XIX. (2) ПРОЩАЙ СОЛОВКИ
Сколько я проспал, мне было невдомек, когда я проснулся и посмотрел в иллюминатор. Было очень светло, но это не определяло время, так как летом на широте Соловецких островов, солнце скрывается за горизонт на минуты, а затем продолжает свой бег по северной части горизонта, поднимаясь по пологой орбите к востоку. Пароход шел мимо каких-то островов, совершенно мне не знакомых. Это были сплошные высокие массивы камня, поднимавшиеся большей частью вертикально из воды, без всякой растительности, и достигавшие значительной высоты над уровнем моря. Несмотря на тихую погоду, белая кайма пены оттеняли скалы от линии воды, а низко стоявшее солнце окрашивало гранит склонов в розовый цвет. Эти розовые громады, обрамленные белым цветом спокойного моря снизу и такого же цвета небом сверху выступали весьма эффектно и я ими невольно залюбовался. Однако положение заключенного не предоставляло возможности любоваться природой и забывать о действительности и во мне возобновилось неприятное чувство неизвестности о месте нахождения парохода. Мелькнувшая в первый момент мысль о возможности побега капитана вместе с судном, а, следовательно превращения и меня в беглеца, я тут же отбросил, но все же, полный недоумения относительно курса корабля, я поднялся на ходовой мостик. В это время две глыбы, как бы разошлись, открыв широкий пролив между ними. С мостика были видны все эти каменные острова, грядою доходившие почти до горизонта в юго-восточном направлении и стоявшие друг от друга на различных расстояниях.
Хотя капитан был и не в духе, он поделился со мной причиной изменения курса корабля, а, следовательно, и отсрочкой прибытия на Соловки.
К лету 1933 года Карбасные мастерские Соловецкого отделения концлагеря построили достаточное количество рыболовецких шхун с двигателями внутреннего сгорания, команды которых комплектовались из заключенных уголовников и бытовиков, краткосрочников или отсидевших более половины срока. Этот рыболовецкий флот развернул в Белом море добычу рыбы в довольно большом масштабе. Рыба сдавалась лишь частично на Соловках, львиная же доля ее на Поповом острове, откуда направлялась в адрес ГУЛАГа в Москву. Выловленную рыбу, и то только низких сортов, разрешалось в минимальных дозах потреблять самим рыбаками, а до остальных заключенных она почти не доходила, даже и нелегальным путем. В независимости от погоды и улова все эти шхуны должны были приходить ежесуточно на свои базы для отметки. Команда шхуны не выполнившая этого требования объявлялась в бегах и шхуну ловили.
В розыск одной из таких не явившихся шхун и должен был включиться пароход «Ударник», капитан которого получил приказ по радио от 3-го отдела УСЛАГа едва он только вышел из порта на Поповом острове. Острова оказались той грядой возвышенностей, которая просматривалась на юго-запад с Большого Соловецкого острова, и припой льда вокруг которой служил перевалочной зоной почтовых лодок, ходивших зимой с Соловков в Кемь и обратно. «Ударник» петлял в лабиринте островов между ними, а капитан в бинокль внимательно рассматривал каждую расселину в скалах, чтобы не пропустить, возможно беспомощно стоящую там шхуну, потерпевшую аварию. В побег он не верил, считая скорее всего причину «пропажи» суденышка поломку мотора или другую аварию. Радиостанциями рыболовецкие шхуны не были оснащены и о случившейся с ними аварии не могли дать знать.
Узнав о причине изменения курса парохода, я успокоился, проза розыска показалась мне скучной и я с удовольствием снова ушел спать в капитанскую каюту.
Проснулся я около шести часов утра от прекратившегося шума судовой машины. На палубе была какая-то беготня, до меня доносились отрывки команд. Я вышел на палубу и понял в чем дело. Над пароходом нависла громадная скала глубокой расселины берега какого-то скалистого острова, в глубине которой беспомощно стояла шхуна. Команда укрыла шхуну в этой расселине на случай шторма, зная что рано или поздно их разыщут. Своего хода шхуна лишилась из-за поломки двигателя. «Ударник» взял шхуну на буксир, машина заработала и через несколько часов мы с шхуной вошли в бухту Благословения Большого Соловецкого острова и ошвартовались у пристани. Моя командировка была закончена.
С пристани я зашел к заведующему Электропредприятиями. Добрейший Василий Иванович Пестов страшно мне обрадовался. Из разговора с ним я понял, что он опасался, что я словчился совсем остаться на материке. Я не стал его огорчать о предстоящем моем переводе в Кемь, доложил об отправленных на Соловки электроматериалах, которые, как оказалось, уже были привезены до моего прибытия. Передал Пестову я приветы от наших общих знакомых по Соловкам, обосновавшихся в Управлении СЛАГа. Об ожидаемом моем вызове на материк я сообщил только своему другу, контролеру электросетей, Н. и, конечно, Ее сестре, у которой в Пушхозе я побывал на следующий день, передав ей длинное письмо от Нее. Я также рассказал Ее сестре все подробно о бытовых условиях и выполняемой Ею работе. Побывал я и в Биосаде у оставшихся на Соловках ученых, передав им устно все что меня просили передать их коллеги с Кемской Зональной станции. В частности доцент Вадул Заде Оглы и его помощница А.С.А. должны были также ожидать вызова на материк, который дал на них новый заведующий Кемской Зональной станцией, ветеринарный врач, коммунист, заключенный.
Поскольку единственным преемником по должности заведующего электросетью мог быть только мой друг, контролер электросетей, Н., в чем я его уверил, не зная другой кандидатуры на Соловках, мы с ним составили подробный план летнего ремонта электросетей, подкрепленный материальной базой - завезенными электроматериалами. На Н. очевидно должно было быть возложено и заведывание электромонтажной мастерской, какая должность была возложена на меня по совместительству. Известие о моем переводе на материк угнетающе подействовало на моего друга Н., хотя он и предполагал это. Он лишался друга, оставался в одиночестве, на него сваливалась большая ответственность и работа, тем более обширная, что и опереться ему было не на кого. Даже просто грамотного электромонтера не было, чтоб поставить его контролером электросетей. Несколько шпаненков исполнявших обязанности электромонтеров были мои ученики по курсам электромонтеров для «малолеток», так сказать, доморощенные электрики. Работали они под большим нажимом, да и то больше из почтения ко мне, как к своему педагогу. Все это делало положение Н. после моего отбытия весьма сложным. Я от души его жалел, но что я мог сделать? Утешал я Н., и сам в это верил, что вслед за собой я смогу посодействовать через Боролина и его вызову в Кемь. На приток в Соловецкий концлагерь новых заключенных-специалистов электриков нельзя было надеяться, так как этапы привозили только совершенно отпетых уголовников-откажчиков со всех концлагерей, а специалисты перехватывались в Кеми и направлялись на стройки, которые вел не только Белбалтлаг, но и СЛАГ.
