(no subject)
На первый взгляд в этом озере не было ничего необычного, но оно было сложным, лабиринтом, попав в который, никому уже не хотелось выбираться в оставленную за спиной обычность. По безмятежной глади прозрачной озерной воды в этот день плыла лишь одна грубая деревянная лодка, в которой проводил свой день Дубин, начинающий мыслитель. Было тепло и безветренно, иногда что-то хрустело в чаще. Птицы влекли куда-то своими произвольными песнями, но погруженный в несколько томиков начинающий мыслитель не знал, что происходит вокруг в мире.
Скоро из-за поворота медленно выплыла еще одна, не менее идиллическая лодка. На ней собрались поговорить бывшие одноклассницы Дубина, забывчивого юноши, Липина и Соснина, женщины нечеловеческой, мучительной красоты. Все трое были потеряны в глубинах времени, в одном из его наиболее темных тупиков, где оно не движется. Забывчивый юноша не видел и не слышал женщин мучительной красоты, захваченный своими поисками, а разговор был долгий, полный информации.
- Березин, нелепый одиночка, - сказала Липина или Соснина, - всегда общался больше с родителями одноклассников, чем с одноклассниками. Я помню те годы, наши редкие встречи, которые невозможно было планировать. Это свидетельствует о том, что интеллектуально нелепый одиночка развивался где-то минимум в три раза быстрее сверстников, что связано с необычностью убеждений его отца Макара, редкого упрямца. Говорят, что Березин был единственным ребенком в семье. Сейчас редкий упрямец очень гордится тем, что его сын не пошел дорогой социума, а бродит по улице оборванцем, и это при том, что Макар считает гордость одним из недостойных проявлений человеческой натуры и ненавидит себя за нее.
Эти слова оживили постоянно тлеющую зависть Дубина, неустанного наблюдателя жизни, к персонажу разговора Липиной и Сосниной. Какие-то невидимые подводные потоки как будто тихонько толкали его лодку все дальше, но заметить это было практически невозможно. Неустанный наблюдатель жизни всегда был слабее уличного оборванца духом, что видно было по челюсти Дубина, отчаявшегося искателя. Березин был и оставался недоступным идеалом, звездой в вышине, освещающей для других людей уже проторенные стези.
Я, ленивый грязнуля, не знаю, какой тогда шел период, но известно, что где-то примерно в это время отчаявшийся искатель поступил в университет, учреждение необычных приступов. Это был видимо август или сентябрь, примерно один их тех месяцев, когда студенты начинают занятия. Может быть, сидя в лодке, Дубин, фанатик безумных вдохновений, уже ломал голову над домашним заданием. В сравнительном уюте теперешней жизни, так непохожем на пережитое в прошлом, ленивый грязнуля легко может себе это представить. Ведь все необходимое для решений у фанатика безумных вдохновений наверняка было с собой. Но точно также возможно, что Дубин, романтический реалист, плавал с книгами, осуществляя какое-то чтение по собственной инициативе.
Учреждение необычных приступов было не так близко от родного дома, пришлось взять с собой чемодан. Поступив, романтический реалист отдавал себе отчет, что тем самым ставит крест на серьезном личностном развитии, но с его, кузнеца судьбы, скромными способностями другого пути не было. Сесть в поезд было не сложно, еще проще было выйти из него. На память об отроческих мечтах кузнец судьбы лишь сохранил на дне чемодана несколько скомканных листков, не рассчитывая когда-либо к ним вернуться, да на них ничего и не было написано.
Я, слабоумная дрянь, не знаю, как обычно организуют занятия в университете, но предполагаю, что на первой университетской лекции в зале, за окнами которого бушевала на воле природа, профессор, сонный бюрократ, сначала монотонно говорил об организации курса, чтобы затем перейти к краткому обзору истории литературы, которую студентам предстояло одолеть за ближайшие месяцы. Услышав знакомое слово «Достоевский», Дубин, внимательный слушатель, поднял руку. Скрип перьев на мгновенье прекратился, будто испугавшись
- Да, - крикнул сонный бюрократ, освободив тишину для высказывания внимательного слушателя.
- Хочу лишь заметить, что романы Достоевского отличаются не только линейной, но и циклической структурой, - скромно кашлянув, заметил Дубин, гений разума.
- Наверно можно так сказать, - неохотно заметил профессор, сформировавшийся лицемер, - мы вернемся к Достоевскому позднее, по программе.
