(no subject)
Нервная я. Посты стираю. Никак не могу определиться, ныть дальше или уже перестать. По-моему, раньше получалось как-то органичнее. Раньше нылось с огоньком.
Сегодня у нас прибавление в семействе. В шесть утра приедет Зоя. Зоя будет жить с нами, пока Смирнову не надоест мое нытьё. Потом они с Зоей снимут отдельную квартиру, и я останусь одна. А днем нам привезут диван для Зои, который Офа купил в икее за бешеные бабки. Заботится. Говорит, что она птичечка, медуза и звезда из мезозоя. То ли счастлив, то ли напуган. Решил всю ночь прибирать.
А давайте я вам кусочек одной истории покажу. Недоделанной. Как бы выловлю что-то горячее ложечкой из сковородки и дам попробовать.
Не могу вспомнить, что снилось мне той ночью. Но помню достоверно, что утром, проснувшись, я уже была близко знакома с Матильдой. Вся ее жизнь была у меня как на ладони, и мне нужно было только материализовать ее. Нужно было придать Матильде какие-то узнаваемые черты, вытащить из небытия ее родителей и возлюбленных, вылепить ее историю из хлебного мякиша моего подсознания, сделать зримой и осязаемой. Все эти славные черточки, все эти тонкие шрамики от острых карибских ракушек, - ведь детские ранки так быстро заживают в соленой воде. Эти белые от солнца русалочьи космы, которые потом - я знаю - она закрасит стойкой краской цвета «сияющий каштан», чтобы наконец перестать быть блондинкой.
...Вижу, как Матильда стоит у зеркала в сияющей ванной комнате отеля и держит в узких, чуть костлявых пальцах стакан с жидкостью цвета мореного дуба. Это ром, черный ром с колой, безо льда. Она смотрит на свое отражение в зеркале и думает, что вот эта морщинка между бровями, припухшие скулы, слабнущие веки, - теперь так будет всегда, и даже неделя воздержания от алкоголя ничего не изменит. В каком-то смысле ром, уносящий Матильду на Кубу, - это и есть ее остров, ее прибежище. Там, на Кубе, она не выпила ни глотка, была слишком мала.
Матильда любит серебро, но не черненое и не филигрань. Серебро должно быть светлым и массивным: большое кольцо странной текучей формы и цепи с подвесками на обоих запястьях. Она не знает, как некоторых людей раздражает звук, с которым цепи то и дело ударяются о стол, когда она сидит в кафе. Не знает, что людям приходят смутные мысли об оковах, о том, что Матильда носит свои серебряные кандалы в наказание за что-то, известное ей одной. Может, она хотела бы связать себе руки из предосторожности, чтобы чего-то не допустить. Может, она хотела бы, чтобы ее руки оставались безвольно опущенными под тяжестью цепей, в знак смирения, которого ей всегда недоставало.
И еще.
Сегодня у нас прибавление в семействе. В шесть утра приедет Зоя. Зоя будет жить с нами, пока Смирнову не надоест мое нытьё. Потом они с Зоей снимут отдельную квартиру, и я останусь одна. А днем нам привезут диван для Зои, который Офа купил в икее за бешеные бабки. Заботится. Говорит, что она птичечка, медуза и звезда из мезозоя. То ли счастлив, то ли напуган. Решил всю ночь прибирать.
А давайте я вам кусочек одной истории покажу. Недоделанной. Как бы выловлю что-то горячее ложечкой из сковородки и дам попробовать.
Не могу вспомнить, что снилось мне той ночью. Но помню достоверно, что утром, проснувшись, я уже была близко знакома с Матильдой. Вся ее жизнь была у меня как на ладони, и мне нужно было только материализовать ее. Нужно было придать Матильде какие-то узнаваемые черты, вытащить из небытия ее родителей и возлюбленных, вылепить ее историю из хлебного мякиша моего подсознания, сделать зримой и осязаемой. Все эти славные черточки, все эти тонкие шрамики от острых карибских ракушек, - ведь детские ранки так быстро заживают в соленой воде. Эти белые от солнца русалочьи космы, которые потом - я знаю - она закрасит стойкой краской цвета «сияющий каштан», чтобы наконец перестать быть блондинкой.
...Вижу, как Матильда стоит у зеркала в сияющей ванной комнате отеля и держит в узких, чуть костлявых пальцах стакан с жидкостью цвета мореного дуба. Это ром, черный ром с колой, безо льда. Она смотрит на свое отражение в зеркале и думает, что вот эта морщинка между бровями, припухшие скулы, слабнущие веки, - теперь так будет всегда, и даже неделя воздержания от алкоголя ничего не изменит. В каком-то смысле ром, уносящий Матильду на Кубу, - это и есть ее остров, ее прибежище. Там, на Кубе, она не выпила ни глотка, была слишком мала.
Матильда любит серебро, но не черненое и не филигрань. Серебро должно быть светлым и массивным: большое кольцо странной текучей формы и цепи с подвесками на обоих запястьях. Она не знает, как некоторых людей раздражает звук, с которым цепи то и дело ударяются о стол, когда она сидит в кафе. Не знает, что людям приходят смутные мысли об оковах, о том, что Матильда носит свои серебряные кандалы в наказание за что-то, известное ей одной. Может, она хотела бы связать себе руки из предосторожности, чтобы чего-то не допустить. Может, она хотела бы, чтобы ее руки оставались безвольно опущенными под тяжестью цепей, в знак смирения, которого ей всегда недоставало.
И еще.