(no subject)

Apr 16, 2010 15:55




Потерять мир

Бродский валяется на столе рядом с георгинами, у него сейчас в Йорке жара, и поля выгорают в четверг. А я валяюсь рядом на холодном полу, потому что жарко и здесь, в Москве, и хорошо бы свалить куда-нибудь, на дачу к Аньке, например, в её сосновый бор, валяться в поле на траве у реки и смотреть, как качаются стебли пшеницы на фоне голубого неба. Где-нибудь на стуле валяется, наверное, один носок, второй, конечно, потерялся, вот и хожу в разных - один полосатый и рыжий, а второй в клетку и сине-серый. Я всегда теряю вещи и никогда их не нахожу: может быть, мыши уносят, может, тараканы, а может, они просто берут и улетают - книги на юг, носки на север, платья в бирюзовый горошек на восток, а западу ничего не остаётся, как слушать и забирать мои стихи, сидя рядом на крыше знойным летом.
А может, думаю я, прижимаясь щекой к прохладному паркету, и правда позвонить моей Анне да свалить к ней на дачу, варить ей кофе, читать книги и Бродского, слушать Bjork, да и пошли все нафиг?
Достаю мобильный из кармана шорт и смотрю с удивлением на шесть пропущенных вызовов от моей дорогой Аннушки и три смс-ки с гневным "я сдала последний экзамен на пять! ну где ты есть? поехали ко мне на дачу!!!". Улыбаюсь и набираю её телефон.
- Я поеду к тебе, но только с одним условием.
Она смеётся на другом конце провода.
- Каким?
- Ты будешь ежедневно поить меня холодным зелёным чаем. А по ночам можно и горячим.

Когда я родилась, мои родители, видимо, решили пошутить над ребёнком, назвав меня Кудысей. Я бы стерпела всё - Капитолину, Калерию или даже какое мужское имя, но пришлось жить с этим. В школе было трудно, конечно, но в институте быстро сообразили, что одним выстрелом можно и двух зайцев убить - Кудысь собралась? А кудысь надо, туда Кудысь и собралась, чем же не ответ, состоящий то ли из тавтологии, то ли из антанакласиса. И фамилия была в ту же степь - тут уже над папой и его родом посмеялась судьба - Потеряхина. Кудыся Потеряхина - нечто не из этого мира, с золотыми на солнце волосами почти до пояса, а по характеру прям как герой из книжки - Оська - смешной мальчишка. Весь рот в чернике, под носом молочные усы, волосы наполовину в хвосте, наполовину растрёпаны, и носки разные - такая вот Кудыся Потеряхина, валяющаяся на ковре зелёного четырёхлистного клевера.
- Ань, а возможно потерять мир?
- Если очень постараться - да.
- А если не стараться?
У моей Анны тоже весь рот в черничном соку - всё утро собирали на чавкающей топи в бору ягоду за ягодой, чтобы одним махом съесть с парным молоком - улыбка чеширского кота, такая же довольная и хитрая, и глаза закрыты, чтобы лучше видеть небо. Настоящее небо.
- Если не стараться, то нельзя. Мир - он большой, его так просто не потеряешь и не сломаешь. Наоборот, можно.
- То есть?
- Чтобы в мире потерялась ты. Но я не хочу, чтобы ты терялась, пойдём лучше пить кофе.
Чашка кофе - это хорошо. Чашка только что сваренного кофе с корицей и молоком - ещё лучше. А если ещё и дать мне в зубы сигарету - то вообще манна небесная, рай на земле. Мы сидим по турецки на веранде, греясь в солнечных лучах и поём Animal Джаz про три полоски и дождевую энергетику. Если повезёт, вечером пойдёт дождь, а то зря что ли мы его зовём. Но мне кажется, что я потеряла и дождь тоже в своих полупустых карманах, что с меня возьмёшь. То Бродский куда-то пропадёт в свою Америку или Северную Англию, то мыши с носками и дискографиями. А теперь и дождь, жди засухи и зноя, лениво потягиваясь рядом с речкой и окуная в неё свои руки по локоть, чтобы чувствовать прохладу и силу.
- И всё-таки мне кажется, что мир можно потерять, - говорю я задумчиво, отпивая кофе из чашки. - Вот живёшь ты живёшь...
Рвёшь цветы, учишься, ездишь в ленинку во время учёбы и перед сессией, живёшь, ночуешь там почти, кормишь голубей хлебом, валяешься на траве на Охотном ряду с другом, прижимаясь щекой к его плечу, или, наоборот, он прижимается к тебе щекой, лбом и пушистыми волосами, пьёшь кефир или молоко утром и обещаешь себе пробежки уже который день, если не месяц. А потом понимаешь, что ты что-то потеряла, случайно, не заметила, не поняла сначала, а потом вдруг такая ноющая пустота в груди, что иди и вешайся или топись в колодце - в колодце в такую жару самое оно: и прохладно, и мокро, и приятно.
- Кудысь?
Улыбаюсь, подставляя мордашку солнечным лучам:
- И вот живёшь ты себе, никого не трогаешь, а вечно домовой что-то утащит.
Домовой бы мне на это ответил, что потом вечно обвиняют их, серых и пушистых.