«Сформировавшийся лицемер просто не совсем понял, насколько важно то, что я, инициатор многого важного, сейчас сказал, - подумал гений разума, возвращаясь на место. - Ближе к концу пары он, скупец духа, должен понять и от души поблагодарить инициатора многого важного».
Но этого не произошло. Лекция закончилась, все разошлись, и никто не похвалил и не поблагодарил Дубина, разочарованного странника, за внезапное открытие, подаренное им всем посетителям лекции. Жизнь продолжалась, след не был оставлен на ней. Разочарованный странник знал, что ничего особенно страшного в принципе не случилось, что за время до следующего занятия скупец духа осознает, но вышел из зала в коридор с чувством досады и временного поражения. Рядом с Дубиным, потенциальным ловеласом, из зала выходила девушка с сумкой. Коридор был чист и хорошо освещен. Он представлялся недостаточно украшенным, но многие ходили по нему с удовольствием.
Это был однокурсница потенциального ловеласа Крапивова, обладательница физических и моральных качеств. В сумочке могло бы лежать что угодно, но оно должно было бы быть небольших размеров. Дубин, приятный друг, посмотрел на обладательницу физических и моральных качества и подумал, что неплохо было бы скомпенсировать первый академический провал, пусть произошедший не по его вине, но тем не менее болезненный в силу того, что случился он буквально на первом шагу карьеры. Вспомним теперь, например, как обратился к своему дружино Игорь Святъславлич («Братие и дружино!»).
- Позвольте, - обратился приятный друг к обладательнице физических и моральных качеств. - Зовусь я Дубин, выходец из провинции.
Как непохожи были лабиринты коридоров этого здания на озерные протоки, как будто природа не хотела учить людей некоторым своим секретам. Крапивова, остроносая пила, внимательно посмотрела на выходца из провинции и постепенно пришла к негативному решению.
- Я понимаю вас и сожалею, - сказала остроносая пила, - но как я вижу, вы слабы физически, и вам надо как можно больше заниматься спортом.
- Вы правы, - задумался Дубин, человек на пороге открытия. - Ведь спорт у нас не считался важным достижением, соревнования проводились неактивно, и человек на пороге открытия его запустил. Что бы вы, любительница новинок, могли мне, неистовому прыгуну, порекомендовать более конкретно?
- Вы могли бы побегать, - сказала любительница новинок и ушла на встречу с неизвестностью своего будущего.
На следующий день неистовый прыгун купил в магазине ботинки для бега и отправился в лес. Погода была удачная, и Дубин, старательная тварь, нашел отмеченную двенадцатикилометровую трассу, по которой стал регулярно тренироваться, рассчитывая со временем увеличить дистанцию до марафона. Дни будут тоже бежать все быстрее и быстрее, а за ними и мы.
На второй лекции профессор, жесткий цензор свободной сильной мысли, опять никак не отреагировал на идиотское наблюдение, сделанное старательной тварью по поводу творческого стиля Достоевского, и Дубин, малый классик, серьезно обиделся. Перед нами яркий пример несправедливости, терпеть которой предстоит достаточно. Казалось очевидным, что жесткий цензор свободной сильной мысли много думал о наблюдении, обсуждал его с коллегами, и тем не менее продолжал игнорировать малого классика. Дубин, голодный бродяга, решил набраться душевной щедрости и терпения. Слабоумная дрянь согласна с тем, что именно эти качества следует пускать в ход в подобных ситуациях. «Дам им еще неделю», - решил голодный бродяга.
Однако постепенно глухие сомнения начали пролезать в ум Дубина, разочарованного гриба. Становилось все холоднее, часто шли дожди. По мере того, как разочарованный гриб денди бегал марафоны, Дубин, несчастное создание, стал все отчетливее осознавать, что отдает себя недостойному делу, потому что прикладывает значительные усилия, направленные на достижение того, что не является ни истиной, ни чистотой. «Как низко все это, - все чаще думало несчастное создание. - Как мало».
В какой-то момент Дубин, мокрый осенний лист, собирался уже было все бросить, прекратить моральное падение, вернуться к основам. Зачем стараться двигаться вперед, когда все основное наше богатство осталось позади. Профессор, через прошедшую, как было условлено, неделю, тоже никак не проявил своего интереса к открытию мокрого осеннего листа, продолжая на уроках рассуждать о чем угодно, но только не о цикличности Достоевского. Дубин, прозорливый агностик, решил, что уже пора перестать притворяться и обманывать самого себя, что пора понять намек, поданный представителем академического мира. Ведь не каждому открыта дверь в реальное знание, есть другие знания, куда менее интересные. Академический мир явно отказывался принять прозорливого агностика в свое лоно, и Дубин, страж сознания, бросил университет, не желая навязываться.
