Оружие честных жен
Внезапно грузные лохматые облака выронили голубую монету луны. Отороченная колючим кустарником тропа оказалась залита студеным неверным сиянием. Адель выругалась, быстро оглядевшись по сторонам и убедившись, что убежища не сыскать: хрупкие ветки кустов разрослись густо, но жались к каменистым склонам, топорщась длинными шипами и чересчур легко ломаясь. Следы останутся, что надо, а вот пробираться быстро не получится.
Уж лучше шагать дальше, решила она в конце концов, полагаясь на поздний час, на зябкий ветер и скверную славу округи. О Поле Последней Битвы много разного говорили, но идти сюда в полнолуние не советовал ни один певец или рассказчик. Собственно, она и сама не думала, что забьется в подобную глушь; и если бы не визгливый мальчишка-оруженосец, вопивший «Виверна!» так, будто сами Черные Азуты явились пред ним…
Мальчик, сказала она себе, останавливаясь и чувствуя спиной теплое дыхание каурого жеребца, он был мальчишка, а чем набиты головы мальчишек, если не жуткими чудовищами, мерзкими колдуньями и отважными рыцарями? Откуда ребенку знать, как устаешь иногда убегать, прятаться, таиться, отрекаться от собственного имени?
Она плакала, роняла горючие слезы, и дюжина разношерстных мечников - троица кнехтов, раубриттер, пятеро гербовых дворян невысокого полета, еще кто-то, огромный, дюжий и заросший, стройный ши-полукровка да тот самый крикун, - пятились, пока от крохотных серебристых капель разгорались лиловатые языки огня, отступали, начиная заслонять лица ладонями, и плащами, и щитами. А затем на всю таверну завопили «Виверна!», и мелкорослый лопоухий оруженосец бросился между огней, поначалу не заметив, что случайно наступил на один.
- Это все из-за моря, - грустно сказала она жеребцу, ткнувшемуся губами ей в плечо, - от Вихеллоу до побережья рукой подать, уже утром вниз по Блессиру сплавлялся какой-то кораблик, я даже задаток отдала…
И случайно замечталась за столом в общем зале. Уронила растроганную слезинку, представляя, как вернется в Неболомы, а из слезинки пророс эдельвейс. Прямо на залитой элем и закапанной жиром и свечным воском столешнице.
Когда она гнала коня прочь от Вихеллоу - назад, в глубь Долов, но уже по другому берегу Блессира, чтобы не встретиться с преследователями, - постоялый двор «Удачливая Черепаха» пылал, как средолетний костер. А Неболомы уходили прочь, отдалялись, оставались недостижимой мечтой.
Сном, которому уже не сбыться.
«Кастелян Черного Утеса, сир Хартинг Эллемор, осадил Неболомы, сказал один из рыцарей, протянув руки к пламени очага, требуя выдать живьем всех детей крови Вейгеор, как законнорожденных, так и бастардов». Эти слова звенели в ее ушах громче, чем чавканье жидкой грязи под копытами жеребца. Именно они выбили из глаз проклятые горючие слезинки, выдав ее всякому, кто внимательно слушает глашатаев. Ей не укрыться у дяди Эстаса, потому что сам он заперт в окруженной крепости и лежит при смерти от ран, полученных во время ночного штурма. Бегство теряло смысл, думала она, проносясь под шумящими кронами ив, думала так - и продолжала погонять коня, слишком сильно привыкнув убегать.
И только увидев скалистый взлобок с грубо вытесанной головой в шлеме, поняла, куда занесла ее безумная скачка вслепую.
- Поле Курганов, - невесело произнесла она, вглядываясь в укрытую туманными стягами долину, простирающуюся впереди. С гребня холма отлично видны были рассыпавшиеся по ровному простору продолговатые насыпи, без счета возводившиеся здесь многие столетия. - Уж здесь нас искать некому. И узнавать тоже.
А еще приютить - хотя бы на единственную ночь. И накормить; впрочем, жеребцу с этим будет, наверное, попроще: далеко вглубь Поля Последней Битвы не заходил никто. Поговаривали, будто демоны и призраки все еще обитают здесь с того самого года - демоны и призраки неведомых эпох, спавшие в курганах, пока два воинства не схлестнулись в отчаянной битве прямо посреди величественного кладбища древних. Спавшие, пока запахи крови и смертей не вынудили их распахнуть глаза.
Словом, только редкие отчаянные головы устраивали сенокос на Поле, да и то остерегаясь так уж далеко забираться за Столбы с высеченными рунами. Травы же росли густые, высокие и буйные. Пахло домом: Адель часто гостила на другой стороне долины, в небольшом замке Уимбро, оседлавшем Щербатую Улыбку, и в детстве ей случалось кататься здесь вместе с кузенами, сыновьями эрла. Кроме того, именно близ Уимбро обитал Сеятель Вернигор и его родня… однажды это ее спасло, вот только и поныне не понять, к счастью ли?
Она без колебаний пошла дальше, уже различая черную глыбу Столба, одного из трех сотен, усеявших склоны долины после битвы. Строгие стеллы с высеченными Высокими Рунами словами короля Дарриона Второго, потерявшего в Последней Битве обоих дядьев, четырех кузенов и младшего брата. Напоминание живущим - и горький упрек. Король - старый король, конечно же, - знал толк в широких жестах, говаривал им с братьями отец, когда речь заходила о той войне.
Конек послушно топал вслед за ней по извилистой тропе, тепло дышал в спину, прядал ушами. Поле мирно лежало перед ними, постепенно делаясь шире и просторнее, шепча шалфеем и полынью, отзываясь гулкими уханьями сов и коротким воем, донесшимся откуда-то с севера. Столб вырастал, почему-то совершенно не похожий на обелиски, что стояли здесь прежде… и Адель остановилась, едва разглядев его повнимательнее.
Столб не случайно казался оплывшим, потерявшим суровые и простые очертания.
На камне кто-то висел.
При луне было не разглядеть черт, однако мощные четырехпалые ладони и плоские стопы, бочкообразная грудь и косматая голова указывали, что это Сеятель.
Адель пошатнулась, потрясенно уставившись на тело, уже отдававшее смертью. Какое безумие! Сеятели не воюют и не ссорятся, они помогают полям и садам плодоносить - а самые старые и опытные умеют также зарывать в землю любые предметы, чтобы в положенный срок собрать урожай чудесный и волшебный. Именно так обретали свои короны короли на протяжении сотен веков, именно так построены башни Старых Преданий близ прежней столицы… да и многие замки, включая Неболомскую твердыню, выросли из посаженных Сеятелями вещей, из их силы, силы земли и таинственных ритуалов, на которых не бывают люди.
Адель снова вспомнила Вихеллоу, а также Старый Сир, Кудабег, Лтовицу… У встреченных крестьян только и пересудов было, что о страшном недороде, постигшем округу; а стоило ей поинтересоваться, куда же смотрят их Сеятели - ведь Сеятелей и впрямь не было видно, ни одного! - как все умолкали и угрюмо расходились.
