XI. ЗАКЛЮЧЕННЫЕ. ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫЕ. ВОЙНО-ЯСЕНЕЦКИЙ ВАЛЕНИТИН ФЕЛИКСОВИЧ
Заканчивая рассказы о заключенных по 58 статье нельзя не упомянуть о большой группе духовенства, монашествующих лицах и других церковных служащих Православной Церкви, от архиепископов до рядовых монахов и монахинь, псаломщиков и старост, посаженных в концлагерь на разные сроки.
Я не имел тесного общения с этой группой заключенных и потому могу дать характеристики, и то, к сожалению, очень поверхностные только о трех лицах этой группы. В целом же о группе у меня сложилось впечатление, как о великих подвижниках и мучениках за Веру Православную, за исповедание и проповедь которой они попали в концлагерь и не изменили ей и в заключении. На эту группу выпало особенно много моральных, а порой и физических испытаний. Священнослужителям чекисты насильно стригли бороды и волосы, уголовники, подхалимы-атеисты из числа бытовиков и даже политзаключенных отравляли существование насмешками над Верой Христовой, провокационными спорами, глумлением над Церковью. Особенно тяжело было положение монахинь среди развратных, лишенных всякой морали уголовниц. Положение молодых монахинь еще более усугублялось понуждением к сожительству со стороны заключенных чекистов и ротного комсостава с 1930 года, когда политзаключенных заменили уголовниками и бытовиками. В концлагере священнослужителям иногда удавалось тайно отправлять требы по просьбе верующих заключенных и совершать вполголоса или шепотом богослужения в великие христианские праздники в какой-либо кладовой или коморке в отдельно-стоящих зданиях. В богослужении возникла необходимость в особенности после того, как летом 1930 года был ликвидирован Соловецкий монастырь и была закрыта монастырская церковь св. Онуфрия на кладбище, в которой молились монахи и заутрени с 4-х часов утра тайком посещали заключенные священнослужители и верующие, каждый раз рискуя попасть в штрафизолятор.
В большинстве священнослужители работали кладовщиками, сторожами, дневальными, писарями и слугами комсостава в ротах. Как правило в отделы и части управления концлагеря священнослужители не допускались. Многие священнослужители содержались на общих работах, выполняя тяжелые физические работы.
***
В конце 1930 или начале 1931 года, почувствовав высокую температуру от предшествовавшего противо-брюшнотифозного укола, я запросто ввалился в кабинет врача кремлевского медпункта, в котором обычно принимал один из двух врачей-заключенных, мой «одноделец» студент третьего курса медицинского факультета Киевского университета Борис Горицын. С Борисом мы поддерживали на Соловках дружественные отношения, несмотря на большую разницу в ступенях иерархической лестницы, на которых стояли он и я. Врачи в концлагере, ввиду ничтожно малого количества заключенных врачей и отсутствия вольнонаемных врачей, в начале тридцатых годов жили не хуже самого начальника отделения, только что без семьи. В кабинете за столом, вместо Бориса, в белом халате сидел Карл Маркс. Да, да, Карл Маркс, как бы сошедший с портрета.
Я с изумлением переводил глаза с литографии в рамке на стене на оригинал за столом и обратно и полностью потерял дар речи и способность двигаться. Галлюцинацией нельзя был объяснить представившееся мне видение, так как температура у меня была не столь высока, к тому же Карл Маркс за столом улыбнулся мне приветливой, далеко не марксистской, улыбкой и пригласил сесть. Как лицо живого человека, послужившего оригиналом для создания портрета даже лучшими портретистами, своей одухотворенностью всегда отличается от его лица на портрете, так и лицо врача, а в действительности, как я потом узнал, заключенного хирурга, знаменитого профессора Ташкентского университета Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого, лучистыми глазами, светившимися добротой, совсем не походило на самодовольное лицо Карла Маркса на литографии. Оригинал и литографию делали схожими пышная белая борода, львиная грива волос, пощаженных при санобработке, как принадлежащие врачу, и крючковатый нос, унаследованный профессором от матери-гречанки из г. Керчи.
После медицинского обследования, проведенного профессором с большой тщательностью и душевной теплотой, и ряда медицинских советов, завершившихся выдачей мне справки освобождающей меня от дальнейших уколов, как туберкулезника, завязалась задушевная беседа, проникнутая со стороны профессора такой непередаваемой теплотой, таким величием его внутреннего содержания, что до сих пор воспоминания о ней во мне не угасли и сделали меня более совершенным духовно человеком. Валентин Феликсович был поистине Великаном человечности, прирожденным руководителем человеческих душ.
