IV. РАБОТА НА КЭС
Работа на КЭС, как и в конце 1933 года, в новом году продолжалась нормально. Хорошо слаженный коллектив КЭС работал так четко, так хорошо все знали свои обязанности, что мне оставалось только ничего не делать, все шло без моего вмешательства. Гейфель, несмотря на аварии, имевшие место на КЭС не терял веры в мои способности, а теперь, когда электростанция работала хорошо, весь сиял и всем говорил: «Вот какого заведующего я рекомендовал»! Доброжелательно мне улыбался и Лозинский, и Боролин, в редкие дни пребывания в Кеми, был также ко мне расположен, как и раньше. Важной работой, которую предстояло провести с наступлением белых ночей, был капитальный ремонт дизеля КЭС. Я занялся подготовкой к нему, одновременно проработав несколько учебников по двигателям внутреннего сгорания, в частности по дизелям.
Как я уже рассказывал, выработка цилиндра была столь значительна, что при расточке его на круг необходимо было изготовить новый поршень большего, примерно на 20 мм, диаметра. Замеры эллипса цилиндра у меня были с прошлогодней разборки дизеля, и потому чертеж нового поршня для его заказа можно было заготовить заблаговременно. Я чувствовал теперь себя увереннее, чем в прошлом году и вплотную подготовкой капремонта занялся с марта месяца. Гейфель предоставил мне чертежный инструмент и стол в ПРО и я, заглядывая в учебник черчения, впервые в жизни изготовил технический чертеж детали машины. Гейфель чертеж проверил, подписал и заказ через отдел технического снабжения был дан в какие-то мощные механические мастерские, имевшие литейный цех, Белбалтлага. Поршень отлили быстро, и я успокоился, хотя, как оказалось впоследствии, я рано почил на лаврах. Старший механик разобрал «Торникрофт», основательно проверил все его узлы, чтоб он не подвел нас, когда возьмет на себя, хотя и не полностью, нагрузку дизеля при разборке последнего на ремонт. Ранний рассвет позволил перейти на работу КЭС только в вечернюю смену с 1-го апреля, а к 1-у мая продолжительность вечерней смены настолько сократилась, что можно было поручить ее вместо дизеля «Торникрофту». Дата, начало первой декады мая, остановки и разборки дизеля у меня уже была согласована с Боролиным.
И опять график капремонта оказался сорванным, на этот раз стихийным бедствием, наводнением. За несколько дней до наводнения, когда начался ледоход на реке Кеми, большая опасность угрожала деревянному мосту на сваях через проток реки, разъединяющей две части города. Начальнику городской пожарной команды заключенному офицеру Русской армии Клодзинскому чекисты доверили взрывчатку и он с одним политзаключенным морским офицером-минером и своими пожарниками в течение нескольких дней подрывал лед в протоке и мост спас. Однако ниже города Кеми на главном русле реки образовался такой затор льда, что река Кемь вышла из берегов. Первые дни подъем воды у города был незначительным и медленным, но затем с полудня одного дня вода начала быстро прибывать и подступать к самой КЭС, хотя здание было в метрах 50 от берега, притом довольно высокого. Чтобы спасти КЭС от затопления машинная команда, забаррикадировала вход со стороны реки мешками с песком, мешки были положены и снаружи на подоконник окна выходившего к реке. Одновременно заключенные сотрудники Управления, рангом пониже, были выгнаны на эвакуацию продовольственных и товарных складов, находившихся и под зданием Управления. Продовольствие и другие товары сложили на паперти храма, стоявшего значительно выше по рельефу местности напротив входа в здание Управления.
