из комм. к Бр. 3 -- история взаимоотношений иезуита о. Гагарина и парижского священника Васильева
- Предыстория: Иван Гагарин и Иосиф Васильев
В 1856 году Иосиф Васильев был молодым (35 лет) священником либеральных политических взглядов, симпатизировавший Герцену (см. прим. к Бр2). Идеи Гагарина в таком случае также не должны были у него вызывать однозначного отторжения. Мы знаем о его реакции на них только из писем Гагарина Де Бюку и должны допустить, что Гагарин мог не удержаться от принятия желаемого за действительное, как это и вообще было в его характере. Однако факт заинтересованного общения между Васильевым и Гагариным несомненен, и, если бы со стороны Васильева тут была только простая вежливость, то вряд ли Гагарин был способен ее настолько преувеличить.
17 июля 1856 года Гагарин пишет Де Бюку (Gagarin-De Buck, p. 131):
J’ai reçu dans ces derniers jours quelques suffrages laudatifs autour de moi ; mais ce qui me fait plaisir, c’est la satisfaction réelle que ma brochure a causée au chapelain de l’ambassade russe ici ; j’ai été le voir hier et je ne crois pas exagérer en disant qu’il est enchanté de mon travail. Je lui ai demandé s’il ne m’avait pas échappé quelque expression blessante, et qui aurait pu se faire à mon insu ; il m’a assuré que non. Il va en faire son rapport au Synode et il m’engage beaucoup à en envoyer un exemplaire à l’Empereur Alexandre.
За последние дни я получил от окружающих несколько голосов похвалы, но что мне особенно приятно, так это подлинное удовлетворение, которое моя брошюра вызвала у священника здешнего русского посольства; я его повидал вчера и, думаю, что не будет преувеличением сказать, что он очарован моей работой. Я его спросил, не вырвалось ли у меня какого-нибудь язвительного выражения, что могло произойти без моего ведома; он меня заверил, что нет. Он сейчас сделает о ней [работе Гагарина] сообщение в Синод, и он меня сильно уговаривает послать экземпляр этой работы Императору Александру.
В письме от 24-25 августа Гагарин продолжает (ibid., p. 141):
Je suis très content de l’attitude et du langage de Vassiliev, le chapelain de l’ambassade russe à Paris, et le langage qu’il m’a tenu, il l’a également tenu à des schismatiques. Il m’a promis de faire un rapport sur ma brochure au Synode et d’en écrire à la grande-duchesse Hélène, veuve du grand-duc Michel. Vous voyez que cela commence à chauffer, les circonstances sont favorables. Lancez donc votre fusée.
Я очень доволен и позицией, и манерой выражаться Васильева, священника русского посольства в Париже. Со мной он выражается таким же образом, как и со схизматиками [т. е. обращается к Гагарину так, как и к православным священникам]. Он пообещал мне сделать отчет о моей брошюре для Синода и написать о ней великой княгине Елене, вдове великого князя Михаила. Как видите, становится горячо, обстоятельства благоприятны. Так что только дайте сигнал [букв. «так что запускате свою <сигнальную> ракету].
Упоминение Великой Княгини Елены Павловны означало, что Гагарин полагал возможным обсуждение своей книги в ее салоне в Михайловском дворце в Петербурге, где тогда сложился неформальный штаб будущих великих реформ. Иными словами, Гагарин всерьез надеялся, что среди реформ нового царствования будет и церковная, с обращением Российской церкви в католичество. Едва ли можно ему не верить в том, что предложение написать о его книге Елене Павловне исходило от священника Васильева, а из этого следует сделать вывод, как минимум, о том, что и самому Васильеву такая идея не была полностью чужда.
20 февраля 1857 года Гагарин пишет Де Бюку вполне определенно: Je suis au mieux avec le chapelain de l’ambassade russe, qui, d’après ma conviction, veut sincèrement la réunion et est très capable d’y travailler avec succès (ibid., p. 188: «Я в самых хороших отношениях со священником русского посольства, который, по моему убеждению, искренне желает воссоединения и весьма способен успешно трудиться ради него»).
Возможно, что у Васильева включительно до этого времени оставалась заинтересованность в сближении с католиками без предварительных догматических условий, которую он выражал еще в 1853 году в своем донесении в Синод с одобрением проекта Пиципиоса (см. цитату ниже, в комментарии о Пиципиосе).