Рассортировав личные вещи, я пришел к выводу, что за четыре года моего пребывания на Соловках, я сильно оброс имуществом, в особенности книгами, и всего с собой на этап не могу взять. Носильных вещей было мало, но главную тяжесть составляли книги, которые я получал из дому по моим просьбам, а также покупал у заключенных-специалистов отправляемых на этапы. Не хотелось бросать нужные книги по электротехнике, и другим техническим дисциплинам. Несмотря на то, что я отобрал только очень нужные книги, оставив все остальное Н., а также посуду - кастрюли и миски, у меня оказался туго набитый чемодан, мешок с подушкой, одеялом, бельем и осенним пальто. Тулуп никуда не входил и я ломал голову как я все это потащу на этапе.
Между тем дни, казавшиеся мне неделями, шил за днями, а вызова не было. Я начинал терять самообладание, нервничал и от надежды переходил к отчаянию, считая, что 3-й отдел не пропустил мой вызов, что у меня в деле есть какая-то отметка, для меня неблагоприятная, и мне уготована судьба вечного заключенного на Соловках, где я сложу свои кости. Напрасно я под всякими предлогами наведывался в УРЧ (Учетно-распределительная часть), ведавшую формированием этапов, пытаясь по лицам работавших там заключенных определить получение ими вызова на меня. Напрасно я встречался с моим другом морским кадетом политзаключенным Хомутовым, работавшим на радиостанции электромехаником - и по радио никаких запросов 3-й части о моей благонадежности не было. Отсутствие вызова на меня нельзя было объяснить и прекращением переброски заключенных из одного концлагерного отделения в другое, которое могло быть введено в связи с побегом семи заключенных с острова Анзер, о котором я уже подробно рассказывал. Этапы бойко возились через море в обоих направлениях. На Соловки по-прежнему прибывали откажчики, с Соловков начальник Соловецкого отделения чекист Солодухин усиленно сплавлял в материковые отделения уголовников с малыми сроками заключения по нарядам УРЧ. Но по персональным вызовам ни одного заключенного на материк не вывезли.
Угнетенное состояние в котором я пребывал еще усиливалось сгустившейся атмосферой концлагерного режима в связи с побегом с острова Анзер. Подходили последние дни месяца июня, кончалась третья неделя после моего возвращения из командировки, мой друг Н., хотя и переживал за меня, но вполне успокоился, считая что меня никуда не возьмут и от чаши заведывания он избавился. На меня нашло полное безразличие, переживать я больше был не в силах.
За четыре-пять дней до конца июня месяца на Соловки в командировку прибыл политзаключенный, мой ровесник, инженер-электрик Сотников. Он был наделен чрезвычайными полномочиями начальника СЛАГа по разоружению соловецкой промышленности, безоговорочного вывоза на материк всех отобранных им машин и станков. Это была безусловно инициатива Боролина, проведенная им через начальника концлагеря. С присущей ему дальновидностью Боролин предвидел (а может быть он уже и точно знал) дальнейший упадок Соловецкого отделения как производственной единицы в связи с превращением его на 100% в штрафное, а затем и полного закрытия всех производств в октябре 1933 года, когда остров стал называться «СОСНА» (Соловецкое отделение специального назначения) с особо жестоким режимом, по которому заключенные из партийной верхушки, неугодные Сталину, содержались в одиночных камерах без работы на штрафном пайке. Боролин решил спасти, что можно, из оборудования предприятий и заблаговременно перевезти его на материк, где оно пригодится. Сотников получил от Боролина совет по прибытии на Соловки связаться со мной, рассчитывая на мою помощь как старожила и дисциплинированного подчиненного. Сотников даже остановился у меня в Управлении электросетей и откровенно рассказал мне все о цели своей командировки. В отношении моего вызова Боролин просил передать, что он отказа не получал, что он напоминает о вызове кому следует и чтобы я не отчаивался, так как задержка происходит из-за отсутствия на месте большинства сотрудников 3-го отдела, а главное начальника 3-го отдела и его заместителя, занятых розыском бежавших с острова Анзер заключенных. Поэтому бумаги в 3-м отделе только скапливаются и лежат без движения - «канцелярия» не работает. А без разрешения 3-го отдела на вывоз меня с Соловков, никто в УРО не осмелится дать наряд на меня.
Сотников был заведующим механической мастерской УСЛАГа в г. Кеми и в первую очередь обратил внимание на металлообрабатывающие станки, забрав из механической мастерской один из двух токарных станков и все станки механического цеха Судоремонтного завода, который перестал после этого существовать. Вагранку и медеплавильную печь Сотников не мог забрать и литейный цех Судоремонтного завода еще просуществовал до октября 1933 года, выполняя заказы на литье для других отделений концлагеря. Правда продукция его стала низкокачественная, в чем я убедился, получив в августе того же года заказанную мною партию запальных шаров для двухконтактного двигателя внутреннего сгорания для Кемской электростанции. Тогда в литейном цехе не было уже его заведующего известного инженера-металлурга заключенного сибиряка Паносова, поднявшего уровень литья до лучших образцов творчества монахов. Сотников прихватил еще несколько больших электромоторов, закрыв таким образом Кожевенный завод, пилораму и частично фабрику ширпотреба, которая хотя и продолжала работать, но большинство операций стало проводиться вручную.