Девушка почувствовала, что вот-вот свалится наземь. Села умирают с голоду, Сеятель висит на Столбе… что за новая напасть?
- Утром придется рискнуть, - сказала она коню, силой волоча его мимо мертвого существа, - отправимся в Уимбро, поищем Вернигора. Он наверняка что-то знает, - и уж эрл Торан Вейгеан ни за что не даст в обиду источник благосостояния собственных людей.
Миновав границу Поля, она повела жеребца меж курганов, стараясь не озираться в поисках других Столбов, чтобы не видеть, не снабдили ли и их украшениями наподобие того, на который уже пришлось наткнуться. Ее трясло крупной дрожью, словно сейчас заново дошли до сердца гибель отца, казнь старших братьев, первый побег вместе с Каулем. Она давилась слезами, не позволяя выкатиться ни единой, чтобы ничего не поджечь и не разрушить, как того просило сердце. Она шла, тяжело дыша и сохраняя щеки сухими.
Холодная, как эта осенняя ночь.
И вдруг поняла, что еще странного носилось в воздухе, пока она горевала об улетевших днях.
Неподалеку горел костер.
Неясное мерцание за курганом справа и запах дыма, смешанный с ароматом съестного, привлекли ее внимание почти одновременно. Пастух? Браконьер? Кто бы ни устроился на ночлег посреди Поля Последней Битвы, вряд ли он настолько любит общество, чтобы знать о том, сколько сейчас сулят за голову Адель Вейгеор.
Впрочем, там могут быть и такие, кто просто не хотел никого видеть; как знать? Девушка осторожно повела жеребца за собой, правой рукой держа небольшой кинжал с рукояткой в виде русалки - трофей, оказавшийся в ножнах у седла ворованного коня.
Подошла к краю кургана, да и остановилась.
Мужской, довольно приятный и молодой голос нараспев проговаривал вслух Надпись с Черных Столбов.
- Тут кроется край мира, край голоса и край жизни, лежат пределы для света, мыслей и дел. Тут зарыты доблесть, отвага и честь Старого Королевства, которым не восстать тысячу лет. Вот так-то, - завершил читавший грустно, - Жаль одного: эти самые доблесть и честь зарыли отнюдь не Сеятели, недаром же Даррион продержался на троне каких-то шесть лет после победы в войне.
Невнятное зычное бормотание прозвучало в ответ на слова невидимого пока мужчины.
- Согласен, - сказал он, - согласен. Мне тоже жаль еще одной вещи, но ведь эта скромная дама вполне может сейчас и показаться? Эй! - крикнул он громче, - выходите уже! Все равно даже Ломокол вас учуял, да и кого тут бояться? Может, меня? - и он беззаботно захохотал.
Адель же вцепилась зубками в костяшки пальцев и мотала головой, стараясь отмахнуться от нахлынувших воспоминаний.
Вернигор был старейшим их племени, кто поселился близ Уимбро. Он обожал возиться с детишками - как с детьми эрла, так и с гостившими, - часто чинил им сломавшиеся игрушки, закапывая в землю, чтобы достать еще краше и лучше прежнего, а то и делал для них новые: необыкновенных самобеглых деревянных лошадок, летающих серебристых карпов, распевавших «Вейгеор, в чьей руке долы» или «Унталлиар, отважный рыцарь», вежливых и чопорных кукол… Хотя Сеятель никогда не переступал порога человеческого жилища, эрл считал его практически домочадцем, привечая и многочисленную родню, даже малолетнего по меркам Сеятелей Ломокола, сынишку сестры Вернигора, родившегося, как говорили, от черного ши, а потому, с какой стороны ни глянь, ущербного. Ломокол, которому было бы не выпрямиться в зале постоялого двора, а может, даже и в палатах эрла, оставался ребенком, всегда готовым играть, - бережливым, заботливым и очень добрым ребенком. Всегда одинаковым, сколько бы лет ни было юным Вейгеорам и Вейгеанам. Вечным мальчишкой.
Адель потянула повод и пошла, раздвигая грудью холодную переплетшуюся стеблями траву. Костер не был велик, зато над ним весело булькал немаленький котелок; а возле, развалившись, лежал Ломокол. Тот самый Ломокол.
Девушка почувствовала, что плачет. Быстрые неостановимые слезы покатились по щекам, осторожно щекоча и, кажется, серебристо искрясь. Лицо Ломокола, от которого она не могла оторваться, никто не назвал бы красивым и в прежние времена: Сеятели обладали крупными лицами грубой лепки, с жабьими ртами, массивными подбородками и бровями, огромными круглыми глазищами, - а уж полукровка, несший на лице едва заметную печать родства с ши, даже по меркам своего племени не был симпатягой. Однако сейчас оно было наполовину покрыто страшными подживающими следами ожогов: казалось, будто лицо сунули в кипящее масло, но скорее всего, следы оставили факелы или головни.
- Адель… - выдохнул Ломокол, и девушка сморщилась, быстро покосившись на вторую фигуру, сидевшую чуть дальше от костра, державшуюся в тени, несмотря на бесформенный овчинный плащ с огромным, скрывавшим лицо, капюшоном. Никаких тайн. Что ж, придется надеяться на скромность неизвестного - и, как ни тяжело, исподволь готовиться к дальнейшему бегству.
- Привет, Сеющий брат, - проговорила она, подходя ближе, - а я как раз искала твоего дядюшку…
И осеклась. Огромный Сеятель вздрогнул, толстые губы затряслись, блестя появившейся пенистой слюной в отсветах костра, глаза слегка выкатились и по мохнатым щекам потекли крупные мутные слезы.
- Напрасно, - укоризненно проговорил незнакомец с приятным, почему-то кажущимся родным голосом, - напрасно, говорю, ты ему напоминаешь об этом.
- Мы представлены? - холодно поинтересовалась девушка.
- Да… довольно давно, - ответил капюшон равнодушно. - Впрочем, ты можешь и не припомнить знакомства. Не страшно, - он откинул капюшон, и нахально уставился на лицо Адель. Глаза в отсветах костра поблескивали расплавленным металлом, четко очерченные губы небольшого рта ухмылялись. Он невыносимо напоминал Адель кого-то, вот только голова не умела вспомнить, утомленная и гудевшая после многодневной гонки прочь от пожелавшего новой игрушки короля и верных рыцарей, похоже, незнакомых с усталостью.
- Зови меня Чуток, - усмехнулся парень, пожав плечами, и поворошил прогорающие ветки, - не ошибешься.
- Я - Адель… - запнулась девушка, не решаясь назваться полностью.
- … Вейгеор, - закончил вместо нее Чуток, - я же говорю: знаю. Сомневалась, что ли? Брось. Я хорошо знаю Ломокола, да и со старым Вернигором был знаком, до того, как… - он покосился на рыдающего Сеятеля, - как эрл сделал это.