Эвакуированные ценности оцепил взвод войск ОГПУ. К семи часам вечера, когда мы запустили дизель и дали свет, вода поднялась выше подоконника окна обращенного к реке и стала просачиваться внутрь насосной, откуда струйками потекла и в машинный зал. Насос остановили, дверь из насосной в машинный зал захлопнули и завалили запасными мешками с песком. Однако меньше чем через полчаса вода атаковала нас из-под земли, одновременно в каналах, где были проложены кабели от динамо-машин к распределительному щиту и в выемке пола для маховика дизеля, который стал шлепать по воде, обдавая машинный зал фонтаном брызг. Подмоченная в каналах изоляция кабелей, пропитавшаяся влагой, неминуемо дала бы пробой короткого замыкания, что вывело бы из строя динамо-машины. Вода попадавшая от маховика дизеля на распределительный щит повела бы к аналогичной аварии. Я по телефону доложил Боролину о создавшейся ситуации. Боролин всегда все схватывал на лету, объяснять ему не надо было, и так же быстро принимал верные решения. «Сейчас я свяжусь с начальникам управления, - сказал он, - чтобы получить разрешение на прекращение работы станции».
Немного раньше начало затоплять «Вегеракшу» и все начальство выехало туда, вызвав дивизион войск ОГПУ не для борьбы с наводнением, а для усмирения тонущих в проволоке заключенных. Время шло, каждая секунда была дорога, а от Боролина звонка не было. Я распорядился запустить «Торникрофт» и остановить дизель, у которого вода была уже не только в выемке, но и на полу, затопляя постепенно весь машинный зал. Даже при полном затоплении станции двигатели не пострадали бы, но подмоченная изоляция обмотки якоря и полюсов динамо-машины надолго вывела бы их из строя, пока не удалось бы просушить изоляцию. Но вытащить динамо-машины из машинного зала на незатопляемую территорию персоналу КЭС было не под силу ввиду отсутствия на КЭС механизации такелажных работ. И это предвидел Боролин. Когда раздался от него долгожданный звонок (начальника не так-то легко было разыскать по телефону в общей суматохе) с разрешением остановить КЭС, Боролин сообщил: «Сейчас к Вам подъедут пожарники вытаскивать динамо, подготовьте их к эвакуации». Немедленно двигатели были остановлены, мы все бросились к динамо-машинам, электрики отсоединили корпуса от фундаментов. Кузгуш настлал доски через порог (пол станции на ступеньку был ниже уровня почвы со стороны здания Управления). В это время вода в машинном зале доходила нам по щиколотку, и мы все шлепали по ледяной воде. Тотчас же на двух ходах во главе с Клодзинским примчались пожарники с канатами, захватили ими поочередно динамо-машины и по доскам выволокли их за Собор, где было значительно выше и там они были в безопасности.
Старожилы Кеми потом мне говорили, что они помнят только одно еще большее наводнение, когда на паперти плескались волны. Как бездомные пострадавшие от наводнения с мокрыми ногами мы слонялись без дела, поочередно заглядывая через раскрытую дверь в машинный зал, где плавали доски и деревянная мебель. А вода все прибывала и отрезала кругом подход к КЭС. Наивысший подъем воды мы потом замерили по отметкам на стенах машинного зала, который был больше полуметра над уровнем пола.
Ночью никто не спал, а когда вода пошла на убыль, рано утром стали приводить все в порядок, прежде всего вычерпав воду из каналов с кабелями, чтобы скорее произвести сушку изоляции. На фундаменты динамо-машины мы поставили не спеша сами, передвигая их на вальках по доскам. Протерев от влаги «Червоний двигун», мы запустили его и присоединили непосредственно к клеммам вращаемой им динамо временную проволоку с электролампочками, опущенную в каналы с кабелями для их просушки. Лампочки давали много тепла и за сутки просушили изоляцию кабелей и каналы. Через двое суток КЭС заработала нормально.
Но все же не обошлось без помощи пожарников. По моей просьбе Клодзинский прислал помпу, которая откачала воду из котельной центрального отопления, которое еще очень было нужно, несмотря на май месяц. Еще долго вокруг здания, в котором помещалась КЭС, на почве лежали принесенные разливом льдины, которые постепенно растаяли.
