей правды. Пока игра слов, ассоциации и догадки трактуются как «фантазии» пациентов, а не как последствия в действительности имевших место детских травм, выводам терапевтов недостает необходимой точности, и они не могут быть проверены.
Психоанализ ошибочно называют «прогрессивным» и «революционным», поскольку он цепляется за догмы. Получается, что молодой человек сегодня не может позволить себе спорить с 90-летним стариком о том, что является сейчас прогрессивным; но он должен признавать мнение своего психотерапевта во имя Фрейда, не осознавая того, что это идеи 90-летней давности, и что они никогда не пересматривались, поскольку догма не может быть изменена. И благодаря влиянию психоаналитиков на своих пациентов, последствия такой догматизации распространены даже за пределами профессиональных кругов, не позволяя людям осознавать правду и видеть реальность.
http://amtranslations.livejournal.com/4347.html
Чем больше я убеждаюсь в правильности того, что делаю, тем больше я могу учиться, узнавая реакции других людей. Некоторые такие реакции дают мне пищу для дальнейших размышлений и уточнений. Это также касается вопроса о невиновности родителей. Люди обычно спрашивают: «Но вы ведь в самом деле не имеете в виду, что родители виноваты, если они плохо относятся к ребенку? В конце концов, вы в своих книгах писали о том, что родители вынуждены неосознанно переносить травмы своего детства на детей и поэтому они жестоко обращаются со своими детьми, игнорируют их и подвергают сексуальному насилию».
Такие рассуждения привели меня к мысли, что теперь я должна сделать шаг, который у меня не хватало смелости сделать в моих первых книгах. Я буду исходить из очень простого, но фактически неоспоримого утверждения: каждый, кто разрушает человеческую жизнь, несет за это вину. Это утверждение соответствует нашему законодательству, согласно которому людей осуждают на годы лишения свободы; и никто не сможет оспорить мое утверждение, что это является универсальным этическим принципом нашего общества. Даже если я заменю слово «каждый» различными профессиональными терминами, фраза не изменит своего значения, за исключением разве того, что касается людей таких профессий, как военные генералы или политики, потому что они автоматически наделяютя властью посылать людей на смерть, не неся за это ответственности. Но в мирное время запрещено уничтожать человеческие жизни, это является преступлением, за которое предусмотрено наказание. С одним единственным исключением: родителям разрешено разрушать жизни своих детей безнаказанно. Поскольку это разрушение в большинстве случаев воспроизводится следующими поколениями, то вряд ли можно говорить о запрете: запретить это - значит вызвать скандал.
Сегодня я могу сказать, что мы не только можем, но и должны обвинять таких родителей, чтобы пролить свет на то, что происходило с детьми, час за часом, а также для того, чтобы помочь этим несчастным матерям узнать о том, что происходило с ними самими в их детстве. Из-за страха обвинить своих родителей мы устанавливаем статус-кво: невежество и отношение к детям как к вредоносным существам устойчиво сохраняется в нашем обществе. Необходимо разорвать этот опасный порочный круг. Именно невежественные родители становятся виновниками страданий своих детей, но не те, которые хотят учиться.
Я не могу представить, что какой-нибудь преступник или убийца не отыгрывает своих внутренних компульсий. Тем не менее, они признаются виновными, когда они отнимают чью-то жизнь. Хотя закон признает «смягчающие обстоятельства», если можно доказать, что преступник не отвечает за свои действия, его мотивации я и его положение не меняют того факта, что еще одна человеческая жизнь была принесена в жертву этой ситуации. В противоположность судебной практике я верю, что каждое убийство совершенное не из самозащиты и направленное на ни в чем не повинную жертву - это выражение внутренней компульсии, навязчивой потебности отомстить за жестокость, пренебрежение и разрушение, перенесенные в детстве и сопутствующих всему этому чувств, которые остались подавленными.