Адель без сил опустилась на траву, предчувствуя, что услышать ей придется вовсе не радостные вести.
- Я искала Вернигора, - стараясь не дрогнуть голосом, сказала она куда-то в костер, - мне позарез нужно спросить у него… пару вещей.
- Утром, - покачал головой Чуток, - как рассветет, я отведу тебя к Столбу, на котором распят старый Вернигор. Это подождет: старик давно испустил дух. Ты, думается, уже видела такие, - и Адель кивнула, сжимая кулаки.
- Как это могло… - она вздохнула и замолчала, но парень понял.
- Уимбро далеко от столиц, - подумав, ответил он, - и дальше всего от Алого Клыка, в котором обустроился нынешний король. Но однажды новость про странный дар Адель Вейгеор, пришла и в захудалый городишко. Хуже всего было то, что Адель пропала, и король не мог выбрать, кого из ученых олухов слушать: присущ ли дар всем людям герба Вейге, или же обитателям околиц Поля Последней Битвы… или, как утверждали самые сумасбродные, кто-то из Сеятелей применил свои ритуалы к живому человеку, вопреки древнейшим запретам. От того, что сочтут правдой, зависела жизнь целой округи, - ну, а его величество, к тому же, подозревал, что, даже будь Адель единственной в своем роде, дочь старого владетеля без колебаний приютят и укроют здесь.
Он осторожно поворошил хлебово ложкой и, аккуратно черпнув, старательно подул, прежде чем попробовать. Кивнул сам себе, удовлетворенно жмурясь.
- Вот о приказе искать укрывателей эрл Торан, конечно, знал вряд ли, не то нипочем не взял бы грех на душу.
- Не может быть! - вскрикнула Адель, - дядя никогда не причинил бы вреда!.. - Сеятель уткнулся лицом в траву и сотрясался в рыданиях.
- Конный отряд, снаряженный за тобой, втрое превышал количество надворного войска эрла, - развел руками Чуток, - и немногим отстал от слухов. Его величество - очень решительный монарх.
После того, как обрушился Дворец Фиалки, за углом которого она рыдала, страдая от обмана молодого лорда Энфорта, она уже и сама паниковала. Прошел день, второй… а на третий день старина Дик Моллой отыскал ее прямо в парке во время конной прогулки, и напугал до смерти, сообщив, что почти всю прислугу забрали люди управы Дворцового Покоя. Как бы ни старались они с родными хранить страшные свойства слез Адель в тайне, теперь получение доказательств не отнимет у сыщиков и нескольких часов.
- Оружие честных мужей есть меч и щит, Прощенная, - вспомнила она звонкий, хотя и неприятный голос короля, - оружие же честных жен суть слезы… но я, пожалуй, не отказался бы иметь эдакие слезки в запасе, - однако в тот раз ей удалось развеять подозрения и убедить его величество в вымышленности волшебных свойств ее слез. Еще бы! Он изволил простить наивную девушку, когда она вернулась, бледная и слабая, ко двору, объявив, что недомогания миновали. Более того - его величество даже вписали ее в число дам королевы…
Только больше так не повезет, сказал Моллой, тут уж никого провести не получится. Ей нужно уезжать, и побыстрее. Для Виверны в городе больше нету надежных укрытий.
Адель не хотелось верить, что время на исходе - и вырвалась она каким-то чудом. Чудом по имени Дик Моллой, который заплатил жизнью, лишь бы дать уйти дочери собственного сюзерена.
- Все, что успел эрл, - это окружить хутор Сеятелей, да и перебить все семейство Вернигора. Если тот и вправду нарушил Заповеди… да ведь и дело-то не в том, нарушены ли дряхлые и дремучие законы и традиции! А вот возможность создавать нечто вроде адельих слез… это стоило бы жизни всем Сеятелем в королевстве. И за пределами тоже. Эрлу пришлось обвинить Сеятелей в малом урожае и снижении податей, а потом сделать вид, будто Ломокол на кого-то напал… он же жутко неуклюжий, сущий медведь. И очень, ужасно, непроходимо прост. Наверное, из-за всего сразу эрл и позволил ему сбежать. А может быть, пожалел: о чем бы Ломокол мог бы рассказать? Что он знал? Ничего… Ребенок. Остальные были убиты. То есть, прости, пожалуйста, казнены.
Адель кивала: представить Ломокола притворяющимся было попросту невозможно - все равно, что представить, будто Сеятель и впрямь способен вредить чему-то, произрастающему из земли. Потом шея словно одеревенела, да и сама себе она казалась грубым истуканом, наспех вытесанным из коряги. Горе и страх звучали в ней истошно и изматывающе.
- А уже на третий день Сеятелей извели под корень в дюжине окрестных поселков и деревень - по причине того самого вредительства. Сеятелей! Дубоголовые же люди нас окружают, сударыня Вейгеор… Вот только эрл о том узнать не сумел. Вечером на другой день после казни Вернигора со всеми родичами королевские воины прибыли для дознания в замок Уимбро. Сели за стол, отдохнули с дороги, выслушали эрла.
Адель вздрогнула в сухом всхлипе.
- И поздней ночью вырезали всех: семью Вейгеан, семьи живущих при замке щитоносцев, дворню… а надворную стражу заперли в казарме и сожгли.
Чуток протянул котелок Адели, затем покачал головой и поставил в траву между ними. Варево показалось ей солоновато-горчащим, с жестковатыми волокнами мяса в водянистой разварившейся крупе.
- Ломокол вот добывает, - сказал парень, - ходит, рискуя задницей, помогает - насколько умеет, по мелочи - и люди понемногу ведь пришли в себя, тоже одаривают, как могут. Жалеют. Теперь-то жалеют. Когда оголодали.
Сеятель потянулся ложкой, зачерпнул из котелка и задумчиво отправил в рот. Засопел, обжегшись, - и залез снова. Обычная деревянная ложка мало подходила для огромного сеятельского рта.
И когда страшный жар от воспалившихся ран почти сжег ее дотла, когда отец - отец, которого не было на свете уже два года, - перестал отлучаться и сидел в изголовье ложа постоянно, незримый ни для кого, кроме кошек, Сеятелей и умирающей дочери, Вернигор пришел в дом эрла и попросил разрешения лечить ее по старому обычаю Сеятелей.
Он нарушил все законы - старый и мудрый Сеятель, не желавший провожать на тот берег Смерти еще и девочку, которую считал дочерью. Вошел в дом человека. Лгал человеку.
И посеял человека - да, посеял тоже.
Она верила теплым и заботливым пушистым ладоням Вернигора, и не боялась, когда он укладывал ее на новую постель - пахнущую густым сеном с Поля Последней Битвы, и листвой деревьев из Зеленой Стены, и очень сильно - прелью, грибницей. Она верила его словам и думала только о том, чего очень-очень хотела бы. Быть здоровой. И иметь силу, что позволила бы отплатить за отца и братьев. Быть здоровой, чтобы мстить.