Взаимно осведомились о сроке заключения (о том, что мы оба политзаключенные и он и я поняли без слов). Узнав, что у меня срок 10 лет, в утешение этот врач души и тела сказал мне: «Может быть это и к лучшему такой долгий срок, по крайней мере более долгое время пробудете на одном месте без этапов, а вот мне дали три года, отсижу, выйду из лагеря и снова дадут мне новый срок и снова мучительные этапы, ведь теперь на свободе не оставляют нас священнослужителей». Да он сказал «нас священнослужителей». Он не оговорился, я не ослышался, потому что знаменитый профессор медицины был одновременно епископом Лукой, духовным пастырем ташкентских верующих, за что и получил срок заключения в лагерь особого назначения ОГПУ.
В 1921 году, в самый разгар гонений на Церковь атеистического государства, глубоко верующий ученый с мировым именем принял сан священника Православной Церкви, чтоб помогать людям в излечении не только физическом, но и духовном. В 1923 году профессор Войно-Ясенецкий постригся в монахи и становится епископом Ташкентским. Выступая с проповедями перед верующими в церквях, он говорил: «О, как страшусь я, что хотя бы один из вас не потерял горячей веры в Спасителя и вторично не стал бы распинать Его». Врачебную практику, медицинскую педагогическую и научную деятельность епископ, а позже и архиепископ Лука не оставлял ни на один день вплоть до 1957 года, когда он в возрасте 80 лет, полностью потерял зрение. Им написано более тридцати научных работ по медицине, за одну из них ему была присуждена Сталинская премия. Переводимый из одной церковной епархии в другую профессор-архиепископ последовательно заведует кафедрами хирургии на медицинских факультетах университетов (после заключения) Красноярского, Тамбовского, Симферопольского, из которого уходит по причине потери зрения. Во время второй мировой войны архиепископ Лука заведует еще и тыловым военным госпиталем в Красноярске. Более подробно биография (светская) и название научных трудов этого великого ученого изложены в статье о нем в Большой медицинской энциклопедии, том V, издание 1958 года. Его духовная деятельность и кратко научная изложены в некрологе напечатанном в №8 журнала «Вестник Московской Патриархии» за 1961 год, стр. 35-38. Характерно, что и БМЭ и в некрологе стыдливо обойдены молчанием годы заключения маститого ученого и наидостойнейшего из церковных руководителей.
Осеняя себя крестным знаменьем перед каждой операцией, появляясь в одеянии архиепископа на кафедре аудиторий медицинских факультетов с содержательными доходчивыми лекциями по хирургии, архиепископ Лука был почитаем и любим не только медицинским персоналом, но и студентами. Эта его популярность с одной стороны вынуждала власти атеистического государства терпеть профессора-архиепископа в стенах учебных заведений, используя его громадные знания, с другой всячески оказывала давление на руководство Православной Церкви с целью затормозить продвижение архиепископа Луки по церковной иерархической лестнице, боясь в лице его совершенно нежелательного для властей кандидата в Патриархи. Последнее отвечало желаниям и приспособленческих натур засевших в верхах Церкви, поскольку они прекрасно знали истинность веры в Бога архиепископа Луки, его честность и непоколебимость в отстаивании насущных потребностей верующих и Церкви. Сколько менее достойных архиепископов были возведены в сан митрополита, но профессор медицины и богословия так и не был удостоен этим высоким духовным званием. Нет сомнений, что архиепископ Лука был наидостойнейшим кандидатом в Патриархи Русской Православной Церкви, на посту которого не позволил бы превратить Церковь в прислужницу атеистического государства в неблаговидных целях иностранной политики государства и ущемлений прав верующих.