29-го июня мне позвонил заведующий электропредприятиями Пестов. Он сообщил о полученном им предупреждении из УРЧ об отправке меня на материк на следующий день по персональному вызову и просил немедленно зайти к нему. С контролером Н. мы пошли на электростанцию. Н. сразу поник головой и, сидя в кабинете у Пестова, имел вид приговоренного к расстрелу. Пестов был тоже очень расстроен, я даже боялся как бы у него не началось легочное кровотечение, туберкулез легких зашел у него далеко. Единственный вопрос о моем приемнике был сразу разрешен. Н. понимал что сопротивляться и отговариваться бесполезно, других кандидатур не было. Акты передачи электросетей и электромонтажной мастерской у меня были заготовлены ранее и эта формальность тоже долго не затянулась. В акте передачи электросетей я в мрачных красках обрисовал неудовлетворительное их состояние, чтобы у Н. было, в случае чего, легче отговориться, свалив все на предшественника. Это все что я мог сделать для Н. и он благодарно на меня взглянул. Поблагодарив от души Василия Ивановича за доброе отношение ко мне, как к подчиненному и предварительно попрощавшись с ним, я с Н. пошел в управление электросетей собираться в отъезд.
За несколько минут, в которые мы с Н. прошли те десятки метров, отделявшие электростанцию от Управления электросетей, мой друг Н. совершенно испортил мне радость получения вызова меня на материк. Высказанная им мысль, очевидно, вертелась у него на языке с момента звонка Пестова, но он не высказал ее мне до подписания акта передачи, чтобы я не подумал о давлении на меня с его стороны в целях удержать меня на Соловках и самому не принимать на себя ответственности, остаться в одиночестве и без друга. Мне было и так не по себе расставаться с Н., с которым я так подружился, с уже ставшей мне привычной обстановкой, с работой, в которую я втянулся. Но я знал, что это надо сделать, когда не отказывался от вызова Боролина, и не только потому что из Соловков надо было непременно выбираться, обстановка на Соловках становилась все хуже и хуже и для элиты заключенных.
Н. очень логично высказал предположение о преждевременной моей радости по поводу вызова, так как вероятнее всего меня отправляют на материк не по вызову Боролина, а … Лемтюгиной, той уголовницы, которая досрочно освобожденная, выйдя замуж за младшего командира войск ОГПУ, заведовала электромонтажной мастерской, вернее получала зарплату за заведывание, а за нее работал я. Как я уже рассказывал, с открытием навигации ее мужа перевели в другой концлагерь и Лемтюгина уехала с ним. «Очевидно, - продолжал Н. развивать свою мысль, - на новом месте Лемтюгина тоже взялась заведовать электромонтажной мастерской и, так как ей, кончено не справиться, она вспомнила о таком великолепном заместителе, как ты и дала вызов на тебя, чтобы ты работал за нее, а она снова будет только денежки получать! Боролин заключенный, хоть и главный механик, а Лемтюгина вольнонаемная, муж у нее тюремщик - кто имеет больший вес, чей вызов скорее дойдет до Соловков»? Логика Н. была железной, возразить мне было нечего. Кроме всего, значит, меня, вместо свидания с любимой, ожидало заключение в неизвестно каком новом, неблагоустроенном, возможно весьма отдаленном концлагере за тысячи километров пути, который я должен буду пройти в душных столыпинских вагонах по этапу через пересыльные тюрьмы и пересыльные пункты концлагерей! А большего мучения чем этапы в концлагерной действительности нельзя было себе и вообразить!
Нервы и без того напряженные ожиданием вызова, щемящей тоской разлуки с друзьями, у меня окончательно не выдержали, я в изнеможении опустился на диван. Пришедший Сотников, увидя, что на мне лица нет, тотчас же осведомился о причине и я ему рассказал о гипотезе Н. Сотников немедленно заверил меня, что поедет с моим этапом на пароходе, с Попова острова сразу же поедет в Кемь к Боролину, сообщит ему и пока я на Кемперпункте буду ожидать этапа на отправку в другой концлагерь, Боролин сумеет меня вырвать в Кемь. Я был очень благодарен Сотникову за дружеское ко мне отношение, его старания были бы все же лучше, чем ничего. Однако успеха от его стараний вряд ли можно было ожидать, так как во-первых, наряд на переброску заключенного из одного концлагеря в другое давался ГУЛАГом (Главным управлением лагерей) и даже начальник концлагеря не мог не подчиниться ему, во-вторых, Боролина могло и не оказаться в Кеми (так оно на самом деле и было), так как он часто уезжал на крупную стройку, которую вел СЛАГ в Кандалакше, на первую гидростанцию каскада реки Нивы, а Гейфель, его помощник, не обладал никаким влиянием, а тем более таким, как обладал Боролин на начальника концлагеря.
Мне все же хотелось знать наверняка по чьему вызову меня забирают с Соловков, куда мне предстоит «влекомым быть»? Зная заранее, что в УРЧ все перевозки заключенных засекречены, тем не менее, как утопающий хватается за соломинку, я все же решил туда позвонить. У сотрудницы Биосада А. С. А., той самой которая была задержана патрулем вместе с контролером электросетей Шапиро, моей любимой и мной в ту злополучную нашу прогулку через лес, на Соловках сидел политзаключенным ее родной брат. С ним А. С. А. меня как-то познакомила и при встречах на территории концлагеря мы с ним раскланивались. На меня он произвел впечатление очень интеллигентного воспитанного человека. Однако какое-то стеснение в обращении с другими заключенными указывало не то на чрезвычайную застенчивость, не то на угрызение совести. Я не знал, была ли у него какая-нибудь специальность, но вдруг он был назначен на работу в УРЧ. За исключением случая с Даниловым, который был явно связан с секретно-карательными органами, назначение политзаключенного в такую засекреченную часть было беспрецедентно и навело на всякие размышления и толки. Его я и подозвал к телефону. На мой прямой и, конечно, бестактный вопрос: «Куда меня отправляют по вызову в Кемь или в другой лагерь»? Он ответил: «Этого не могу сказать, но это очень хорошо, не волнуйтесь», - и повесил трубку. Что «хорошо» - отправка с Соловков или назначение в Кемь, о чем он не мог не знать от своей сестры, как я стремился именно в Кемь? Во всяком случае вежливый ответ был налицо, хотя он, как можно было предполагать, не рассеял моей тревоги. Пришлось запастись терпением и ждать развязки на материке.