Непосредственно за наводнением произошло событие, слухи о котором значительно раньше то всплывали, то затихали. Теперь это оказалось совершившимся фактом: СЛАГ присоединили к Белбалтлагу и этот объединенный концлагерь стал стыдливо называться «Беломорско-балтийский комбинат», сокращенно ББК с местонахождением Управления ББК на Медвежьей горе (теперь город Медвежьегорск). Кемь превратилась в центр Кемского отделения ББК. В здание управления СЛАГа переехало с «Вегеракши» управление Кемского отделения. «Вегеракша» стала отдельным лагерным пунктом, сокращенно ОЛП.
В большом зале управления, ввиду меньшей численности сотрудников частей, по сравнению с отделами стало значительно меньше столов. Ощущалась пустота не только из-за увеличения незанятой столами площади, для меня стало все пусто из-за отсутствия людей, к которым я привык, на которых я мог опереться. Быстро были переброшены в Управление ББК Боролин, ставший главным механиком ББК, Лозинский и Гейфель. Зиберт был уволен еще раньше по сокращению штатов. Эти перемены произошли в самый ответственный для меня момент начала капитального ремонта дизеля, когда могли понадобиться каждую минуту квалифицированный технический совет, форсирование авторитетом Боролина заказов для капремонта дизеля. За моей спиной не осталось никого.
Став главным механиком ББК Боролин настоял на учреждении в каждом отделении концлагеря на правах части управления отделения ЭМБ (Электромеханического бюро) ведающего работой электростанций и механических мастерских отделения, инспекцией всего механического оборудования производственных предприятий отделения. Начальником ЭМБ Кемского отделения был назначен недавно прибывший в концлагерь заключенный инженер-электрик Владимир Владимирович Русанов, чья фамилия в практике строительства электростанций была известна наравне с именами строителей Волховстроя Графтио и Днепрогэса Винтера. Русанов построил Витебскую ГРЭС, работавшую на торфе, за что был премирован грамотой ЦИК СССР. Высокоинтеллигентный образованный инженер в почтенном возрасте (в концлагерь он попал на седьмом десятке своей жизни), Русанов не был склонен к бродячей жизни и остался заведовать построенной им электростанцией. Это была его роковая ошибка, так как выдавшееся мокрое лето не позволило с торфоразработок получать сухой торф в топки котлов ГРЭС. Пара не хватало и город Витебск два раза погружался в темноту. Немедленно Русанов был арестован ОГПУ по обвинению во вредительстве. Не помогла и грамота и Русанову постановлением ОГПУ по статье 58 пункт 7 (вредительство) был назначен срок заключения в концлагерь на десять лет. Запуганный до потери всяческого человеческого достоинства допросами, приговором, этапом, мягкий покорный Русанов предстал передо мною в качестве непосредственного начальника. Когда он немного отошел от пережитых ужасов, когда ему дали разрешение на совместное проживание с приехавшей к нему, очень милой и такого же возраста, женой на частной квартире и я иногда заходил к нему на дом, Владимир Владимирович предстал в совершенно другом свете. Он мог даже шутить, с юмором рассказывая о случаях из его долгой жизни. Но как только Русанов попадал в зал управления, он опять становился тем же раздавленным стариком, с выработавшимся у него отрицательным условным рефлексом к цвету кроваво-красных петлиц чекистов, при которых он терял дар речи. На такого начальника надеяться не приходилось, какой-либо защиты для меня он представлять не мог, его самого мне приходилось защищать.