**************
В 1931 году ночью в бане на Соловках, когда по какой-то неразберихе электрометаллрота мылась в одни часы со 2-й ротой, я познакомился с ленинградским священником Лозино-Лозинским во время беседы, которую он вел с группой знакомых мне заключенных офицеров Русской армии. Священник был в заключении по 58-й статье уже седьмой год, но выглядел бодро, хотя и был сильно истощен. Он спокойно вел светский разговор, по-видимому, только большой Верой, сохранив человеческий облик, переборов ежедневные мучения на протяжении стольких лет. Священник получил от ОГПУ 10 лет заключения за «преступление» своего брата, тоже ленинградского священника, известного тем, что последний, повинуясь долгу возложенного на него саном священника, не отказал группе лицеистов и отслужил панихиду в Казанском соборе в Ленинграде 19 декабря (6 декабря по старому стилю) в Николин день 1924 года. Панихида была отслужена по «убиенному Николаю» при довольно большом стечении народа. Безусловно молились о душе бывшего Императора Николая II и ОГПУ произвела аресты и создало «дело лицеистов». Предвидя это, отслуживший панихиду священник Лозино-Лозинский в ту же ночь благополучно перешел финскую границу и скрылся от ОГПУ в Финляндии. Поскольку «преступник» оказался недосягаем, ОГПУ вместе с лицеистами арестовала его брата, с которым я и познакомился на Соловках, как описывал выше.
************
Десятником на Соловецкой электростанции после Данилова стал заключенный по 58-й статье в концлагерь на 10 лет протодьякон Экзарха Украины Халявко. Огромного роста, довольно молодой, физически очень здоровый, без бороды и обритый наголо, он походил на обыкновенного украинского хлопца. И только некоторые слова и обороты речи указывали на принадлежность его к духовному званию. Очень выдержанный, добродушный, никогда не ругавшийся, Халявко, вскоре приобрел общие симпатии, в том числе даже и уголовников, правда последних больше из почтения к его физической силе, которую он применил однажды к ним при отказе разгружать вагон с дровами во дворе электростанции. Великолепный бас Халявко привел его в самодеятельность, в театр, где он с огромным успехом выступал в отрывках из опер. От выступления в сольных номерах в концертах Халявко категорически отказывался, проводя грань между возвышенной музыкой оперы и прочей музыкой, считая последнюю греховной.
И священник Лозино-Лозинский и протодьякон Халявко оставались на Соловках, когда меня в 1933 году отправили на материк, и дальнейшая судьба их мне не известна.
Много священнослужителей остались лежать навсегда в земле Святой обители - Соловецкого монастыря в братских могилах умерших заключенных. Память о них изгладится в народе вместе с уходящим их поколением, а ведь каждый из них, принявший муки и положивший жизнь за Христову Веру совершили подвиг не менее значительный чем первые христиане гонимые язычниками и удостоившиеся причисления к Лику Святых стараниями древних Отцов Церкви. Древних христиан-мучеников чтут тысячелетиями - кто же из Отцов Русской Православной Церкви восстановит память мучеников ХХ столетия?
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ
Я не имел тесного общения с этой группой заключенных и потому могу дать характеристики, и то, к сожалению, очень поверхностные только о трех лицах этой группы. В целом же о группе у меня сложилось впечатление, как о великих подвижниках и мучениках за Веру Православную, за исповедание и проповедь которой они попали в концлагерь и не изменили ей и в заключении. На эту группу выпало особенно много моральных, а порой и физических испытаний. Священнослужителям чекисты насильно стригли бороды и волосы, уголовники, подхалимы-атеисты из числа бытовиков и даже политзаключенных отравляли существование насмешками над Верой Христовой, провокационными спорами, глумлением над Церковью. Особенно тяжело было положение монахинь среди развратных, лишенных всякой морали уголовниц. Положение молодых монахинь еще более усугублялось понуждением к сожительству со стороны заключенных чекистов и ротного комсостава с 1930 года, когда политзаключенных заменили уголовниками и бытовиками. В концлагере священнослужителям иногда удавалось тайно отправлять требы по просьбе верующих заключенных и совершать вполголоса или шепотом богослужения в великие христианские праздники в какой-либо кладовой или коморке в отдельно-стоящих зданиях. В богослужении возникла необходимость в особенности после того, как летом 1930 года был ликвидирован Соловецкий монастырь и была закрыта монастырская церковь св. Онуфрия на кладбище, в которой молились монахи и заутрени с 4-х часов утра тайком посещали заключенные священнослужители и верующие, каждый раз рискуя попасть в штрафизолятор.
В большинстве священнослужители работали кладовщиками, сторожами, дневальными, писарями и слугами комсостава в ротах. Как правило в отделы и части управления концлагеря священнослужители не допускались. Многие священнослужители содержались на общих работах, выполняя тяжелые физические работы.