Времени оставалось мало. В Пушхоз пойти попрощаться с Ее сестрой не хватало времени. Я позвонил по телефону. Время понадобилось еще и для получения разрешения на вывоз книг. При получении книг в посылке или когда заключенный имел их с собой, прибывая на Соловки с этапом, он при обыске их лишался. Книги отбирались в 3-ю часть и если там цензор находил их «дозволенными», то на заглавном листе ставил штампик и книги отдавались заключенному. Вывозить с Соловков какие-нибудь записи или рукописи не разрешалось. При отправке этапа все написанное от руки отбиралось безвозвратно. Для вывоза книг мало было штампика 3-й части. Должна была быть еще надпись библиотекаря Соловецкой библиотеки о том, что книги не принадлежат библиотеке. У меня и сейчас еще несколько учебников и справочников, на которых на заглавном листе надпись библиотекаря: «В инвентаре Солбиблиотеки не значится», подпись и дата 29/VI-33г. и штампик «Проверено - № 27 - УСЛОН». Отобрав книги, которые я решил взять с собой я сходил в библиотеку, где библиотекарь и написал на каждой требуемое.
Вечером я прошел к Пестову и попрощался с ним окончательно. Затем обошел электростанцию и попрощался с дежурившим персоналом. Последнюю ночь на Соловках спал плохо, преследовали кошмары дальних этапов.
Настало 30 июня 1933 года, первый день двенадцатого месяца четвертого года моего пребывания в Соловецком концлагере. Уложил последние вещи в мешок. Тулуп так и не уместился. Чтоб облегчить меня, его до Кемперпункта взял на руку Сотников. С моим другом Н., с мешком и чемоданом на перевязи через плечо я явился в электрометаллроту, в списке которой я числился, для отправки на этап. Я уже не был заведующим электросетями, я стал рядовым этапированным заключенным под конвоем. Заключенный командир роты, жуликоватый почтовый работник, сидевший в концлагере за присвоение на почте ценностей адресатов, решил не утруждать себя конвоированием меня до пристани и послал со мной дневального. Последний, решив показать данную ему надо мной власть, приказал мне идти впереди него по уставу конвойной службы. Сопровождавшего меня Н. он отогнал подальше от меня и Н. провожал меня до пристани идя на расстоянии от меня.
На пристани уже был построен этап около тридцати заключенных, сплошь уголовники. Одних отправляли на освобождение, других, как рабочую силу в другие отделения концлагеря. Начальник конвоя брал пакет и выкрикивал фамилию, сверял имя отчество, год рождения, статью уголовного кодекса и срок заключения. Вызванный заключенный выходил из строя и становился в другой строй. По дороге его обыскивали оперативник 3-й части и солдат конвоя из войск ОГПУ. Почти ни у кого не было вещей и обыскивали только одежду, особенно тщательно уголовников обыскивал солдат, боясь наличия у них ножей. Я попрощался с Н., который прошел на пристань по пропуску, как контролер электросети, и стал в строй. Не терял меня из виду и Сотников, стоявший у трапа на пароход со своим чемоданчиком и моим тулупом. Дошла очередь до меня. На мне задержались, так как обыскивать было много. Мешок посмотрели бегло, одежду на мне совсем не смотрели, а вот чемодан с книгами оперативник перетряхнул тщательно, просмотрев все заглавные листы и тряся книгу верх корешком. Ничего не нашли и не отобрали (ножи перочинный и столовый я оставил Н., зная что их все равно отберут). После обыска я стал во второй строй.
У причала стоял тот самый «Ударник», на котором я вернулся из второй командировки. Закончив погрузку в трюм отобранные Сотниковым моторы и станки, начали грузить на пароход этап. Щелкнули затворы на винтовках у солдат, команда: «Шаг вправо, шаг влево, конвой стреляет без предупреждения!», - навеяли грустные воспоминания о прибытии в концлагерь четыре года назад. Цепочкой заключенные, в том числе и я, взошли на пароход и были размещены конвоем на носовой палубе, места для нас в трюме не оказалось. Это было неплохо, так как погода была превосходная, редкая для этих широт даже летом. Я поместился у борта, Сотников сел рядом со мной на мой чемодан. Сотников был молодым заключенным, он был в концлагере всего несколько месяцев, с этапа его сразу вытащил Боролин, как инженера и назначил заведовать механической мастерской в самом городе Кеми. Окончивший электротехнический факультет Ленинградского Технологического института, Сотников был направлен на работу в морской торговый флот и плавал инженером-электриком на совершенно новом теплоходе «Абхазия». После рейса в Англию, Сотников был арестован и по статье 58, пункт 6 (шпионаж) был посажен Коллегией ОГПУ в концлагерь на пять лет. О своих похождениях в Англии он мне ничего не рассказывал, но совершенно ясно, что если бы он был действительным шпионом Интлеженс сервис, то его не оставили бы в живых. Будучи мало времени в заключении, Сотников не знал всей строгости концлагерных порядков, иначе он не сел бы рядом со мной - этапированным подконвойным заключенным. Но конвой не обратил никакого внимания, хотя контраст между нами был велик: я в концлагерном обмундировании, он во всем гражданском.
Трап сняли, матросы отдали концы, зазвенел машинный телеграф, винт за кормой взбудоражил воду и «Ударник», плавно набирая ход, пошел по извилистому фарватеру в открытое море на запад. На пристани, все более уменьшаясь в размерах, стоял неподвижно застывшей фигурой покидаемый мой друг Н., от которого мне трудно было оторваться глазами. Он не махал мне на прощание, как машут провожающие, заключенным провожать друг друга было строжайше запрещено. «Кто знает, увидимся ли мы еще?», - подумал я. Не я первый из заключенных так и канул в лету для других. Начальник Соловецкого порта заключенный Мельнис размахивал длинными руками, делая за что-то разнос береговым матросам и, по мере удаления от пристани парохода все более делался похожим на свое прозвище «ветряная мельница».
На море был абсолютный штиль, ни малейшей волны, поверхность моря была ровной как стол и совершенно белой, как молоко. Такой белизны водного пространства я никогда и нигде не видел. Небо было бледно-голубое, почти белое без единого облачка, очень высокое и как-то совсем неразличимое. Вероятно оно, отражаясь в совершенно спокойной воде под неизменными углами, и придавало этот неправдоподобный, неповторимый белый цвет морю. Только в этот день, прожив почти четыре года в середине Белого моря, прочувствовал название моря «Белое». Вероятно в такой же прекрасный тихий летний день, вышедшие впервые на его берега люди, ошеломленные необыкновенным цветом простершегося перед ними моря, и окрестили его «Белым». Белым не за льды зимой, а именно за белый цвет воды летом. Расходящаяся от носа парохода волна, отражая своими плоскостями черный цвет бортов и белизну неба, устилала наш путь пестрым ковром, как бы сшитым из белых и черных лоскутьев. Черные и белые «лоскутья» все время менялись местами. Иллюзия скольжения парохода по лоскутному ковру была полной. Глаз трудно было оторвать от всей красоты.