Русанов очень привязался ко мне и впоследствии, когда я закончил капитальный ремонт дизеля, желая оградить меня от всяких неприятных неожиданностей при заведывании КЭС, решил перевести меня на вакантную должность в ЭМБ - инспектора, чтобы я всегда был с ним и иметь верного помощника (в ЭМБ весь штат состоял из начальника и инспектора). Мне совершенно не улыбалось высиживать за столом в помещении по одиннадцать часов в сутки, променять подвижную и полную свободы передвижения с ненормированным рабочим днем должность заведующего предприятием, особенно когда я столько времени и труда вложил в капитальный ремонт дизеля, где я был сам себе хозяин, на полученную роль неподвижно сидящего канцеляриста. Однако Русанов так настаивал, что мне просто неловко было ему отказать, чувствуя насколько он нуждался в постоянном общении со мной и с его точки зрения желает мне только добра. Я согласился. По Кемскому отделению согласно рапорту Русанова, был отдан приказ о моем назначении инспектором ЭМБ и переводом на мое место заведующего электростанцией «Вегеракша» заключенного инженера Катульского. Однако этот приказ так и не был выполнен никогда. Катульский не хотел заведовать электростанцией под носом у начальства, и я не стремился за канцелярский стол. По мягкости Русанов никак не мог заставить нас написать акт передачи, а у нас с Катульским все «не хватало времени» это сделать. Мое положение де-юре инспектором ЭМБ, де-факто заведующим КЭС так и протянулось до моей переброски на Медвежью гору в Управление ББК в октябре того же года. Этот пример лишний раз подтвердил мои наблюдения о все большем падении дисциплины в концлагерях (кроме СОСНЫ), когда нежизненные или, противоречащие насущным нуждам выживания заключенной массы, приказы начальства, даже спускаемые ГУЛАГом или спецотделом ОГПУ, оставались не выполненными, а жизнь, вопреки им, брала свое. Единственное в чем изменилось мое рабочее время, так это то, что попав в состав сотрудников управления отделения, меня вызывал Общий отдел на несения раз в три недели суточного дежурства по управлению. Ответственным дежурным назначался вольнонаемный или заключенный чекист, а помощником я. Ответственные дежурные днем мало находились на дежурстве, оставляя мне для вызова в случае особых происшествий, номер телефона, а ночь крепко спали на диване в комнате дежурств. С шести утра я принимал телефонограммы от ответственных дежурных лагерных пунктов о происшествиях на лагпункте за сутки и списочном составе заключенных лагпункта. Донесения начинались стереотипной фразой: «Происшествий не произошло», затем следовали цифры всего состава заключенных лагерного пункта и в том числе на работе и больных. Иногда добавлялась цифра совершивших побег, что для меня как-то не вязалось с заглавной фразой об отсутствии происшествий. В каждое мое дежурство было не менее одного сообщения о побеге одного или нескольких заключенных, уголовники бежали без стеснения.
Но надо вернуться к ремонту дизеля, который все же удалось начать с середины мая. С изъятием поршня и отделением цилиндра от станины начался первый этап ремонта. Для устранения эллипса в цилиндре его необходимо было расточить борштангой до круга и тогда уже по полученному новому диаметру цилиндра обтачивать заготовку поршня. Снова с бумажкой, подписанной на этот раз от Кемского отделения ББК, его начальником и Русановым я обратился по проторенному с прошлого года пути в мастерские Депо станции Кемь, где и получил борштангу. На этот раз мы использовали «Червоний двигун» запуская его в дневное время, чтобы иметь электроэнергию для мотора борштанги. Старший механик расточил цилиндр до нужных размеров, и мы взялись за поршень. И тут пришлось прибегнуть к услугам Депо, так как в кемских мастерских концлагеря токарный станок был мал для обточки поршня. Запасшись снова бумажкой, мы привезли поршень в мастерские Депо станции Кемь и встретили холодный прием. Хотя мы и все были заключенные, но, тем не менее, представители грозного учреждения - ББК ОГПУ и вдруг наш заказ не приняли, сославшись на отсутствие свободных токарей. После долгих переговоров нам предоставили свободный токарный станок, на котором старший механик сам начал обточку поршня.
К нашему ужасу уже после снятия первой стружки отливка оказалась браком. Многочисленные раковины прорезывали головку поршня, многие насквозь и некоторые таких размеров, что в них входил маленький палец. Установление брака отливки поршня задерживало капремонт на неопределенное время, надо было заказать новую отливку. После того как Русанов лично убедился в негодности отливки, он с тяжелым сердцем подписал составленную мною рекламацию, которую направили Боролину, как главному механику ББК.