Кто знает, почувствовал ли это Вернигор, совершая обряд; обычно Сеятели ни за что не берутся закапывать людей - даже мертвецов, уж не говоря о живых. Вернигор выбрал маленькую девочку, а не огромную скалу тысячелетнего запрета.
И Адель так и не забоялась, когда сырая липкая земля сыпалась ей на грудь и на лицо. И потом… потом тоже не боялась. А уж тем более, когда Вернигор достал ее из земли, здоровую и крепенькую!..
Пока не заплакала в первый раз.
- Я бы его… убила, - сказала Адель, вытирая пучком травы ложку. - Или… не знаю даже. Оплакала. Убила и оплакала.
- Оплакала - и убила? - усмехнулся Чуток. - Кто ж знает? Он ведь вырвался из замка, Адель. Пришел на поле, придерживая дыру в животе руками… приполз, честно говоря. Добрался до столба, на котором висел Вернигор. Лег, обнимая камень, а кровь Сеятеля стекала на него по шлифованной плите. Так его и нашел Ломокол - окоченевшего, не дышавшего. Маленький Сеятель, как ни крути, оказался не прост… похоронил эрла, копируя то, что делал Вернигор…
Адель очнулась, с ужасом глядя на руку, державшую рукоять. Кинжал с хрустом вошел под ребра эрла Торана, пусть тот и звался нынче парнем по имени Чуток.
Торан невесело улыбнулся ей и осторожно разжал судорожно стиснутые пальцы.
- Да, да… - проворчал он. - Именно так. А наутро я проснулся уже таким. Понимаешь, я так хотел жить, не умирая, и хотел быть сильным, как тогда, в молодости, когда мы усмиряли горские кланы вместе с твоим отцом… Все сбылось; почти все.
Он вздохнул и поднялся на ноги не по-юношески грузно и тяжеловесно. С хрустом вытащил кинжал и тщательно вытер полой плаща. Подал его Адель.
- Сейчас мне не страшна сталь, племянница, - пожал плечами, но, заметив, наверное, дикую, отчаянную надежду, загоревшуюся в ее глазах, возразил: - Ты еще не слышала остальное. Или… или лучше смотри сама.
И он пошел к кургану. В двух шагах от границы, от линии, соединявшей соседние курганы, он вдруг жутко и кошмарно изменился: лицо оплыло, обнажив лохмотья гнилого мяса и лицевые кости, руки превратились в кошмарные когтистые длани скелета… наконец, эрл пошатнулся и едва не упал, только в последний момент отступив назад. И еще шаг, и еще - заново превращаясь в молодого человека.
- Мне не страшна смерть на этом Поле, - сказал он, - но вне Поля я уже мертв. Ломокол сделал, что умел, и мне поныне страшно, когда я гляжу на эту простецкую башку… но умел он меньше своего дяди. Увы.
Эрл повернулся к Адель и вскинул бровь:
- Так что я не надеялся бы на него, девочка моя. Лучше не стоит.
Они говорили еще, но совсем мало. В конце концов, Торан предложил ложиться спать, а там уж утро присоветует. И уснул сам, первый.
Лицо его во сне было чистым и свежим, нежным и юным, казалось, даже более невинным, чем была Адель. Она не могла найти и следа жестокости или злобы - разве что глубокие не по годам морщины, сложившиеся из раскаяния, горя и гнева, так и игравшие на лбу и щеках парня в такт безжалостным снам.
Адель осторожно приподняла голову и плечи Торана. Села, умостив вихрастую маковку на коленях. И долго, очень долго глядела в огонь, гладя непокорные кудри. Настоящие. Живые. Но только тут, среди курганов и истлевшей чести.
Она думала, судорожно глотая комок в горле, она пыталась представить себе, чего бы хотела для дяди. Для эрла Торана Вейгеана. Для доброго парня по имени Чуток.
И наконец, первая слезинка побежала у ней по крылу носа, чтобы качнуться на самом кончике и упасть на губы спящему. Он даже не вздрогнул. Даже не успел понять. Просто заснул крепче.
И уже навсегда.
Ломокол подошел к ним и сел рядом с Адель. Он обнял девушку, ласково и неразборчиво что-то бормоча. Так они и сидели, пока слезы - рвущиеся слезы, опасные слезы, - не отступили от глаз, оставив горе ей целиком. Невыплаканным.
Отпустив голову эрла Торана, Адель неуклюже поднялась на ноги, зашипев от побежавших по затекшим ногам мурашек. Здесь, на Поле Последней Битвы, у эрла даже после смерти осталось прекрасное лицо нежного юноши. Таким он когда-то сражался за руку ее матери; таким он бился за короля Берчиона на море и среди гор. Было странно и горько видеть свежесть и юность старшего Вейгеана после того, как отцовское тело привезли таким морщинистым и седым. И еще она никак не могла отделаться от тоскливой и болезненной мысли о том, что из-за непрошеного своего дара не способна даже оплакать свой род, как положено женщине. Слезы - оружие женщин; ее, однако, лишили этого оружия, пусть и одарив взамен иным. Что значит, однако, возможность убить единственной слезою, если больше невозможно отдаться жгучей горечи скорби и тоски, если нельзя просто оплакать?..
- Я не просила, - твердо сказала Адель, забывшись, и Ломокол тут же горячо кивнул обожженной головой, - мне не надо было столько силы, я просто хотела мира и спокойствия. Это ведь не так много - мир, покой, семья? Дети? - она почувствовала, что ее губы дрожат и крепко вцепилась в мощную лапищу Сеятеля, - Пора, Сеющий брат, - прошептали непослушные немеющие губы, - Нам пора.
Они вместе взошли на высокий, обложенный черными булыжниками курган, стоявший здесь уже тысячи лет. Старый курган, в котором был погребен великий воин и король вместе с лучшими своими побратимами-рыцарями. Ей всегда хотелось увидеть их воочию, и были дни, когда, начитавшись историй о доблестных гвардейцах, она думала, что эти благородные мужи - большая родня ей, нежели целеустремленные и немногословные братья.
Вот и пришло время проверить.
Она взошла на курган и повернулась лицом к солнцу, которое едва показало краешек лика над окоемом. Ломокол поднялся следом и обнял за плечи, встав сразу за спиной. Адель вжалась затылком в мягкий мех на груди Сеятеля и зажмурилась.
Сияющие, наполненные чистейшим светом слезы покатились по ее лицу, падая и сразу впитываясь в землю, чтобы глубоко внутри началось таинство жизни и возрождения. Минута, еще одна - и крохотные ростки прорезались сквозь почву и непокорно устремились вверх, кивая наливающимися на глазах бутонами. Адель Вейгеор ждала, даже не пытаясь представить себе лица доблестных и отважных, что поднимались к солнечному свету из тысячелетнего молчания и покоя. И что-то неуловимо менялось в воздухе, и даже туман начинал светиться нежными оттенками розового и апельсинового.