В 1857 году Гагарин довольно интенсивно общается с Васильевым и через Васильева узнаёт слухи о реакции на свою книгу в России. Слухи, которые в дальнейшем не подтвердятся, формируют у Гагарина завышенные ожидания. Так, Васильев сообщил Гагарину, будто отвечать ему собирается сам митрополит Санкт-Петербургский Григорий (Постников). Об этом он писал Де Бюку из Парижа в письме от 8 апреля 1857 года почти сразу после встречи с собиравшимся в Россию Васильевым (во время этой поездки Васильев познакомится лично с Хомяковым; см. об их встрече комм. к Бр2); ibid., p. 200:
Le prêtre russe d’ici m’a dit l’autre jour que Mgr Grégoire de St-Pétersbourg écrivait une réfutation de ma brochure et qu’elle serait violente. Tant pis pour lui ; je lui ai dit immédiatement : «je répliquerai, mais d’une manière polie et respectueuse ». Vassiliev (le prêtre russe) part pour la Russie au mois de mai et revient en septembre.
Здешний русский священник сказал мне на днях, что вл<адыка> Григорий Санкт-Петербургский писал опровержение моей брошюры, и что оно было бы резким. Тем хуже для него [т. е. для митрополита]; я ему немедленно ответил: «Я буду отвечать, но вежливо и уважительно». Васильев (русский священник) поедет в Россию в мае и вернется в сентябре.
После возвращения Васильева из России у него состоялась новая встреча с Гагариным, которую тот описал в письме Де Бюку от 23 октября 1857 года, также из Парижа (ibid., p. 278). В нем содержится весьма интересное свидетельство о разговоре, состоявшемся у Васильева с Хомяковым:
J’ai vu Vassiliev hier ; il a empêché Khomiakoff d’écrire ou plutôt de publier son écrit contre moi ; il n’est plus question non plus d’une réfutation par le métropolitain.
Вчера я видел Васильева. Он воспрепятствовал Хомякову писать или, тем более, публиковать свое сочинение против меня; также не идет больше речи об опровержении от митрополита.
Слух о намерении митрополита вступить в полемику не выглядел правдоподобно с самого начала: столь высокие государственные чиновники полемизировать не могли просто по статусу. В России Васильев должен был это понять. Но Хомякова он, очевидно, понял неверно, если вынес из разговора с ним впечатление, будто тот теперь не будет писать против Гагарина в своей новой брошюре. Вполне естественно, если разговор Васильева с Хомяковым, начавшийся по поводу двух первых брошюр, коснулся также и новых творческих планов Хомякова, в которых едва ли не на первом месте значился ответ Гагарину. Зная о том, насколько важным стимулом к написанию третьей брошюры была книга Гагарина, мы можем быть уверены, что Васильев тут понял намерения Хомякова неверно: Хомяков едва ли мог колебаться в планах, писать против Гагарина или нет. Другое дело, что Хомяков мог заметить сочувствие Васильева лично Гагарину, а отчасти и его книге, а потому избегать с таким собеседником однозначных формулировок относительно своих планов.
После заверений Васильева для Гагарина стало неприятной неожиданностью выступление против него Хомякова. Он узнал о нем раньше, чем получил в руки третью брошюру, и даже раньше, чем третья брошюра вышла. 20 февраля 1858 года он писал из Парижа Де Бюку (в письме от 20 и 21 февраля 1858 г.): Vous ai-je dit que Khomiakoff allait faire imprimer à Paris et en français une réfutation de ma brochure ? (ibid., p. 305; «Говорил ли я Вам, что Хомяков только что напечатал в Париже и на французском опровержение моей брошюры?»). Судя по тому, что местом издания назван Париж, дошедшие до Гагарина слухи о содержании третьей брошюры происходили из не самых близких к Хомякову кругов: как мы помним, речи об издании этой брошюры в Париже не было с самого начала, так как дорога к Брокгаузу была уже проторена.
Через несколько недель Гагарину становится известно, что брошюра Хомякова еще не вышла, хотя и готовится к изданию. 15 марта 1858 года он вновь упоминает о ней в письме из Парижа Де Бюку: D’ailleurs, voici les brochures schismatiques qui vont pleuvoir sur moi; je crois vous en avoir annoncé une en grec : Ἐπίκρισις τῶν περὶ ἑνώσεως λόγων τοῦ Ἰησουΐτου Γαγάριν; une autre en français, dont Khomiakoff est l’auteur, s’imprime en ce moment à Paris. Les attaques des schismatiques contre moi montreront suffisamment que je ne suis pas un fauteur de schisme (ibid., p. 318; «С другой стороны [до этого в письме шла речь о католических оппонентах Гагарина, особенно польских], вот брошюры схизматиков, которые сейчас прольются на меня ливнем. Кажется, я уже сообщал Вам о греческой: Ἐπίκρισις τῶν περὶ ἑνώσεως λόγων τοῦ Ἰησουΐτου Γαγάριν [Αθήνησι: Τύποις Χ. Νικολαΐδου Φιλαδελφέως, 1857]; другая на французском, авторства Хомякова, печатается в настоящий момент в Париже. Нападки схизматиков на меня в достаточной степени покажут, что я не являюсь зачинщиком схизмы»).