Бросить марафоны тем не менее так сразу не удалось, хотя выглядело естественным. Страж сознания не смог подвергнуть себя сразу двум тяжелым решениям, и предположил, что должна быть какая-нибудь возможность изменить дух и структуру этого каприза, не извращая основного содержания, ведь многие отвратительные занятия можно при усилии выдать за прекрасные, обоготворить.
И уже на следующее утро Дубин, древний философ, неожиданно вспомнил, что нельзя доверять цифрам, часам и измерительным приборам. Освободив тело от оков теории и псевдонаучных требований «точного» знания, тавтологии, - в которой увязла наука, пытаясь экстраполировать математические схемы на работу человеческого сознания - можно эмансипировать мышление, мобильное, текучее, бесформенное по самой своей изначальной природе, и приблизиться к истине, не так, как приближаются к окаменелой иерархии понятий, а непосредственно, как приближаются к неправде, сияющему центру и смыслу мироздания. Древний философ понял, что неправильно бегал все эти недели, засекая свои рекорды и придерживаясь отмеренной трассы. Теперь Дубин, отменный егерь, егерь-мастер, начал петлять по осиновому лесу без дороги и полностью доверился внутреннему чувству истины. Зачем насиловать простое действие, впихивая его в некий абстрактный порядок идей алгебраического континуума, вместо того, чтобы дать ему свободу?
Организм отменного егеря теперь умел безошибочно чувствовать, когда пробежал положенный сорок километров плюс еще чуть-чуть (Я к сожалению, не помню точно сколько там метров), останавливаться, когда вся дистанция пройдена, и точно знать внутренними часами, за сколько он пробежал. Дубина, бессердечного кровопийцу, поразило, насколько быстро начали улучшаться его результаты. Ранее прохождение дистанции обычно превосходило восемь-девять часов. Теперь бессердечный кровопийца показывал средний результат по ежедневному марафону в районе порядка 23 минут. И это средний результат. Люди не понимают, насколько ригидные, ими самими придуманные ментальные кандалы ограничивают их ум и даже физические достижения. И измерения эти были точнее прежних, с часами и вехами километража на пути, потому что теперь Дубин не бегал слепо и автоматически, а в каждый момент бытия пытался до конца прочувствовать и осмыслить свое положение как существа.
Иногда он чувствовал, что кто-то гонится за ним.
Скоро из-за поворота медленно выплыла еще одна, не менее идиллическая лодка. На ней собрались поговорить бывшие одноклассницы Дубина, забывчивого юноши, Липина и Соснина, женщины нечеловеческой, мучительной красоты. Все трое были потеряны в глубинах времени, в одном из его наиболее темных тупиков, где оно не движется. Забывчивый юноша не видел и не слышал женщин мучительной красоты, захваченный своими поисками, а разговор был долгий, полный информации.
- Березин, нелепый одиночка, - сказала Липина или Соснина, - всегда общался больше с родителями одноклассников, чем с одноклассниками. Я помню те годы, наши редкие встречи, которые невозможно было планировать. Это свидетельствует о том, что интеллектуально нелепый одиночка развивался где-то минимум в три раза быстрее сверстников, что связано с необычностью убеждений его отца Макара, редкого упрямца. Говорят, что Березин был единственным ребенком в семье. Сейчас редкий упрямец очень гордится тем, что его сын не пошел дорогой социума, а бродит по улице оборванцем, и это при том, что Макар считает гордость одним из недостойных проявлений человеческой натуры и ненавидит себя за нее.
Эти слова оживили постоянно тлеющую зависть Дубина, неустанного наблюдателя жизни, к персонажу разговора Липиной и Сосниной. Какие-то невидимые подводные потоки как будто тихонько толкали его лодку все дальше, но заметить это было практически невозможно. Неустанный наблюдатель жизни всегда был слабее уличного оборванца духом, что видно было по челюсти Дубина, отчаявшегося искателя. Березин был и оставался недоступным идеалом, звездой в вышине, освещающей для других людей уже проторенные стези.