Сотни и тысячи других курганов ждали ее слез, жаждали прорасти честью, доблестью и отвагой. Зарытое достояние ее земли трепетало, предчувствуя скорые ласки свежего ветра и чистого дождя.
Над Полем Последней Битвы вставал новый день.
Уж лучше шагать дальше, решила она в конце концов, полагаясь на поздний час, на зябкий ветер и скверную славу округи. О Поле Последней Битвы много разного говорили, но идти сюда в полнолуние не советовал ни один певец или рассказчик. Собственно, она и сама не думала, что забьется в подобную глушь; и если бы не визгливый мальчишка-оруженосец, вопивший «Виверна!» так, будто сами Черные Азуты явились пред ним…
Мальчик, сказала она себе, останавливаясь и чувствуя спиной теплое дыхание каурого жеребца, он был мальчишка, а чем набиты головы мальчишек, если не жуткими чудовищами, мерзкими колдуньями и отважными рыцарями? Откуда ребенку знать, как устаешь иногда убегать, прятаться, таиться, отрекаться от собственного имени?
Она плакала, роняла горючие слезы, и дюжина разношерстных мечников - троица кнехтов, раубриттер, пятеро гербовых дворян невысокого полета, еще кто-то, огромный, дюжий и заросший, стройный ши-полукровка да тот самый крикун, - пятились, пока от крохотных серебристых капель разгорались лиловатые языки огня, отступали, начиная заслонять лица ладонями, и плащами, и щитами. А затем на всю таверну завопили «Виверна!», и мелкорослый лопоухий оруженосец бросился между огней, поначалу не заметив, что случайно наступил на один.
- Это все из-за моря, - грустно сказала она жеребцу, ткнувшемуся губами ей в плечо, - от Вихеллоу до побережья рукой подать, уже утром вниз по Блессиру сплавлялся какой-то кораблик, я даже задаток отдала…
И случайно замечталась за столом в общем зале. Уронила растроганную слезинку, представляя, как вернется в Неболомы, а из слезинки пророс эдельвейс. Прямо на залитой элем и закапанной жиром и свечным воском столешнице.
Когда она гнала коня прочь от Вихеллоу - назад, в глубь Долов, но уже по другому берегу Блессира, чтобы не встретиться с преследователями, - постоялый двор «Удачливая Черепаха» пылал, как средолетний костер. А Неболомы уходили прочь, отдалялись, оставались недостижимой мечтой.
Сном, которому уже не сбыться.
«Кастелян Черного Утеса, сир Хартинг Эллемор, осадил Неболомы, сказал один из рыцарей, протянув руки к пламени очага, требуя выдать живьем всех детей крови Вейгеор, как законнорожденных, так и бастардов». Эти слова звенели в ее ушах громче, чем чавканье жидкой грязи под копытами жеребца. Именно они выбили из глаз проклятые горючие слезинки, выдав ее всякому, кто внимательно слушает глашатаев. Ей не укрыться у дяди Эстаса, потому что сам он заперт в окруженной крепости и лежит при смерти от ран, полученных во время ночного штурма. Бегство теряло смысл, думала она, проносясь под шумящими кронами ив, думала так - и продолжала погонять коня, слишком сильно привыкнув убегать.
И только увидев скалистый взлобок с грубо вытесанной головой в шлеме, поняла, куда занесла ее безумная скачка вслепую.
- Поле Курганов, - невесело произнесла она, вглядываясь в укрытую туманными стягами долину, простирающуюся впереди. С гребня холма отлично видны были рассыпавшиеся по ровному простору продолговатые насыпи, без счета возводившиеся здесь многие столетия. - Уж здесь нас искать некому. И узнавать тоже.
А еще приютить - хотя бы на единственную ночь. И накормить; впрочем, жеребцу с этим будет, наверное, попроще: далеко вглубь Поля Последней Битвы не заходил никто. Поговаривали, будто демоны и призраки все еще обитают здесь с того самого года - демоны и призраки неведомых эпох, спавшие в курганах, пока два воинства не схлестнулись в отчаянной битве прямо посреди величественного кладбища древних. Спавшие, пока запахи крови и смертей не вынудили их распахнуть глаза.
Словом, только редкие отчаянные головы устраивали сенокос на Поле, да и то остерегаясь так уж далеко забираться за Столбы с высеченными рунами. Травы же росли густые, высокие и буйные. Пахло домом: Адель часто гостила на другой стороне долины, в небольшом замке Уимбро, оседлавшем Щербатую Улыбку, и в детстве ей случалось кататься здесь вместе с кузенами, сыновьями эрла. Кроме того, именно близ Уимбро обитал Сеятель Вернигор и его родня… однажды это ее спасло, вот только и поныне не понять, к счастью ли?
Она без колебаний пошла дальше, уже различая черную глыбу Столба, одного из трех сотен, усеявших склоны долины после битвы. Строгие стеллы с высеченными Высокими Рунами словами короля Дарриона Второго, потерявшего в Последней Битве обоих дядьев, четырех кузенов и младшего брата. Напоминание живущим - и горький упрек. Король - старый король, конечно же, - знал толк в широких жестах, говаривал им с братьями отец, когда речь заходила о той войне.
Конек послушно топал вслед за ней по извилистой тропе, тепло дышал в спину, прядал ушами. Поле мирно лежало перед ними, постепенно делаясь шире и просторнее, шепча шалфеем и полынью, отзываясь гулкими уханьями сов и коротким воем, донесшимся откуда-то с севера. Столб вырастал, почему-то совершенно не похожий на обелиски, что стояли здесь прежде… и Адель остановилась, едва разглядев его повнимательнее.
Столб не случайно казался оплывшим, потерявшим суровые и простые очертания.
На камне кто-то висел.
При луне было не разглядеть черт, однако мощные четырехпалые ладони и плоские стопы, бочкообразная грудь и косматая голова указывали, что это Сеятель.
Адель пошатнулась, потрясенно уставившись на тело, уже отдававшее смертью. Какое безумие! Сеятели не воюют и не ссорятся, они помогают полям и садам плодоносить - а самые старые и опытные умеют также зарывать в землю любые предметы, чтобы в положенный срок собрать урожай чудесный и волшебный. Именно так обретали свои короны короли на протяжении сотен веков, именно так построены башни Старых Преданий близ прежней столицы… да и многие замки, включая Неболомскую твердыню, выросли из посаженных Сеятелями вещей, из их силы, силы земли и таинственных ритуалов, на которых не бывают люди.
Адель снова вспомнила Вихеллоу, а также Старый Сир, Кудабег, Лтовицу… У встреченных крестьян только и пересудов было, что о страшном недороде, постигшем округу; а стоило ей поинтересоваться, куда же смотрят их Сеятели - ведь Сеятелей и впрямь не было видно, ни одного! - как все умолкали и угрюмо расходились.
Девушка почувствовала, что вот-вот свалится наземь. Села умирают с голоду, Сеятель висит на Столбе… что за новая напасть?