По мере удаления от острова Соловки все больше заволакивались дымкой знойного дня, дымкой, которая как бы хотела скрыть от человеческих взоров этот пятачок планеты, место трагедии масс народов и вместе с тем индивидуальной трагедии каждого заключенного брошенного в Соловецкий концлагерь Особого назначения.
Я повернул голову в сторону материка. Что-то там ждет меня???
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ
Хотя капитан был и не в духе, он поделился со мной причиной изменения курса корабля, а, следовательно, и отсрочкой прибытия на Соловки.
К лету 1933 года Карбасные мастерские Соловецкого отделения концлагеря построили достаточное количество рыболовецких шхун с двигателями внутреннего сгорания, команды которых комплектовались из заключенных уголовников и бытовиков, краткосрочников или отсидевших более половины срока. Этот рыболовецкий флот развернул в Белом море добычу рыбы в довольно большом масштабе. Рыба сдавалась лишь частично на Соловках, львиная же доля ее на Поповом острове, откуда направлялась в адрес ГУЛАГа в Москву. Выловленную рыбу, и то только низких сортов, разрешалось в минимальных дозах потреблять самим рыбаками, а до остальных заключенных она почти не доходила, даже и нелегальным путем. В независимости от погоды и улова все эти шхуны должны были приходить ежесуточно на свои базы для отметки. Команда шхуны не выполнившая этого требования объявлялась в бегах и шхуну ловили.
В розыск одной из таких не явившихся шхун и должен был включиться пароход «Ударник», капитан которого получил приказ по радио от 3-го отдела УСЛАГа едва он только вышел из порта на Поповом острове. Острова оказались той грядой возвышенностей, которая просматривалась на юго-запад с Большого Соловецкого острова, и припой льда вокруг которой служил перевалочной зоной почтовых лодок, ходивших зимой с Соловков в Кемь и обратно. «Ударник» петлял в лабиринте островов между ними, а капитан в бинокль внимательно рассматривал каждую расселину в скалах, чтобы не пропустить, возможно беспомощно стоящую там шхуну, потерпевшую аварию. В побег он не верил, считая скорее всего причину «пропажи» суденышка поломку мотора или другую аварию. Радиостанциями рыболовецкие шхуны не были оснащены и о случившейся с ними аварии не могли дать знать.
Узнав о причине изменения курса парохода, я успокоился, проза розыска показалась мне скучной и я с удовольствием снова ушел спать в капитанскую каюту.
Проснулся я около шести часов утра от прекратившегося шума судовой машины. На палубе была какая-то беготня, до меня доносились отрывки команд. Я вышел на палубу и понял в чем дело. Над пароходом нависла громадная скала глубокой расселины берега какого-то скалистого острова, в глубине которой беспомощно стояла шхуна. Команда укрыла шхуну в этой расселине на случай шторма, зная что рано или поздно их разыщут. Своего хода шхуна лишилась из-за поломки двигателя. «Ударник» взял шхуну на буксир, машина заработала и через несколько часов мы с шхуной вошли в бухту Благословения Большого Соловецкого острова и ошвартовались у пристани. Моя командировка была закончена.
С пристани я зашел к заведующему Электропредприятиями. Добрейший Василий Иванович Пестов страшно мне обрадовался. Из разговора с ним я понял, что он опасался, что я словчился совсем остаться на материке. Я не стал его огорчать о предстоящем моем переводе в Кемь, доложил об отправленных на Соловки электроматериалах, которые, как оказалось, уже были привезены до моего прибытия. Передал Пестову я приветы от наших общих знакомых по Соловкам, обосновавшихся в Управлении СЛАГа. Об ожидаемом моем вызове на материк я сообщил только своему другу, контролеру электросетей, Н. и, конечно, Ее сестре, у которой в Пушхозе я побывал на следующий день, передав ей длинное письмо от Нее. Я также рассказал Ее сестре все подробно о бытовых условиях и выполняемой Ею работе. Побывал я и в Биосаде у оставшихся на Соловках ученых, передав им устно все что меня просили передать их коллеги с Кемской Зональной станции. В частности доцент Вадул Заде Оглы и его помощница А.С.А. должны были также ожидать вызова на материк, который дал на них новый заведующий Кемской Зональной станцией, ветеринарный врач, коммунист, заключенный.
Поскольку единственным преемником по должности заведующего электросетью мог быть только мой друг, контролер электросетей, Н., в чем я его уверил, не зная другой кандидатуры на Соловках, мы с ним составили подробный план летнего ремонта электросетей, подкрепленный материальной базой - завезенными электроматериалами. На Н. очевидно должно было быть возложено и заведывание электромонтажной мастерской, какая должность была возложена на меня по совместительству. Известие о моем переводе на материк угнетающе подействовало на моего друга Н., хотя он и предполагал это. Он лишался друга, оставался в одиночестве, на него сваливалась большая ответственность и работа, тем более обширная, что и опереться ему было не на кого. Даже просто грамотного электромонтера не было, чтоб поставить его контролером электросетей. Несколько шпаненков исполнявших обязанности электромонтеров были мои ученики по курсам электромонтеров для «малолеток», так сказать, доморощенные электрики. Работали они под большим нажимом, да и то больше из почтения ко мне, как к своему педагогу. Все это делало положение Н. после моего отбытия весьма сложным. Я от души его жалел, но что я мог сделать? Утешал я Н., и сам в это верил, что вслед за собой я смогу посодействовать через Боролина и его вызову в Кемь. На приток в Соловецкий концлагерь новых заключенных-специалистов электриков нельзя было надеяться, так как этапы привозили только совершенно отпетых уголовников-откажчиков со всех концлагерей, а специалисты перехватывались в Кеми и направлялись на стройки, которые вел не только Белбалтлаг, но и СЛАГ.