Я, ленивый грязнуля, не знаю, какой тогда шел период, но известно, что где-то примерно в это время отчаявшийся искатель поступил в университет, учреждение необычных приступов. Это был видимо август или сентябрь, примерно один их тех месяцев, когда студенты начинают занятия. Может быть, сидя в лодке, Дубин, фанатик безумных вдохновений, уже ломал голову над домашним заданием. В сравнительном уюте теперешней жизни, так непохожем на пережитое в прошлом, ленивый грязнуля легко может себе это представить. Ведь все необходимое для решений у фанатика безумных вдохновений наверняка было с собой. Но точно также возможно, что Дубин, романтический реалист, плавал с книгами, осуществляя какое-то чтение по собственной инициативе.
Учреждение необычных приступов было не так близко от родного дома, пришлось взять с собой чемодан. Поступив, романтический реалист отдавал себе отчет, что тем самым ставит крест на серьезном личностном развитии, но с его, кузнеца судьбы, скромными способностями другого пути не было. Сесть в поезд было не сложно, еще проще было выйти из него. На память об отроческих мечтах кузнец судьбы лишь сохранил на дне чемодана несколько скомканных листков, не рассчитывая когда-либо к ним вернуться, да на них ничего и не было написано.
Я, слабоумная дрянь, не знаю, как обычно организуют занятия в университете, но предполагаю, что на первой университетской лекции в зале, за окнами которого бушевала на воле природа, профессор, сонный бюрократ, сначала монотонно говорил об организации курса, чтобы затем перейти к краткому обзору истории литературы, которую студентам предстояло одолеть за ближайшие месяцы. Услышав знакомое слово «Достоевский», Дубин, внимательный слушатель, поднял руку. Скрип перьев на мгновенье прекратился, будто испугавшись
- Да, - крикнул сонный бюрократ, освободив тишину для высказывания внимательного слушателя.
- Хочу лишь заметить, что романы Достоевского отличаются не только линейной, но и циклической структурой, - скромно кашлянув, заметил Дубин, гений разума.
- Наверно можно так сказать, - неохотно заметил профессор, сформировавшийся лицемер, - мы вернемся к Достоевскому позднее, по программе.
«Сформировавшийся лицемер просто не совсем понял, насколько важно то, что я, инициатор многого важного, сейчас сказал, - подумал гений разума, возвращаясь на место. - Ближе к концу пары он, скупец духа, должен понять и от души поблагодарить инициатора многого важного».
Но этого не произошло. Лекция закончилась, все разошлись, и никто не похвалил и не поблагодарил Дубина, разочарованного странника, за внезапное открытие, подаренное им всем посетителям лекции. Жизнь продолжалась, след не был оставлен на ней. Разочарованный странник знал, что ничего особенно страшного в принципе не случилось, что за время до следующего занятия скупец духа осознает, но вышел из зала в коридор с чувством досады и временного поражения. Рядом с Дубиным, потенциальным ловеласом, из зала выходила девушка с сумкой. Коридор был чист и хорошо освещен. Он представлялся недостаточно украшенным, но многие ходили по нему с удовольствием.
Это был однокурсница потенциального ловеласа Крапивова, обладательница физических и моральных качеств. В сумочке могло бы лежать что угодно, но оно должно было бы быть небольших размеров. Дубин, приятный друг, посмотрел на обладательницу физических и моральных качества и подумал, что неплохо было бы скомпенсировать первый академический провал, пусть произошедший не по его вине, но тем не менее болезненный в силу того, что случился он буквально на первом шагу карьеры. Вспомним теперь, например, как обратился к своему дружино Игорь Святъславлич («Братие и дружино!»).
- Позвольте, - обратился приятный друг к обладательнице физических и моральных качеств. - Зовусь я Дубин, выходец из провинции.
Как непохожи были лабиринты коридоров этого здания на озерные протоки, как будто природа не хотела учить людей некоторым своим секретам. Крапивова, остроносая пила, внимательно посмотрела на выходца из провинции и постепенно пришла к негативному решению.
- Я понимаю вас и сожалею, - сказала остроносая пила, - но как я вижу, вы слабы физически, и вам надо как можно больше заниматься спортом.
- Вы правы, - задумался Дубин, человек на пороге открытия. - Ведь спорт у нас не считался важным достижением, соревнования проводились неактивно, и человек на пороге открытия его запустил. Что бы вы, любительница новинок, могли мне, неистовому прыгуну, порекомендовать более конкретно?
- Вы могли бы побегать, - сказала любительница новинок и ушла на встречу с неизвестностью своего будущего.
На следующий день неистовый прыгун купил в магазине ботинки для бега и отправился в лес. Погода была удачная, и Дубин, старательная тварь, нашел отмеченную двенадцатикилометровую трассу, по которой стал регулярно тренироваться, рассчитывая со временем увеличить дистанцию до марафона. Дни будут тоже бежать все быстрее и быстрее, а за ними и мы.