- Утром придется рискнуть, - сказала она коню, силой волоча его мимо мертвого существа, - отправимся в Уимбро, поищем Вернигора. Он наверняка что-то знает, - и уж эрл Торан Вейгеан ни за что не даст в обиду источник благосостояния собственных людей.
Миновав границу Поля, она повела жеребца меж курганов, стараясь не озираться в поисках других Столбов, чтобы не видеть, не снабдили ли и их украшениями наподобие того, на который уже пришлось наткнуться. Ее трясло крупной дрожью, словно сейчас заново дошли до сердца гибель отца, казнь старших братьев, первый побег вместе с Каулем. Она давилась слезами, не позволяя выкатиться ни единой, чтобы ничего не поджечь и не разрушить, как того просило сердце. Она шла, тяжело дыша и сохраняя щеки сухими.
Холодная, как эта осенняя ночь.
И вдруг поняла, что еще странного носилось в воздухе, пока она горевала об улетевших днях.
Неподалеку горел костер.
Неясное мерцание за курганом справа и запах дыма, смешанный с ароматом съестного, привлекли ее внимание почти одновременно. Пастух? Браконьер? Кто бы ни устроился на ночлег посреди Поля Последней Битвы, вряд ли он настолько любит общество, чтобы знать о том, сколько сейчас сулят за голову Адель Вейгеор.
Впрочем, там могут быть и такие, кто просто не хотел никого видеть; как знать? Девушка осторожно повела жеребца за собой, правой рукой держа небольшой кинжал с рукояткой в виде русалки - трофей, оказавшийся в ножнах у седла ворованного коня.
Подошла к краю кургана, да и остановилась.
Мужской, довольно приятный и молодой голос нараспев проговаривал вслух Надпись с Черных Столбов.
- Тут кроется край мира, край голоса и край жизни, лежат пределы для света, мыслей и дел. Тут зарыты доблесть, отвага и честь Старого Королевства, которым не восстать тысячу лет. Вот так-то, - завершил читавший грустно, - Жаль одного: эти самые доблесть и честь зарыли отнюдь не Сеятели, недаром же Даррион продержался на троне каких-то шесть лет после победы в войне.
Невнятное зычное бормотание прозвучало в ответ на слова невидимого пока мужчины.
- Согласен, - сказал он, - согласен. Мне тоже жаль еще одной вещи, но ведь эта скромная дама вполне может сейчас и показаться? Эй! - крикнул он громче, - выходите уже! Все равно даже Ломокол вас учуял, да и кого тут бояться? Может, меня? - и он беззаботно захохотал.
Адель же вцепилась зубками в костяшки пальцев и мотала головой, стараясь отмахнуться от нахлынувших воспоминаний.
Вернигор был старейшим их племени, кто поселился близ Уимбро. Он обожал возиться с детишками - как с детьми эрла, так и с гостившими, - часто чинил им сломавшиеся игрушки, закапывая в землю, чтобы достать еще краше и лучше прежнего, а то и делал для них новые: необыкновенных самобеглых деревянных лошадок, летающих серебристых карпов, распевавших «Вейгеор, в чьей руке долы» или «Унталлиар, отважный рыцарь», вежливых и чопорных кукол… Хотя Сеятель никогда не переступал порога человеческого жилища, эрл считал его практически домочадцем, привечая и многочисленную родню, даже малолетнего по меркам Сеятелей Ломокола, сынишку сестры Вернигора, родившегося, как говорили, от черного ши, а потому, с какой стороны ни глянь, ущербного. Ломокол, которому было бы не выпрямиться в зале постоялого двора, а может, даже и в палатах эрла, оставался ребенком, всегда готовым играть, - бережливым, заботливым и очень добрым ребенком. Всегда одинаковым, сколько бы лет ни было юным Вейгеорам и Вейгеанам. Вечным мальчишкой.
Адель потянула повод и пошла, раздвигая грудью холодную переплетшуюся стеблями траву. Костер не был велик, зато над ним весело булькал немаленький котелок; а возле, развалившись, лежал Ломокол. Тот самый Ломокол.
Девушка почувствовала, что плачет. Быстрые неостановимые слезы покатились по щекам, осторожно щекоча и, кажется, серебристо искрясь. Лицо Ломокола, от которого она не могла оторваться, никто не назвал бы красивым и в прежние времена: Сеятели обладали крупными лицами грубой лепки, с жабьими ртами, массивными подбородками и бровями, огромными круглыми глазищами, - а уж полукровка, несший на лице едва заметную печать родства с ши, даже по меркам своего племени не был симпатягой. Однако сейчас оно было наполовину покрыто страшными подживающими следами ожогов: казалось, будто лицо сунули в кипящее масло, но скорее всего, следы оставили факелы или головни.
- Адель… - выдохнул Ломокол, и девушка сморщилась, быстро покосившись на вторую фигуру, сидевшую чуть дальше от костра, державшуюся в тени, несмотря на бесформенный овчинный плащ с огромным, скрывавшим лицо, капюшоном. Никаких тайн. Что ж, придется надеяться на скромность неизвестного - и, как ни тяжело, исподволь готовиться к дальнейшему бегству.
- Привет, Сеющий брат, - проговорила она, подходя ближе, - а я как раз искала твоего дядюшку…
И осеклась. Огромный Сеятель вздрогнул, толстые губы затряслись, блестя появившейся пенистой слюной в отсветах костра, глаза слегка выкатились и по мохнатым щекам потекли крупные мутные слезы.
- Напрасно, - укоризненно проговорил незнакомец с приятным, почему-то кажущимся родным голосом, - напрасно, говорю, ты ему напоминаешь об этом.
- Мы представлены? - холодно поинтересовалась девушка.
- Да… довольно давно, - ответил капюшон равнодушно. - Впрочем, ты можешь и не припомнить знакомства. Не страшно, - он откинул капюшон, и нахально уставился на лицо Адель. Глаза в отсветах костра поблескивали расплавленным металлом, четко очерченные губы небольшого рта ухмылялись. Он невыносимо напоминал Адель кого-то, вот только голова не умела вспомнить, утомленная и гудевшая после многодневной гонки прочь от пожелавшего новой игрушки короля и верных рыцарей, похоже, незнакомых с усталостью.
- Зови меня Чуток, - усмехнулся парень, пожав плечами, и поворошил прогорающие ветки, - не ошибешься.
- Я - Адель… - запнулась девушка, не решаясь назваться полностью.
- … Вейгеор, - закончил вместо нее Чуток, - я же говорю: знаю. Сомневалась, что ли? Брось. Я хорошо знаю Ломокола, да и со старым Вернигором был знаком, до того, как… - он покосился на рыдающего Сеятеля, - как эрл сделал это.
Адель без сил опустилась на траву, предчувствуя, что услышать ей придется вовсе не радостные вести.
- Я искала Вернигора, - стараясь не дрогнуть голосом, сказала она куда-то в костер, - мне позарез нужно спросить у него… пару вещей.