Автором анонимной греческой брошюры «Суждение о сочинениях относительно единства иезуита Гагарина» был Стефан Карафеодори (Στέφανος Καραθεοδωρή, 1789-1867), профессиональный врач, а также литератор, филолог и богослов, известный полиглот, находившийся с 1827 года на службе у турецкого султана в Константинополе; в свое время это был один из самых заметных идеологов фанариотов (то есть греков, группировавшихся вокруг Константинопольского патриарха, искренне лояльных Османской империи и не сочувствовавших слишком европейскому молодому греческому государству). Анонимную брошюру против Гагарина атрибутирует Карафеодорису его биограф: Ἠ. Τανταλίδης, Βίος Στεφάνου Καραθεοδωρὴ ἰατροῦ, Ἐν Κονσταντινουπόλει: Ἐκ τοῦ τυπογραφείου Ἀντονίου Κορομηλᾶ, 1868, σ. 63. Гагарин и Де Бюк, ориентируясь на место издания брошюры, называли ее автора «афинским греком» и тем самым вписывали его в весьма чуждую ему среду. Гагарин узнал имя автора брошюры позже, о чем упоминает в письме к Де Бюку от 10 августа 1859 года (ibid., p. 421).
Брошюра Карафеодори отличалась гневным тоном и делала упор, в частности, на, якобы, сознательные искажения греческих Отцов католическими издателями. Гагарин упоминает о брошюрах «схизматиков» в качестве своего косвенного оправдания в глазах своих католических критиков. Само слово «схизматик» (раскольник) в устах Гагарина свидетельствует о его раздражении. Этот термин, помимо своего строго канонического значения, имел у католиков такие сильные отрицательные коннотации, что Де Бюк предложит полностью отказаться от его употребления применительно к православным (см. ниже, с. , раздел о Де Бюке).
К этому времени охлаждаются отношения между Гагариным и Васильевым. Так, Васильев по собственной инициативе взялся за перевод с греческого на французский брошюры Карафеодори, о чем он сообщал 25 сентября/6 октября 1858 года директору канцелярии обер-прокурора Синода Константину Степановичу Сербиновичу (1797-1874) в ответ на переданное ему Сербиновичем поручение обер-прокурора А. П. Толстого перевести на французскую эту брошюру (Парижские письма протоиерея Иосифа Васильевича Васильева, с. 179-180):
…сей труд мною уже был предпринят и третья часть оного приведена в исполнение. Ныне буду продолжать оный с большею готовностью и рвением.
В том же письме Васильев очень просит о неразглашении его причастности к переводу, чтобы об этом не знали «даже дети сочинителя». По всей видимости, Гагарин так и не узнал, кто стал переводчиком этого труда, хотя его смог идентифицировать Пиципиос, также задетый Карафеодори (см. ниже, прим. о Пиципиосе). Печатание французского перевода сильно задержалось из-за опасений издателя публиковать во Франции книгу, направленную против католичества. Об этом Васильев подробно пишет обер-прокурору А. П. Толстому в донесении от 15/27 января 1859 года, где сообщает, наконец, что его перевод «на днях поступит в типографию» (ibid., с. 185); как мы вскоре узнаем, в типографию перевод поступит не «на днях», а только через полгода. Все это донесение в целом, посвященное литературной деятельности русских иезуитов и авторов близкого им направления, выдержано в тоне конфронтационном, не делающим для Гагарина исключений, и только что не содержит перехода на личности (ibid., с. 183-187).
После этого донесения издание перевода, тем не менее, задержалось еще настолько сильно, что это вызвало беспокойство обер-прокурора, и Васильеву пришлось подробно оправдываться (письмо А. П. Толстому от 4/16 августа 1859 г.; ibid., 201-205); тут он рассказывает и об эпизоде с Пиципиосом, на который списывает двадцать дней из общего срока промедления (см. ниже, где прим. про Пиципиоса). Впрочем, к самооправдательному донесению он уже мог приложить экземпляры анонимного перевода анонимной брошюры: Orthodoxie et Papisme. Examen de l’ouvrage du Père Gagarin sur la réunion des Églises catholique grecque et catholique romaine, par un Grec, membre de l’Église d’Orient [Православие и Папизм. Критика труда отца Гагарина о воссоединении Церквей кафолической/католической греческой и кафолической/католической римской, <написанная> греком, членом Восточной Церкви], Paris: A. Franck, 1859.