Довольно скоро (чувствовалась забота Боролина) был прислан новый поршень, который снова пришлось самому старшему механику обтачивать в мастерских Депо. И новая отливка оказалась таким же браком, очевидно в литейном производстве ББК, где отливались для КЭС поршни, не хватало достаточного давления в форме для таких больших отливок, каким был поршень (диаметр 380 мм, высота более метра) и пресс не мог вытеснить из жидкого металла всех газов, которые и образовывали в застывшем металле раковины. Посылая новую рекламацию, я написал рапорт Боролину, в котором изложил вышеприведенные мои догадки в отношении причин брака и внес рационализаторское предложение, посоветовавшись с Русановым отливать поршень вниз головкой, поскольку в таком случае газы, по своей легкости сосредоточатся в рубашке поршня, где наличие их было еще терпимо. Мне было очень неловко писать этот рапорт Боролину, как бы «учить» его, моего учителя и благодетеля, но время подпирало, перспективы с такими отливками были мрачные, и я решился, стиснув зубы. Впоследствии как-то Боролин вспомнил об этом рапорте и улыбаясь сказал: «А ведь не зря я Вам дал толчок к самообразованию, Ваше рацпредложение мы применили».
Третий по счету поршень прибыл, старший механик снова его обточил в мастерских Депо, где мы уже стали своими людьми и где наши неудачи также близко принимал к сердцу, как и мы, персонал мастерских. В рубашке отливки раковин было хоть отбавляй, но в головке поршня, которая испытывает 64 атмосферы давления горючей смеси, а при взрыве ее еще и большее, ни одной раковины не было. Поршень можно было ставить, гора свалилась с плеч.
На этом мои волнения не кончились, а, пожалуй, еще больше увеличились, когда мы обнаружили более коварный дефект в другом узле дизеля. Пока мы возились с цилиндром и поршнями, был разобран дизель полностью: компрессорная система, снят маховик и шкив, разобраны коренные подшипники и снят вал. Вот на коленчатом валу на шейке в месте его опоры на средний коренной подшипник от кривошипа до места крепления маховика простиралась узкая полозка какого-то дефекта металла, похожая на трещину. Если бы это была действительно трещина, то это грозило при работе дизеля поломкой шейки коленчатого вала с отрывом маховика (о таких случаях я прочитал в учебнике). Такая катастрофа неминуемо повлекла бы разнос маховиком стены с обрушением здания, что повлекло бы получение мною еще раз обвинения по 58 статье пункт 8 (совершение террористического акта) и безусловно расстрел, если бы я предварительно сам не погиб под обломками здания.
Русанов осмотрел дефект вала, но ничего определенного не сказал. Несколько дней нажима на него тоже ничего не дали. Русанов боялся дать заключение о годности или негодности вала, взять на себя ответственность. Признать письменно вал годным, а в случае катастрофы с ним, Русанов ясно понимал, что ему, как уже однажды обвиненному во «вредительстве» не миновать расстрела, а с другой стороны признать вал негодным, значит не миновать гнева высшего начальства, так как новый вал надо было заказывать на Петрозаводском судостроительном заводе. Ближе не было металлообрабатывающего завода такой мощности, чтобы можно было изготовить коленчатый вал таких размеров, как у дизеля. Этот заказ стоил бы немалых денег ББК, начальник которого привык в своем хозяйстве все делать даровым трудом своих рабов. Кроме того изготовление нового вала затянуло бы капремонт дизеля на неопределенный срок. К тому же «дефектный» вал каким-нибудь экспертом мог быть признан годным и тогда Русанов, представши как перестраховщик, снова попал под тяжелую руку чекистов. И дело у нас не двигалось. Я подал Русанову официальный рапорт с просьбой заключения. Русанов послал радиограмму Боролину с просьбой лично осмотреть вал. Боролин ответил радиограммой: «Днями выеду». Время шло, Боролин не ехал, Русанов не решался. Работы с ремонтом дизеля было еще много, а продолжать его нельзя было, не поставив вал в подшипники. Я нервничал, Русанов и вала не заказывал и о сборке дизеля умалчивал. Персонал кроме дежурной смены шатался без дела.