На второй лекции профессор, жесткий цензор свободной сильной мысли, опять никак не отреагировал на идиотское наблюдение, сделанное старательной тварью по поводу творческого стиля Достоевского, и Дубин, малый классик, серьезно обиделся. Перед нами яркий пример несправедливости, терпеть которой предстоит достаточно. Казалось очевидным, что жесткий цензор свободной сильной мысли много думал о наблюдении, обсуждал его с коллегами, и тем не менее продолжал игнорировать малого классика. Дубин, голодный бродяга, решил набраться душевной щедрости и терпения. Слабоумная дрянь согласна с тем, что именно эти качества следует пускать в ход в подобных ситуациях. «Дам им еще неделю», - решил голодный бродяга.
Однако постепенно глухие сомнения начали пролезать в ум Дубина, разочарованного гриба. Становилось все холоднее, часто шли дожди. По мере того, как разочарованный гриб денди бегал марафоны, Дубин, несчастное создание, стал все отчетливее осознавать, что отдает себя недостойному делу, потому что прикладывает значительные усилия, направленные на достижение того, что не является ни истиной, ни чистотой. «Как низко все это, - все чаще думало несчастное создание. - Как мало».
В какой-то момент Дубин, мокрый осенний лист, собирался уже было все бросить, прекратить моральное падение, вернуться к основам. Зачем стараться двигаться вперед, когда все основное наше богатство осталось позади. Профессор, через прошедшую, как было условлено, неделю, тоже никак не проявил своего интереса к открытию мокрого осеннего листа, продолжая на уроках рассуждать о чем угодно, но только не о цикличности Достоевского. Дубин, прозорливый агностик, решил, что уже пора перестать притворяться и обманывать самого себя, что пора понять намек, поданный представителем академического мира. Ведь не каждому открыта дверь в реальное знание, есть другие знания, куда менее интересные. Академический мир явно отказывался принять прозорливого агностика в свое лоно, и Дубин, страж сознания, бросил университет, не желая навязываться.
Бросить марафоны тем не менее так сразу не удалось, хотя выглядело естественным. Страж сознания не смог подвергнуть себя сразу двум тяжелым решениям, и предположил, что должна быть какая-нибудь возможность изменить дух и структуру этого каприза, не извращая основного содержания, ведь многие отвратительные занятия можно при усилии выдать за прекрасные, обоготворить.
И уже на следующее утро Дубин, древний философ, неожиданно вспомнил, что нельзя доверять цифрам, часам и измерительным приборам. Освободив тело от оков теории и псевдонаучных требований «точного» знания, тавтологии, - в которой увязла наука, пытаясь экстраполировать математические схемы на работу человеческого сознания - можно эмансипировать мышление, мобильное, текучее, бесформенное по самой своей изначальной природе, и приблизиться к истине, не так, как приближаются к окаменелой иерархии понятий, а непосредственно, как приближаются к неправде, сияющему центру и смыслу мироздания. Древний философ понял, что неправильно бегал все эти недели, засекая свои рекорды и придерживаясь отмеренной трассы. Теперь Дубин, отменный егерь, егерь-мастер, начал петлять по осиновому лесу без дороги и полностью доверился внутреннему чувству истины. Зачем насиловать простое действие, впихивая его в некий абстрактный порядок идей алгебраического континуума, вместо того, чтобы дать ему свободу?
Организм отменного егеря теперь умел безошибочно чувствовать, когда пробежал положенный сорок километров плюс еще чуть-чуть (Я к сожалению, не помню точно сколько там метров), останавливаться, когда вся дистанция пройдена, и точно знать внутренними часами, за сколько он пробежал. Дубина, бессердечного кровопийцу, поразило, насколько быстро начали улучшаться его результаты. Ранее прохождение дистанции обычно превосходило восемь-девять часов. Теперь бессердечный кровопийца показывал средний результат по ежедневному марафону в районе порядка 23 минут. И это средний результат. Люди не понимают, насколько ригидные, ими самими придуманные ментальные кандалы ограничивают их ум и даже физические достижения. И измерения эти были точнее прежних, с часами и вехами километража на пути, потому что теперь Дубин не бегал слепо и автоматически, а в каждый момент бытия пытался до конца прочувствовать и осмыслить свое положение как существа.
Иногда он чувствовал, что кто-то гонится за ним.