Рассортировав личные вещи, я пришел к выводу, что за четыре года моего пребывания на Соловках, я сильно оброс имуществом, в особенности книгами, и всего с собой на этап не могу взять. Носильных вещей было мало, но главную тяжесть составляли книги, которые я получал из дому по моим просьбам, а также покупал у заключенных-специалистов отправляемых на этапы. Не хотелось бросать нужные книги по электротехнике, и другим техническим дисциплинам. Несмотря на то, что я отобрал только очень нужные книги, оставив все остальное Н., а также посуду - кастрюли и миски, у меня оказался туго набитый чемодан, мешок с подушкой, одеялом, бельем и осенним пальто. Тулуп никуда не входил и я ломал голову как я все это потащу на этапе.
Между тем дни, казавшиеся мне неделями, шил за днями, а вызова не было. Я начинал терять самообладание, нервничал и от надежды переходил к отчаянию, считая, что 3-й отдел не пропустил мой вызов, что у меня в деле есть какая-то отметка, для меня неблагоприятная, и мне уготована судьба вечного заключенного на Соловках, где я сложу свои кости. Напрасно я под всякими предлогами наведывался в УРЧ (Учетно-распределительная часть), ведавшую формированием этапов, пытаясь по лицам работавших там заключенных определить получение ими вызова на меня. Напрасно я встречался с моим другом морским кадетом политзаключенным Хомутовым, работавшим на радиостанции электромехаником - и по радио никаких запросов 3-й части о моей благонадежности не было. Отсутствие вызова на меня нельзя было объяснить и прекращением переброски заключенных из одного концлагерного отделения в другое, которое могло быть введено в связи с побегом семи заключенных с острова Анзер, о котором я уже подробно рассказывал. Этапы бойко возились через море в обоих направлениях. На Соловки по-прежнему прибывали откажчики, с Соловков начальник Соловецкого отделения чекист Солодухин усиленно сплавлял в материковые отделения уголовников с малыми сроками заключения по нарядам УРЧ. Но по персональным вызовам ни одного заключенного на материк не вывезли.
Угнетенное состояние в котором я пребывал еще усиливалось сгустившейся атмосферой концлагерного режима в связи с побегом с острова Анзер. Подходили последние дни месяца июня, кончалась третья неделя после моего возвращения из командировки, мой друг Н., хотя и переживал за меня, но вполне успокоился, считая что меня никуда не возьмут и от чаши заведывания он избавился. На меня нашло полное безразличие, переживать я больше был не в силах.
За четыре-пять дней до конца июня месяца на Соловки в командировку прибыл политзаключенный, мой ровесник, инженер-электрик Сотников. Он был наделен чрезвычайными полномочиями начальника СЛАГа по разоружению соловецкой промышленности, безоговорочного вывоза на материк всех отобранных им машин и станков. Это была безусловно инициатива Боролина, проведенная им через начальника концлагеря. С присущей ему дальновидностью Боролин предвидел (а может быть он уже и точно знал) дальнейший упадок Соловецкого отделения как производственной единицы в связи с превращением его на 100% в штрафное, а затем и полного закрытия всех производств в октябре 1933 года, когда остров стал называться «СОСНА» (Соловецкое отделение специального назначения) с особо жестоким режимом, по которому заключенные из партийной верхушки, неугодные Сталину, содержались в одиночных камерах без работы на штрафном пайке. Боролин решил спасти, что можно, из оборудования предприятий и заблаговременно перевезти его на материк, где оно пригодится. Сотников получил от Боролина совет по прибытии на Соловки связаться со мной, рассчитывая на мою помощь как старожила и дисциплинированного подчиненного. Сотников даже остановился у меня в Управлении электросетей и откровенно рассказал мне все о цели своей командировки. В отношении моего вызова Боролин просил передать, что он отказа не получал, что он напоминает о вызове кому следует и чтобы я не отчаивался, так как задержка происходит из-за отсутствия на месте большинства сотрудников 3-го отдела, а главное начальника 3-го отдела и его заместителя, занятых розыском бежавших с острова Анзер заключенных. Поэтому бумаги в 3-м отделе только скапливаются и лежат без движения - «канцелярия» не работает. А без разрешения 3-го отдела на вывоз меня с Соловков, никто в УРО не осмелится дать наряд на меня.
Сотников был заведующим механической мастерской УСЛАГа в г. Кеми и в первую очередь обратил внимание на металлообрабатывающие станки, забрав из механической мастерской один из двух токарных станков и все станки механического цеха Судоремонтного завода, который перестал после этого существовать. Вагранку и медеплавильную печь Сотников не мог забрать и литейный цех Судоремонтного завода еще просуществовал до октября 1933 года, выполняя заказы на литье для других отделений концлагеря. Правда продукция его стала низкокачественная, в чем я убедился, получив в августе того же года заказанную мною партию запальных шаров для двухконтактного двигателя внутреннего сгорания для Кемской электростанции. Тогда в литейном цехе не было уже его заведующего известного инженера-металлурга заключенного сибиряка Паносова, поднявшего уровень литья до лучших образцов творчества монахов. Сотников прихватил еще несколько больших электромоторов, закрыв таким образом Кожевенный завод, пилораму и частично фабрику ширпотреба, которая хотя и продолжала работать, но большинство операций стало проводиться вручную.
29-го июня мне позвонил заведующий электропредприятиями Пестов. Он сообщил о полученном им предупреждении из УРЧ об отправке меня на материк на следующий день по персональному вызову и просил немедленно зайти к нему. С контролером Н. мы пошли на электростанцию. Н. сразу поник головой и, сидя в кабинете у Пестова, имел вид приговоренного к расстрелу. Пестов был тоже очень расстроен, я даже боялся как бы у него не началось легочное кровотечение, туберкулез легких зашел у него далеко. Единственный вопрос о моем приемнике был сразу разрешен. Н. понимал что сопротивляться и отговариваться бесполезно, других кандидатур не было. Акты передачи электросетей и электромонтажной мастерской у меня были заготовлены ранее и эта формальность тоже долго не затянулась. В акте передачи электросетей я в мрачных красках обрисовал неудовлетворительное их состояние, чтобы у Н. было, в случае чего, легче отговориться, свалив все на предшественника. Это все что я мог сделать для Н. и он благодарно на меня взглянул. Поблагодарив от души Василия Ивановича за доброе отношение ко мне, как к подчиненному и предварительно попрощавшись с ним, я с Н. пошел в управление электросетей собираться в отъезд.