Со старшим механиком мы снова внимательно осмотрели дефект вала, а затем очень закаленным шабером старший механик начал шаберить «трещину». Возился он несколько часов, потому что сталь на валу тоже оказалась очень твердой и все же «трещина» явно побледнела. Старший механик еще несколько часов шабрил вал и снова, еще более злополучная полоска не только побледнела, но и стала прерывистой. Мы вместе взвесили все и пришли к заключению о природе этого дефекта. Можно было предположить (но только предположить) наличие не трещины, а поверхностной ржавчины, которая могла произойти от небрежного хранения дизеля в разобранном виде до его установки на КЭС. Вызванный Русанов опять увильнул от ответа, не дав ни письменного, ни устного разрешения на установку вала.
Боролин не ехал, время шло. Мне все так надоело, что я решил рискнуть и взять, по молодости, ответственность на себя. Поставив Русанова в известность, я отдал распоряжение о сборке дизеля. К концу июня дизель был собран, на испытании присутствовал Русанов (Боролин так и не приехал). Дизель заработал, отдавая все свои 60 сил, временами неся перегрузку. «Торникрофт» был остановлен и остался как запасный на случай аварии с каким-нибудь из нефтяных двигателей. Я почувствовал себя еще раз так, как будто меня освободили из концлагеря.
В связи с капремонтом дизеля нельзя не упомянуть о трагикомическом случае происшедшим у меня с городской пожарной командой. По-видимому и в ней появилась расхлябанность. Согласованный мною с Клодзинским вопрос о прожигании глушителя и выхлопных труб дизеля не дошел до дежурившего пожарника и вызвал напрасный выезд пожарной команды на КЭС. Старший механик, совершенно справедливо считая, что в глушителе и выхлопных трубах дизеля за годы работы накопилось много осадков, предложил систему разобрать и в отдельности каждую деталь прожечь. В целях пожарной безопасности мы выбрали отмель на реке Кеми против КЭС, которая в часы отлива обнажалась и к которой доступ в это время по мелководью был осуществлен.
Масленщики вынесли на отмель колена труб и глушитель, внутренность их облили керосином и подожгли. Я позвонил в пожарную команду о начале прожигания труб на согласованном с начальником Клодзинским месте. Внутри труб и глушителя оказался такой слой засохшей копоти, что в воздух поднялись громадные столбы дыма, привлекшие внимание дежурного на каланче, давшего сигнал пожара. Пожарники примчались во главе с помощником Клодзинского, который поняв, что никакого пожара нет, набросился на меня, грозя карами от самого начальника Кемского отделения. Прибежали на «пожар» и оперативники из 3-й части. После объяснений и ссылки на согласованность «пожара» с Клодзинским, все успокоились. Клодзинский от своих слов не отперся, в это я был уверен, и инцидент был исчерпан.
С пуском дизеля в эксплуатацию мне стало совершенно нечего делать на КЭС, которая, к тому же, в эти летние месяцы работала всего несколько часов в сутки. Моими стараниями КЭС была приведена полностью в порядок, мощности ее теперь хватало на всех потребителей, дисциплина персонала была поднята на очень большую высоту, от меня больше ничего не требовалось, я мог спокойно отдыхать, заведывая таким предприятием.
И все же работа каждого предприятия не проходит все время гладко и порой требует энергичных мер вмешательства со стороны ответственного за работу предприятия. Так случилось и со мной в конце июля того же года, примерно через месяц после окончания капремонта дизеля, хотя мое вмешательство и не было административным.