- Утром, - покачал головой Чуток, - как рассветет, я отведу тебя к Столбу, на котором распят старый Вернигор. Это подождет: старик давно испустил дух. Ты, думается, уже видела такие, - и Адель кивнула, сжимая кулаки.
- Как это могло… - она вздохнула и замолчала, но парень понял.
- Уимбро далеко от столиц, - подумав, ответил он, - и дальше всего от Алого Клыка, в котором обустроился нынешний король. Но однажды новость про странный дар Адель Вейгеор, пришла и в захудалый городишко. Хуже всего было то, что Адель пропала, и король не мог выбрать, кого из ученых олухов слушать: присущ ли дар всем людям герба Вейге, или же обитателям околиц Поля Последней Битвы… или, как утверждали самые сумасбродные, кто-то из Сеятелей применил свои ритуалы к живому человеку, вопреки древнейшим запретам. От того, что сочтут правдой, зависела жизнь целой округи, - ну, а его величество, к тому же, подозревал, что, даже будь Адель единственной в своем роде, дочь старого владетеля без колебаний приютят и укроют здесь.
Он осторожно поворошил хлебово ложкой и, аккуратно черпнув, старательно подул, прежде чем попробовать. Кивнул сам себе, удовлетворенно жмурясь.
- Вот о приказе искать укрывателей эрл Торан, конечно, знал вряд ли, не то нипочем не взял бы грех на душу.
- Не может быть! - вскрикнула Адель, - дядя никогда не причинил бы вреда!.. - Сеятель уткнулся лицом в траву и сотрясался в рыданиях.
- Конный отряд, снаряженный за тобой, втрое превышал количество надворного войска эрла, - развел руками Чуток, - и немногим отстал от слухов. Его величество - очень решительный монарх.
После того, как обрушился Дворец Фиалки, за углом которого она рыдала, страдая от обмана молодого лорда Энфорта, она уже и сама паниковала. Прошел день, второй… а на третий день старина Дик Моллой отыскал ее прямо в парке во время конной прогулки, и напугал до смерти, сообщив, что почти всю прислугу забрали люди управы Дворцового Покоя. Как бы ни старались они с родными хранить страшные свойства слез Адель в тайне, теперь получение доказательств не отнимет у сыщиков и нескольких часов.
- Оружие честных мужей есть меч и щит, Прощенная, - вспомнила она звонкий, хотя и неприятный голос короля, - оружие же честных жен суть слезы… но я, пожалуй, не отказался бы иметь эдакие слезки в запасе, - однако в тот раз ей удалось развеять подозрения и убедить его величество в вымышленности волшебных свойств ее слез. Еще бы! Он изволил простить наивную девушку, когда она вернулась, бледная и слабая, ко двору, объявив, что недомогания миновали. Более того - его величество даже вписали ее в число дам королевы…
Только больше так не повезет, сказал Моллой, тут уж никого провести не получится. Ей нужно уезжать, и побыстрее. Для Виверны в городе больше нету надежных укрытий.
Адель не хотелось верить, что время на исходе - и вырвалась она каким-то чудом. Чудом по имени Дик Моллой, который заплатил жизнью, лишь бы дать уйти дочери собственного сюзерена.
- Все, что успел эрл, - это окружить хутор Сеятелей, да и перебить все семейство Вернигора. Если тот и вправду нарушил Заповеди… да ведь и дело-то не в том, нарушены ли дряхлые и дремучие законы и традиции! А вот возможность создавать нечто вроде адельих слез… это стоило бы жизни всем Сеятелем в королевстве. И за пределами тоже. Эрлу пришлось обвинить Сеятелей в малом урожае и снижении податей, а потом сделать вид, будто Ломокол на кого-то напал… он же жутко неуклюжий, сущий медведь. И очень, ужасно, непроходимо прост. Наверное, из-за всего сразу эрл и позволил ему сбежать. А может быть, пожалел: о чем бы Ломокол мог бы рассказать? Что он знал? Ничего… Ребенок. Остальные были убиты. То есть, прости, пожалуйста, казнены.
Адель кивала: представить Ломокола притворяющимся было попросту невозможно - все равно, что представить, будто Сеятель и впрямь способен вредить чему-то, произрастающему из земли. Потом шея словно одеревенела, да и сама себе она казалась грубым истуканом, наспех вытесанным из коряги. Горе и страх звучали в ней истошно и изматывающе.
- А уже на третий день Сеятелей извели под корень в дюжине окрестных поселков и деревень - по причине того самого вредительства. Сеятелей! Дубоголовые же люди нас окружают, сударыня Вейгеор… Вот только эрл о том узнать не сумел. Вечером на другой день после казни Вернигора со всеми родичами королевские воины прибыли для дознания в замок Уимбро. Сели за стол, отдохнули с дороги, выслушали эрла.
Адель вздрогнула в сухом всхлипе.
- И поздней ночью вырезали всех: семью Вейгеан, семьи живущих при замке щитоносцев, дворню… а надворную стражу заперли в казарме и сожгли.
Чуток протянул котелок Адели, затем покачал головой и поставил в траву между ними. Варево показалось ей солоновато-горчащим, с жестковатыми волокнами мяса в водянистой разварившейся крупе.
- Ломокол вот добывает, - сказал парень, - ходит, рискуя задницей, помогает - насколько умеет, по мелочи - и люди понемногу ведь пришли в себя, тоже одаривают, как могут. Жалеют. Теперь-то жалеют. Когда оголодали.
Сеятель потянулся ложкой, зачерпнул из котелка и задумчиво отправил в рот. Засопел, обжегшись, - и залез снова. Обычная деревянная ложка мало подходила для огромного сеятельского рта.
И когда страшный жар от воспалившихся ран почти сжег ее дотла, когда отец - отец, которого не было на свете уже два года, - перестал отлучаться и сидел в изголовье ложа постоянно, незримый ни для кого, кроме кошек, Сеятелей и умирающей дочери, Вернигор пришел в дом эрла и попросил разрешения лечить ее по старому обычаю Сеятелей.
Он нарушил все законы - старый и мудрый Сеятель, не желавший провожать на тот берег Смерти еще и девочку, которую считал дочерью. Вошел в дом человека. Лгал человеку.
И посеял человека - да, посеял тоже.
Она верила теплым и заботливым пушистым ладоням Вернигора, и не боялась, когда он укладывал ее на новую постель - пахнущую густым сеном с Поля Последней Битвы, и листвой деревьев из Зеленой Стены, и очень сильно - прелью, грибницей. Она верила его словам и думала только о том, чего очень-очень хотела бы. Быть здоровой. И иметь силу, что позволила бы отплатить за отца и братьев. Быть здоровой, чтобы мстить.
Кто знает, почувствовал ли это Вернигор, совершая обряд; обычно Сеятели ни за что не берутся закапывать людей - даже мертвецов, уж не говоря о живых. Вернигор выбрал маленькую девочку, а не огромную скалу тысячелетнего запрета.