Зимой думаешь о лете, а летом - о зиме и снеге. Тополиный пух, конечно, замена, но слабая: хочется, ведь не чихать, а холодного прикосновения, тающего на губах и разноцветной шапке с помпоном. А ещё больше хочется, наконец, лежать в сумерках под пледом и чтобы кто-нибудь принёс тебе чашки горячего молока, потому что перед этим ты наелась снега, как маленькая, никого не слушая.
Однажды люди встречаются друг с другом, и сталкиваются два мира, становясь одним. Понимают друг друга с полуслова, спят вместе и видят сон один на двоих, выливают кофе в постель с хитрой улыбкой и потом смеются, ругаются на весь этаж, разводятся, теряются, теряют. Потому что, если ты один, без половинки мира, то разве это целое? Зачем тебе тогда это всё? Все эти цветы, этот Бродский, эти аллеи сухого душного города, это валяние на траве в центре?
Ведь ты теряешь человека.
Ты теряешь мир.
Моя Анна крепко спит под одеялом в доме, а я лежу на мокрой от росы траве и смотрю на звёзды, вдыхая запах ночной прохлады. Господи, как хорошо, после жаркого полдня и душного вечера, как же здорово. Звёзды в небе зевают спросонья, потягиваются и ищут свой мир. Например, воооон ту звёздочку в созвездии Дракона или Кассиопеи.
- Проснулась? - услышав шаги, спрашиваю я.
- Жарко, - вздыхает Анна, присаживаясь рядом и запрокидывая голову. - Знаешь, - говорит она тихо, и уголки её губ еле заметно дрожат в ожидании улыбки, - Бродский исчез, я перерыла все полки и углы, но его нигде нет.
- Он в Северной Англии, - смеюсь я, - сегодня четверг, а там жарко, цветут георгины и летают бабочки. Потом он пришлёт нам записку в бутылке и подарит левиафана.
- Серого.
- В голубую полосочку.
- И зелёный горошек.
Конечно, мы о чём-то ещё разговариваем до восхода солнца и только потом идём спать, слушая, как по крыше стучит долгожданный дождь. Звёзды давно укутались в тучи и сладко спят, прокручивая в своих серебряных сердечках сотый сон.
Я всегда что-то теряла, такая уж судьба, собиралась куда-то не туда, пропускала встречи с интересными людьми, и однажды потеряла что-то очень важное. Кого-то очень важного. С тёмными, немного вьющими волосами, с глазами сине-серого моря, сильного и серьёзного, способного понимать зверей, птиц, ветер и меня, такую потеряхину. У него, конечно, была вторая половинка моего мира, реальная и приглушённых тонов, а у меня - сказочная и терпкая, и в нашем бы мире ходили весёлые люди (задом наперёд или на руках), счастливые пары, грустили бы ровно четыре дня в месяц, они бы серьёзно обсуждали химические реакции любви и наивно верили в чудеса. Это был бы целый мир, такой тёплый и прекрасный, который в детстве я видела во снах.
Потом оказалось бы, что все мои книги и носки, чашки и браслеты, проездные и стихи - все бы они оказались у него, когда-то потерянные мною. И тараканы с мышами, как же иначе. А у меня за шкафом обнаружится его детская любимая машинка, красная и синим, зелёный шарф и целый пакет с кофе, который мы бы тут же сварили, добавив корицы и имбиря. Его, наверное, будут звать Тудас Находилкин. Ну или иначе, по-человечески.
Но он, конечно, есть, как же иначе? Ведь если его нет, если ноет в груди от потерянного мира, выпавшего из кармана драных джинсов, то - зачем тогда всё это?
Нет. Он, конечно, есть.
И я обязательно его найду. Даже если мне придётся потерять всё самое нужное и ценное в этом мире - в том числе и рыжий носок с серым левиафаном в голубую полосочку и зелёный горошек.

сказки

Previous post Next post
Up