Дежурный у распределительного щита, казачий офицер в связи с ограниченным временем работы КЭС летом и только вечером, все свободное время днем проводил на берегу одного малого протока реки Кеми на бывшем холерном кладбище, которое, по невежеству отцы города устроили во время эпидемии холеры на острове, вследствие чего промываемые речной водой холерные трупы обильно снабжали население холерными вибрионами и эпидемия продолжалась пока не вымерло почти все население города. На берегу протока, пользуясь солнечной погодой и довольно высокой температурой воздуха, казачий офицер за лето так загорел, что можно было подумать о его возвращении с Юга. Днем казачий офицер, очевидно, перегрелся на солнце и вечером на дежурстве чувствовал себя плохо. Хотя он ничего и не сказал, но по внешнему виду я определил его нездоровье и отпустил его, сев сам за распределительный щит. К полуночи в северной природе возникло небывалое, даже для середины лета, явление - гроза. Сначала были отдаленные редкие раскаты грома, потом все ближе и ближе. В это время нагрузка спала, был остановлен «Червоний двигун», старший механик ушел, а остальная машинная команда за исключением дежурного у дизеля масленщика Подопригора, завалилась спать на своих местах в машинном зале и насосной. Около часу ночи стрелки вольтметров уперлись до отказа, свет выключился и нас оглушил раскат грома. От перенапряжения в электросети происшедшего на очень большую величину вследствие разряда молнии на землю, шунтовая динамо-машина перестала вырабатывать электроэнергию, вследствие чего и потух свет. Освободившись от нагрузки дизель пошел в разнос. Подопригора растерялся и в темноте не уменьшил подачу топлива, чтобы умерить количество оборотов. Теперь и без трещины, о которой я тут же вспомнил, на таких оборотах мог переломиться коленчатый вал и маховик разрушил бы здание. Вопрос решился быстротой моих действий в темноте: что раньше случится: перекрою ли я кран топливного бачки дизеля или иссякнет прочность металла вала. Рискуя попасть в ременную передачу, на ощупь, я добрался до топливного бачка и перекрыл поступление его в цилиндр дизеля. Дизель стал сбавлять ход и остановился. Положение было спасено, но на утро у меня обнаружили достаточно вновь появившихся седых волос. Об этом происшествии никто из начальства не узнал. Поскольку это был второй час ночи, а нормально КЭС заканчивала работу в два часа, если кто и заметил, то решил, что это несколько раньше закончили работу.
Второй случай нарушивший нормальную работу КЭС был перерыв в снабжении двигателей водой.
Река Кемь была важным водным путем для сплава древесины с лесозаготовок концлагеря и лесхозов Карелии. После вскрытия реки молевым сплавом мимо города проносились десятки тысяч стволов на большой лесопильный завод «Кемперпункта» на Поповом острове и лесопильный завод «Кареллеса» на берегу реки Кеми, ниже города. С последним я хорошо был знаком, так как на нем работал электриком и тут же жил молодой заключенный украинец Корч, проданный концлагерем «Кареллесу». С Корчом мы были в приятельских отношениях еще с первых лет моего пребывания на Соловках, где он работал линейным электромонтером, и порой заглядывали друг к другу. Корч жил в отдельной хорошей комнате, получал на «Вегеракше» причитающийся ему сухой паек заключенного и 60 рублей премиальных денег. Лучшего ничего нельзя было придумать в таких условиях коротать срок в десять лет. Концлагерь за своего раба получал с «Кареллеса» 600 рублей в месяц.
Большое количество и неразделанной древесины шла на экспорт, прямо с воды грузимая на иностранные лесовозы, приходившие под всеми флагами на рейд Попова острова.
От долгого пребывания в воде, от трения о скалы Кемского водопада неокоренная древесина теряла часть коры, которая, в особенности после интенсивного весеннего сплава, засоряла воды реки и, намокнув, ложилась слоем на дно реки.
Учитывая действие морских приливов и отливов, распространявшихся вверх по реке до водопада, водозаборная труба от насоса КЭС, подававшего воду в напорный бак на чердаке здания Управления, была проложена по дну реки почти до ее середины, где заканчивалась предохранительной сеткой, страховавшей трубу от затягивания в нее посторонних предметов.
Как-то вечером в конце июля водяной насос перестал забирать воду и его пришлось остановить. Подобраться к водозаборному концу трубы, пройдя по дну, мешал прилив; выехавшие на лодке старший механик и масленщик палками с лодки никак не могли расчистить предохранительную сетку от налипшей на нее коры. Надо было ждать отлива, а емкости водяного бака хватило бы на полчаса водяного охлаждения двигателей. Пришлось бы останавливать двигатели и посадить всех в темноту.