В упомянутом донесении обер-прокурору от 15/27 января 1859 года (Парижские письма протоиерея Иосифа Васильевича Васильева, с. 187) Васильев сообщает также, что Гагарин
…готовит критику на Богословие Преосв. Макария, а равно ответы Хомякову и Муравьеву. Все это он поместит в свои “Études Théologiques”, в издании которых он делает перемену, именно сборник будет выходить каждые три месяца.
Такая осведомленность Васильева говорит о том, что его внешне дружелюбное общение с Гагариным не прекращалось, а Гагарин продолжал относиться к нему доверительно. Сведения о журнале Гагарина и планах разместить в нем как критику Макария, так и ответ Хомякову верны, а от плана отвечать Муравьеву Гагарин впоследствии отказался, хотя обсуждал эти планы с друзьями (см. обо всем этом ниже).
После выхода ответа Гагарина Хомякову, который мы подробно разберем ниже, Васильев, видимо, нашел для себя убедительное оправдание как своему прежнему увлечению проектом Гагарина, так и своему нынешнему враждебному отношению - такое, что виноват во всем оказался Гагарин. Об этом можно заключить из его письма А. П. Толстому от 17/29 июня 1859 года (ibid., с. 200):
Имею честь препроводить Вашему С<иятельст>ву первый номер “Des études de théologie” [т. е. первый номер первого тома новой серии журнала], издаваемых Иезуитами. В нем помещена статья отступника от православия Ивана Гагарина, направленная против Хомякова. Гагарин выдает себя за усердного деятеля соединения Церквей Восточной и Западной и повидимому продолжает план, изложенный в его книге: “La Russie sera-t-elle Catholique”. В самом же деле он не верен этому плану, ибо в книге о соединении он подал надежду к уступкам со стороны Римской Церкви; в последующих же статьях о Папе и о причащении он показывается упорным и закоренелым защитником нововведений Папских. Был ли первый план только сетью для уловления, или Гагарин приведен был другими к перемене своих мыслей о соединении, во всяком случае от Иезуитов нельзя ожидать никакого мира и единения.
Видимо, аргументация Гагарина особенно задела Васильева в двух упомянутых им частях. Во-первых, в части доказательства невозможности бюрократического управления Церковью без земного главы Церкви. Васильев сам был вполне органичной частью бюрократического церковного управления и не мог не чувствовать необходимости вполне земного начальника наверху бюрократической пирамиды, а Гагарин особо упирал на это слабое место русских синодальных полемистов против папского примата. Дело выглядело так, будто в Российской церкви вместо папы Римского Государь Император, и это было обидно. Во-вторых, Васильев был, по всей видимости, глубоко впечатлен рассказом о том, как в Сибири причащают водкой (см. ниже, в прим. к с. 140), - рассказом, в достоверности которого он не мог сомневаться. Гагарин использовал этот рассказ в качестве аргумента против компетентности Российской церкви выносить суждение о способах причащения у католиков.
Постепенно и Гагарин заметил охлаждение к нему Васильева, хотя, вероятно, не догадывался о подлинной остроте переживаний протоиерея. Даже в 1860 году, когда Васильев опубликует в журнале L’Union chrétienne запоздалую рецензию на его книгу (под «довольно прозрачным» - assez transparent - псевдонимом Abou Joussouf), реакция Гагарина окажется, в основном, доброжелательной: «Тон благопристойный, и есть кое-что хорошее»; в качестве главного разногласия о. Васильева с католичеством Гагарин отметит требование, в случае объединения католической и православной церквей, отказа западной церкви от богослужения «на непонятном языке» (письмо Гагарина Де Бюку от 16 февраля 1860; ibid., pp. 474-475: Le ton est convenable et il y a du bon. Il dit seulement qu’en cas de réunion, l’Église orientale devrait stipuler que dans l’Église d’Occident on ne se servirait plus pour la liturgie d’une langue incompréhensible).
К этому времени в уме у Васильева Гагарин полностью трансформировался в образ врага. 16/28 июня 1860 года он писал князю С. Н. Урусову (в то время - значительному синодальному чиновнику, близкому сотруднику обер-прокурора А. П. Толстого):
Гагарин, иезуит, продолжает войну против Православия. L’Union Chrétienne поражает противника и не оставит ни одного нападка русского отщепенца без удовлетворительного ответа. (Парижские письма протоиерея Иосифа Васильевича Васильева, с. 219).