За несколько минут, в которые мы с Н. прошли те десятки метров, отделявшие электростанцию от Управления электросетей, мой друг Н. совершенно испортил мне радость получения вызова меня на материк. Высказанная им мысль, очевидно, вертелась у него на языке с момента звонка Пестова, но он не высказал ее мне до подписания акта передачи, чтобы я не подумал о давлении на меня с его стороны в целях удержать меня на Соловках и самому не принимать на себя ответственности, остаться в одиночестве и без друга. Мне было и так не по себе расставаться с Н., с которым я так подружился, с уже ставшей мне привычной обстановкой, с работой, в которую я втянулся. Но я знал, что это надо сделать, когда не отказывался от вызова Боролина, и не только потому что из Соловков надо было непременно выбираться, обстановка на Соловках становилась все хуже и хуже и для элиты заключенных.
Н. очень логично высказал предположение о преждевременной моей радости по поводу вызова, так как вероятнее всего меня отправляют на материк не по вызову Боролина, а … Лемтюгиной, той уголовницы, которая досрочно освобожденная, выйдя замуж за младшего командира войск ОГПУ, заведовала электромонтажной мастерской, вернее получала зарплату за заведывание, а за нее работал я. Как я уже рассказывал, с открытием навигации ее мужа перевели в другой концлагерь и Лемтюгина уехала с ним. «Очевидно, - продолжал Н. развивать свою мысль, - на новом месте Лемтюгина тоже взялась заведовать электромонтажной мастерской и, так как ей, кончено не справиться, она вспомнила о таком великолепном заместителе, как ты и дала вызов на тебя, чтобы ты работал за нее, а она снова будет только денежки получать! Боролин заключенный, хоть и главный механик, а Лемтюгина вольнонаемная, муж у нее тюремщик - кто имеет больший вес, чей вызов скорее дойдет до Соловков»? Логика Н. была железной, возразить мне было нечего. Кроме всего, значит, меня, вместо свидания с любимой, ожидало заключение в неизвестно каком новом, неблагоустроенном, возможно весьма отдаленном концлагере за тысячи километров пути, который я должен буду пройти в душных столыпинских вагонах по этапу через пересыльные тюрьмы и пересыльные пункты концлагерей! А большего мучения чем этапы в концлагерной действительности нельзя было себе и вообразить!
Нервы и без того напряженные ожиданием вызова, щемящей тоской разлуки с друзьями, у меня окончательно не выдержали, я в изнеможении опустился на диван. Пришедший Сотников, увидя, что на мне лица нет, тотчас же осведомился о причине и я ему рассказал о гипотезе Н. Сотников немедленно заверил меня, что поедет с моим этапом на пароходе, с Попова острова сразу же поедет в Кемь к Боролину, сообщит ему и пока я на Кемперпункте буду ожидать этапа на отправку в другой концлагерь, Боролин сумеет меня вырвать в Кемь. Я был очень благодарен Сотникову за дружеское ко мне отношение, его старания были бы все же лучше, чем ничего. Однако успеха от его стараний вряд ли можно было ожидать, так как во-первых, наряд на переброску заключенного из одного концлагеря в другое давался ГУЛАГом (Главным управлением лагерей) и даже начальник концлагеря не мог не подчиниться ему, во-вторых, Боролина могло и не оказаться в Кеми (так оно на самом деле и было), так как он часто уезжал на крупную стройку, которую вел СЛАГ в Кандалакше, на первую гидростанцию каскада реки Нивы, а Гейфель, его помощник, не обладал никаким влиянием, а тем более таким, как обладал Боролин на начальника концлагеря.
Мне все же хотелось знать наверняка по чьему вызову меня забирают с Соловков, куда мне предстоит «влекомым быть»? Зная заранее, что в УРЧ все перевозки заключенных засекречены, тем не менее, как утопающий хватается за соломинку, я все же решил туда позвонить. У сотрудницы Биосада А. С. А., той самой которая была задержана патрулем вместе с контролером электросетей Шапиро, моей любимой и мной в ту злополучную нашу прогулку через лес, на Соловках сидел политзаключенным ее родной брат. С ним А. С. А. меня как-то познакомила и при встречах на территории концлагеря мы с ним раскланивались. На меня он произвел впечатление очень интеллигентного воспитанного человека. Однако какое-то стеснение в обращении с другими заключенными указывало не то на чрезвычайную застенчивость, не то на угрызение совести. Я не знал, была ли у него какая-нибудь специальность, но вдруг он был назначен на работу в УРЧ. За исключением случая с Даниловым, который был явно связан с секретно-карательными органами, назначение политзаключенного в такую засекреченную часть было беспрецедентно и навело на всякие размышления и толки. Его я и подозвал к телефону. На мой прямой и, конечно, бестактный вопрос: «Куда меня отправляют по вызову в Кемь или в другой лагерь»? Он ответил: «Этого не могу сказать, но это очень хорошо, не волнуйтесь», - и повесил трубку. Что «хорошо» - отправка с Соловков или назначение в Кемь, о чем он не мог не знать от своей сестры, как я стремился именно в Кемь? Во всяком случае вежливый ответ был налицо, хотя он, как можно было предполагать, не рассеял моей тревоги. Пришлось запастись терпением и ждать развязки на материке.
Времени оставалось мало. В Пушхоз пойти попрощаться с Ее сестрой не хватало времени. Я позвонил по телефону. Время понадобилось еще и для получения разрешения на вывоз книг. При получении книг в посылке или когда заключенный имел их с собой, прибывая на Соловки с этапом, он при обыске их лишался. Книги отбирались в 3-ю часть и если там цензор находил их «дозволенными», то на заглавном листе ставил штампик и книги отдавались заключенному. Вывозить с Соловков какие-нибудь записи или рукописи не разрешалось. При отправке этапа все написанное от руки отбиралось безвозвратно. Для вывоза книг мало было штампика 3-й части. Должна была быть еще надпись библиотекаря Соловецкой библиотеки о том, что книги не принадлежат библиотеке. У меня и сейчас еще несколько учебников и справочников, на которых на заглавном листе надпись библиотекаря: «В инвентаре Солбиблиотеки не значится», подпись и дата 29/VI-33г. и штампик «Проверено - № 27 - УСЛОН». Отобрав книги, которые я решил взять с собой я сходил в библиотеку, где библиотекарь и написал на каждой требуемое.