И Адель так и не забоялась, когда сырая липкая земля сыпалась ей на грудь и на лицо. И потом… потом тоже не боялась. А уж тем более, когда Вернигор достал ее из земли, здоровую и крепенькую!..
Пока не заплакала в первый раз.
- Я бы его… убила, - сказала Адель, вытирая пучком травы ложку. - Или… не знаю даже. Оплакала. Убила и оплакала.
- Оплакала - и убила? - усмехнулся Чуток. - Кто ж знает? Он ведь вырвался из замка, Адель. Пришел на поле, придерживая дыру в животе руками… приполз, честно говоря. Добрался до столба, на котором висел Вернигор. Лег, обнимая камень, а кровь Сеятеля стекала на него по шлифованной плите. Так его и нашел Ломокол - окоченевшего, не дышавшего. Маленький Сеятель, как ни крути, оказался не прост… похоронил эрла, копируя то, что делал Вернигор…
Адель очнулась, с ужасом глядя на руку, державшую рукоять. Кинжал с хрустом вошел под ребра эрла Торана, пусть тот и звался нынче парнем по имени Чуток.
Торан невесело улыбнулся ей и осторожно разжал судорожно стиснутые пальцы.
- Да, да… - проворчал он. - Именно так. А наутро я проснулся уже таким. Понимаешь, я так хотел жить, не умирая, и хотел быть сильным, как тогда, в молодости, когда мы усмиряли горские кланы вместе с твоим отцом… Все сбылось; почти все.
Он вздохнул и поднялся на ноги не по-юношески грузно и тяжеловесно. С хрустом вытащил кинжал и тщательно вытер полой плаща. Подал его Адель.
- Сейчас мне не страшна сталь, племянница, - пожал плечами, но, заметив, наверное, дикую, отчаянную надежду, загоревшуюся в ее глазах, возразил: - Ты еще не слышала остальное. Или… или лучше смотри сама.
И он пошел к кургану. В двух шагах от границы, от линии, соединявшей соседние курганы, он вдруг жутко и кошмарно изменился: лицо оплыло, обнажив лохмотья гнилого мяса и лицевые кости, руки превратились в кошмарные когтистые длани скелета… наконец, эрл пошатнулся и едва не упал, только в последний момент отступив назад. И еще шаг, и еще - заново превращаясь в молодого человека.
- Мне не страшна смерть на этом Поле, - сказал он, - но вне Поля я уже мертв. Ломокол сделал, что умел, и мне поныне страшно, когда я гляжу на эту простецкую башку… но умел он меньше своего дяди. Увы.
Эрл повернулся к Адель и вскинул бровь:
- Так что я не надеялся бы на него, девочка моя. Лучше не стоит.
Они говорили еще, но совсем мало. В конце концов, Торан предложил ложиться спать, а там уж утро присоветует. И уснул сам, первый.
Лицо его во сне было чистым и свежим, нежным и юным, казалось, даже более невинным, чем была Адель. Она не могла найти и следа жестокости или злобы - разве что глубокие не по годам морщины, сложившиеся из раскаяния, горя и гнева, так и игравшие на лбу и щеках парня в такт безжалостным снам.
Адель осторожно приподняла голову и плечи Торана. Села, умостив вихрастую маковку на коленях. И долго, очень долго глядела в огонь, гладя непокорные кудри. Настоящие. Живые. Но только тут, среди курганов и истлевшей чести.
Она думала, судорожно глотая комок в горле, она пыталась представить себе, чего бы хотела для дяди. Для эрла Торана Вейгеана. Для доброго парня по имени Чуток.
И наконец, первая слезинка побежала у ней по крылу носа, чтобы качнуться на самом кончике и упасть на губы спящему. Он даже не вздрогнул. Даже не успел понять. Просто заснул крепче.
И уже навсегда.
Ломокол подошел к ним и сел рядом с Адель. Он обнял девушку, ласково и неразборчиво что-то бормоча. Так они и сидели, пока слезы - рвущиеся слезы, опасные слезы, - не отступили от глаз, оставив горе ей целиком. Невыплаканным.
Отпустив голову эрла Торана, Адель неуклюже поднялась на ноги, зашипев от побежавших по затекшим ногам мурашек. Здесь, на Поле Последней Битвы, у эрла даже после смерти осталось прекрасное лицо нежного юноши. Таким он когда-то сражался за руку ее матери; таким он бился за короля Берчиона на море и среди гор. Было странно и горько видеть свежесть и юность старшего Вейгеана после того, как отцовское тело привезли таким морщинистым и седым. И еще она никак не могла отделаться от тоскливой и болезненной мысли о том, что из-за непрошеного своего дара не способна даже оплакать свой род, как положено женщине. Слезы - оружие женщин; ее, однако, лишили этого оружия, пусть и одарив взамен иным. Что значит, однако, возможность убить единственной слезою, если больше невозможно отдаться жгучей горечи скорби и тоски, если нельзя просто оплакать?..
- Я не просила, - твердо сказала Адель, забывшись, и Ломокол тут же горячо кивнул обожженной головой, - мне не надо было столько силы, я просто хотела мира и спокойствия. Это ведь не так много - мир, покой, семья? Дети? - она почувствовала, что ее губы дрожат и крепко вцепилась в мощную лапищу Сеятеля, - Пора, Сеющий брат, - прошептали непослушные немеющие губы, - Нам пора.
Они вместе взошли на высокий, обложенный черными булыжниками курган, стоявший здесь уже тысячи лет. Старый курган, в котором был погребен великий воин и король вместе с лучшими своими побратимами-рыцарями. Ей всегда хотелось увидеть их воочию, и были дни, когда, начитавшись историй о доблестных гвардейцах, она думала, что эти благородные мужи - большая родня ей, нежели целеустремленные и немногословные братья.
Вот и пришло время проверить.
Она взошла на курган и повернулась лицом к солнцу, которое едва показало краешек лика над окоемом. Ломокол поднялся следом и обнял за плечи, встав сразу за спиной. Адель вжалась затылком в мягкий мех на груди Сеятеля и зажмурилась.
Сияющие, наполненные чистейшим светом слезы покатились по ее лицу, падая и сразу впитываясь в землю, чтобы глубоко внутри началось таинство жизни и возрождения. Минута, еще одна - и крохотные ростки прорезались сквозь почву и непокорно устремились вверх, кивая наливающимися на глазах бутонами. Адель Вейгеор ждала, даже не пытаясь представить себе лица доблестных и отважных, что поднимались к солнечному свету из тысячелетнего молчания и покоя. И что-то неуловимо менялось в воздухе, и даже туман начинал светиться нежными оттенками розового и апельсинового.
Сотни и тысячи других курганов ждали ее слез, жаждали прорасти честью, доблестью и отвагой. Зарытое достояние ее земли трепетало, предчувствуя скорые ласки свежего ветра и чистого дождя.
Над Полем Последней Битвы вставал новый день.