***
В конце 1930 или начале 1931 года, почувствовав высокую температуру от предшествовавшего противо-брюшнотифозного укола, я запросто ввалился в кабинет врача кремлевского медпункта, в котором обычно принимал один из двух врачей-заключенных, мой «одноделец» студент третьего курса медицинского факультета Киевского университета Борис Горицын. С Борисом мы поддерживали на Соловках дружественные отношения, несмотря на большую разницу в ступенях иерархической лестницы, на которых стояли он и я. Врачи в концлагере, ввиду ничтожно малого количества заключенных врачей и отсутствия вольнонаемных врачей, в начале тридцатых годов жили не хуже самого начальника отделения, только что без семьи. В кабинете за столом, вместо Бориса, в белом халате сидел Карл Маркс. Да, да, Карл Маркс, как бы сошедший с портрета.
Я с изумлением переводил глаза с литографии в рамке на стене на оригинал за столом и обратно и полностью потерял дар речи и способность двигаться. Галлюцинацией нельзя был объяснить представившееся мне видение, так как температура у меня была не столь высока, к тому же Карл Маркс за столом улыбнулся мне приветливой, далеко не марксистской, улыбкой и пригласил сесть. Как лицо живого человека, послужившего оригиналом для создания портрета даже лучшими портретистами, своей одухотворенностью всегда отличается от его лица на портрете, так и лицо врача, а в действительности, как я потом узнал, заключенного хирурга, знаменитого профессора Ташкентского университета Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого, лучистыми глазами, светившимися добротой, совсем не походило на самодовольное лицо Карла Маркса на литографии. Оригинал и литографию делали схожими пышная белая борода, львиная грива волос, пощаженных при санобработке, как принадлежащие врачу, и крючковатый нос, унаследованный профессором от матери-гречанки из г. Керчи.
После медицинского обследования, проведенного профессором с большой тщательностью и душевной теплотой, и ряда медицинских советов, завершившихся выдачей мне справки освобождающей меня от дальнейших уколов, как туберкулезника, завязалась задушевная беседа, проникнутая со стороны профессора такой непередаваемой теплотой, таким величием его внутреннего содержания, что до сих пор воспоминания о ней во мне не угасли и сделали меня более совершенным духовно человеком. Валентин Феликсович был поистине Великаном человечности, прирожденным руководителем человеческих душ.
Взаимно осведомились о сроке заключения (о том, что мы оба политзаключенные и он и я поняли без слов). Узнав, что у меня срок 10 лет, в утешение этот врач души и тела сказал мне: «Может быть это и к лучшему такой долгий срок, по крайней мере более долгое время пробудете на одном месте без этапов, а вот мне дали три года, отсижу, выйду из лагеря и снова дадут мне новый срок и снова мучительные этапы, ведь теперь на свободе не оставляют нас священнослужителей». Да он сказал «нас священнослужителей». Он не оговорился, я не ослышался, потому что знаменитый профессор медицины был одновременно епископом Лукой, духовным пастырем ташкентских верующих, за что и получил срок заключения в лагерь особого назначения ОГПУ.
В 1921 году, в самый разгар гонений на Церковь атеистического государства, глубоко верующий ученый с мировым именем принял сан священника Православной Церкви, чтоб помогать людям в излечении не только физическом, но и духовном. В 1923 году профессор Войно-Ясенецкий постригся в монахи и становится епископом Ташкентским. Выступая с проповедями перед верующими в церквях, он говорил: «О, как страшусь я, что хотя бы один из вас не потерял горячей веры в Спасителя и вторично не стал бы распинать Его». Врачебную практику, медицинскую педагогическую и научную деятельность епископ, а позже и архиепископ Лука не оставлял ни на один день вплоть до 1957 года, когда он в возрасте 80 лет, полностью потерял зрение. Им написано более тридцати научных работ по медицине, за одну из них ему была присуждена Сталинская премия. Переводимый из одной церковной епархии в другую профессор-архиепископ последовательно заведует кафедрами хирургии на медицинских факультетах университетов (после заключения) Красноярского, Тамбовского, Симферопольского, из которого уходит по причине потери зрения. Во время второй мировой войны архиепископ Лука заведует еще и тыловым военным госпиталем в Красноярске. Более подробно биография (светская) и название научных трудов этого великого ученого изложены в статье о нем в Большой медицинской энциклопедии, том V, издание 1958 года. Его духовная деятельность и кратко научная изложены в некрологе напечатанном в №8 журнала «Вестник Московской Патриархии» за 1961 год, стр. 35-38. Характерно, что и БМЭ и в некрологе стыдливо обойдены молчанием годы заключения маститого ученого и наидостойнейшего из церковных руководителей.