Вечером я прошел к Пестову и попрощался с ним окончательно. Затем обошел электростанцию и попрощался с дежурившим персоналом. Последнюю ночь на Соловках спал плохо, преследовали кошмары дальних этапов.
Настало 30 июня 1933 года, первый день двенадцатого месяца четвертого года моего пребывания в Соловецком концлагере. Уложил последние вещи в мешок. Тулуп так и не уместился. Чтоб облегчить меня, его до Кемперпункта взял на руку Сотников. С моим другом Н., с мешком и чемоданом на перевязи через плечо я явился в электрометаллроту, в списке которой я числился, для отправки на этап. Я уже не был заведующим электросетями, я стал рядовым этапированным заключенным под конвоем. Заключенный командир роты, жуликоватый почтовый работник, сидевший в концлагере за присвоение на почте ценностей адресатов, решил не утруждать себя конвоированием меня до пристани и послал со мной дневального. Последний, решив показать данную ему надо мной власть, приказал мне идти впереди него по уставу конвойной службы. Сопровождавшего меня Н. он отогнал подальше от меня и Н. провожал меня до пристани идя на расстоянии от меня.
На пристани уже был построен этап около тридцати заключенных, сплошь уголовники. Одних отправляли на освобождение, других, как рабочую силу в другие отделения концлагеря. Начальник конвоя брал пакет и выкрикивал фамилию, сверял имя отчество, год рождения, статью уголовного кодекса и срок заключения. Вызванный заключенный выходил из строя и становился в другой строй. По дороге его обыскивали оперативник 3-й части и солдат конвоя из войск ОГПУ. Почти ни у кого не было вещей и обыскивали только одежду, особенно тщательно уголовников обыскивал солдат, боясь наличия у них ножей. Я попрощался с Н., который прошел на пристань по пропуску, как контролер электросети, и стал в строй. Не терял меня из виду и Сотников, стоявший у трапа на пароход со своим чемоданчиком и моим тулупом. Дошла очередь до меня. На мне задержались, так как обыскивать было много. Мешок посмотрели бегло, одежду на мне совсем не смотрели, а вот чемодан с книгами оперативник перетряхнул тщательно, просмотрев все заглавные листы и тряся книгу верх корешком. Ничего не нашли и не отобрали (ножи перочинный и столовый я оставил Н., зная что их все равно отберут). После обыска я стал во второй строй.
У причала стоял тот самый «Ударник», на котором я вернулся из второй командировки. Закончив погрузку в трюм отобранные Сотниковым моторы и станки, начали грузить на пароход этап. Щелкнули затворы на винтовках у солдат, команда: «Шаг вправо, шаг влево, конвой стреляет без предупреждения!», - навеяли грустные воспоминания о прибытии в концлагерь четыре года назад. Цепочкой заключенные, в том числе и я, взошли на пароход и были размещены конвоем на носовой палубе, места для нас в трюме не оказалось. Это было неплохо, так как погода была превосходная, редкая для этих широт даже летом. Я поместился у борта, Сотников сел рядом со мной на мой чемодан. Сотников был молодым заключенным, он был в концлагере всего несколько месяцев, с этапа его сразу вытащил Боролин, как инженера и назначил заведовать механической мастерской в самом городе Кеми. Окончивший электротехнический факультет Ленинградского Технологического института, Сотников был направлен на работу в морской торговый флот и плавал инженером-электриком на совершенно новом теплоходе «Абхазия». После рейса в Англию, Сотников был арестован и по статье 58, пункт 6 (шпионаж) был посажен Коллегией ОГПУ в концлагерь на пять лет. О своих похождениях в Англии он мне ничего не рассказывал, но совершенно ясно, что если бы он был действительным шпионом Интлеженс сервис, то его не оставили бы в живых. Будучи мало времени в заключении, Сотников не знал всей строгости концлагерных порядков, иначе он не сел бы рядом со мной - этапированным подконвойным заключенным. Но конвой не обратил никакого внимания, хотя контраст между нами был велик: я в концлагерном обмундировании, он во всем гражданском.
Трап сняли, матросы отдали концы, зазвенел машинный телеграф, винт за кормой взбудоражил воду и «Ударник», плавно набирая ход, пошел по извилистому фарватеру в открытое море на запад. На пристани, все более уменьшаясь в размерах, стоял неподвижно застывшей фигурой покидаемый мой друг Н., от которого мне трудно было оторваться глазами. Он не махал мне на прощание, как машут провожающие, заключенным провожать друг друга было строжайше запрещено. «Кто знает, увидимся ли мы еще?», - подумал я. Не я первый из заключенных так и канул в лету для других. Начальник Соловецкого порта заключенный Мельнис размахивал длинными руками, делая за что-то разнос береговым матросам и, по мере удаления от пристани парохода все более делался похожим на свое прозвище «ветряная мельница».
На море был абсолютный штиль, ни малейшей волны, поверхность моря была ровной как стол и совершенно белой, как молоко. Такой белизны водного пространства я никогда и нигде не видел. Небо было бледно-голубое, почти белое без единого облачка, очень высокое и как-то совсем неразличимое. Вероятно оно, отражаясь в совершенно спокойной воде под неизменными углами, и придавало этот неправдоподобный, неповторимый белый цвет морю. Только в этот день, прожив почти четыре года в середине Белого моря, прочувствовал название моря «Белое». Вероятно в такой же прекрасный тихий летний день, вышедшие впервые на его берега люди, ошеломленные необыкновенным цветом простершегося перед ними моря, и окрестили его «Белым». Белым не за льды зимой, а именно за белый цвет воды летом. Расходящаяся от носа парохода волна, отражая своими плоскостями черный цвет бортов и белизну неба, устилала наш путь пестрым ковром, как бы сшитым из белых и черных лоскутьев. Черные и белые «лоскутья» все время менялись местами. Иллюзия скольжения парохода по лоскутному ковру была полной. Глаз трудно было оторвать от всей красоты.
По мере удаления от острова Соловки все больше заволакивались дымкой знойного дня, дымкой, которая как бы хотела скрыть от человеческих взоров этот пятачок планеты, место трагедии масс народов и вместе с тем индивидуальной трагедии каждого заключенного брошенного в Соловецкий концлагерь Особого назначения.
Я повернул голову в сторону материка. Что-то там ждет меня???
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