Осеняя себя крестным знаменьем перед каждой операцией, появляясь в одеянии архиепископа на кафедре аудиторий медицинских факультетов с содержательными доходчивыми лекциями по хирургии, архиепископ Лука был почитаем и любим не только медицинским персоналом, но и студентами. Эта его популярность с одной стороны вынуждала власти атеистического государства терпеть профессора-архиепископа в стенах учебных заведений, используя его громадные знания, с другой всячески оказывала давление на руководство Православной Церкви с целью затормозить продвижение архиепископа Луки по церковной иерархической лестнице, боясь в лице его совершенно нежелательного для властей кандидата в Патриархи. Последнее отвечало желаниям и приспособленческих натур засевших в верхах Церкви, поскольку они прекрасно знали истинность веры в Бога архиепископа Луки, его честность и непоколебимость в отстаивании насущных потребностей верующих и Церкви. Сколько менее достойных архиепископов были возведены в сан митрополита, но профессор медицины и богословия так и не был удостоен этим высоким духовным званием. Нет сомнений, что архиепископ Лука был наидостойнейшим кандидатом в Патриархи Русской Православной Церкви, на посту которого не позволил бы превратить Церковь в прислужницу атеистического государства в неблаговидных целях иностранной политики государства и ущемлений прав верующих.
**************
В 1931 году ночью в бане на Соловках, когда по какой-то неразберихе электрометаллрота мылась в одни часы со 2-й ротой, я познакомился с ленинградским священником Лозино-Лозинским во время беседы, которую он вел с группой знакомых мне заключенных офицеров Русской армии. Священник был в заключении по 58-й статье уже седьмой год, но выглядел бодро, хотя и был сильно истощен. Он спокойно вел светский разговор, по-видимому, только большой Верой, сохранив человеческий облик, переборов ежедневные мучения на протяжении стольких лет. Священник получил от ОГПУ 10 лет заключения за «преступление» своего брата, тоже ленинградского священника, известного тем, что последний, повинуясь долгу возложенного на него саном священника, не отказал группе лицеистов и отслужил панихиду в Казанском соборе в Ленинграде 19 декабря (6 декабря по старому стилю) в Николин день 1924 года. Панихида была отслужена по «убиенному Николаю» при довольно большом стечении народа. Безусловно молились о душе бывшего Императора Николая II и ОГПУ произвела аресты и создало «дело лицеистов». Предвидя это, отслуживший панихиду священник Лозино-Лозинский в ту же ночь благополучно перешел финскую границу и скрылся от ОГПУ в Финляндии. Поскольку «преступник» оказался недосягаем, ОГПУ вместе с лицеистами арестовала его брата, с которым я и познакомился на Соловках, как описывал выше.
************
Десятником на Соловецкой электростанции после Данилова стал заключенный по 58-й статье в концлагерь на 10 лет протодьякон Экзарха Украины Халявко. Огромного роста, довольно молодой, физически очень здоровый, без бороды и обритый наголо, он походил на обыкновенного украинского хлопца. И только некоторые слова и обороты речи указывали на принадлежность его к духовному званию. Очень выдержанный, добродушный, никогда не ругавшийся, Халявко, вскоре приобрел общие симпатии, в том числе даже и уголовников, правда последних больше из почтения к его физической силе, которую он применил однажды к ним при отказе разгружать вагон с дровами во дворе электростанции. Великолепный бас Халявко привел его в самодеятельность, в театр, где он с огромным успехом выступал в отрывках из опер. От выступления в сольных номерах в концертах Халявко категорически отказывался, проводя грань между возвышенной музыкой оперы и прочей музыкой, считая последнюю греховной.
И священник Лозино-Лозинский и протодьякон Халявко оставались на Соловках, когда меня в 1933 году отправили на материк, и дальнейшая судьба их мне не известна.
Много священнослужителей остались лежать навсегда в земле Святой обители - Соловецкого монастыря в братских могилах умерших заключенных. Память о них изгладится в народе вместе с уходящим их поколением, а ведь каждый из них, принявший муки и положивший жизнь за Христову Веру совершили подвиг не менее значительный чем первые христиане гонимые язычниками и удостоившиеся причисления к Лику Святых стараниями древних Отцов Церкви. Древних христиан-мучеников чтут тысячелетиями - кто же из Отцов Русской Православной Церкви восстановит память мучеников ХХ столетия?
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