Выручил меня опять-таки Клодзинский, к которому я, минуя Русанова, обратился непосредственно по-дружески по телефону. Он сразу же пообещал мне прислать пожарную мотопомпу для накачивания воды из реки непосредственно в охладительную систему двигателей. Время шло, помпа не приезжала. Вода перестала поступать в рубашки цилиндров двигателей и они стали нагреваться до недопустимой температуры. Я снова позвонил в пожарную команду и, наткнувшись на дежурного, спросил: «Когда выедет пожарная помпа на КЭС»? Как выяснилось позже, дежурный, не разобравшись в причине моего звонка, включил сигнал пожара для выезда всей команды и доложил, что КЭС горит. Выезд всей команды предупредил Клодзинский, снаряжавший в депо помпу для меня и позвонивший мне с вопросом: «У Вас пожар»? Получив отрицательный ответ и повторную просьбу о высылке помпы, Клодзинский тотчас же прислал помпу, которая качала воду в систему охлаждения двигателей до тех пор, пока мы не справились с аварией.
О расстреле Клодзинского мне очень тяжело рассказывать. Этого симпатичного отзывчивого человека чекисты расстреляли в начале следующего года, в преддверии окончания им десятилетнего срока заключения. Загоревшаяся от искры паровоза вата на складе 90-го пикета уничтожила весь склад. Пожарники отстояли соседние склады, и все же Клодзинский, как начальник пожарной команды, потому что он был заключенный и офицер Русской армии, стал козлом отпущения, как и многие другие политзаключенные после убийства Кирова, которое было воспринято как сигнал для расправы с неугодными на воле, с политзаключенными в концлагерях.
Когда цилиндры двигателей охладились до нормальной температуры, начали искать способов ликвидации аварии еще до наступления отлива. Мне пришла мысль воспользоваться для продувки предохранительной сетки воздухом, который нагнетался в баллоны двухступенчатым компрессором дизеля до 64-х атмосфер, под каким давлением горючая смесь вспрыскивается в цилиндр дизеля. Отсоединили водозаборную трубу от насоса, вставили в нее шланг соединенный с баллоном и продули трубу. Посередине реки на высоту нескольких метров взвился фонтан воды и предохранительная сетка оказалась очищенной. Насос заработал нормально; поблагодарив пожарников, я отпустил помпу.
Авария с подачей воды заставила меня повнимательнее присмотреться к системе охлаждения двигателей и я решил провести реконструкцию водопровода, хотя и не могущую в будущем предотвратить вышеописанный случай, но все же более надежно обеспечивающую как охлаждение двигателей, так и питание котла водяного отопления и водоснабжения обоих зданий.
В проекте я предусмотрел замену трубы питающей двигатели от напорного бака на трубу бо́льшего диаметра, поскольку действующая была рассчитана только на один дизель, а теперь прибавился второй двигатель, и смену труб питающих напорный бак от насоса и труб питающих флигель, поскольку они пролежали в земле более пяти лет и могли стать источником утечки и аварий. Проект утвердил Русанов и дал распоряжение через начальника Кемского отделения (с этим распоряжением на подпись к начальнику ходил я сам, так как Русанов сам избегал общаться с чекистами после всего перенесенного им) прорабу строительных работ на «Вегеракше» осуществить его. При производстве работ выяснилось, что замена труб была вполне своевременной, так как во многих местах они поржавели. Кроме того, я настоял на углублении новых труб на 1 метр 80 см, глубже на 40 см, чем залегали старые трубы, во избежание их замерзания в зимнее время. На изменение глубины залегания труб меня натолкнул разговор с мотористом Костенко, который проработал на КЭС не одну зиму. Он был свидетелем замерзания водопровода, что повлекло остановку дизеля. Когда я готовился к ремонту дизеля в начале года и прорабатывал учебники, я наткнулся на справочник по водопроводным работам, в котором давались глубины залегания труб по широтам, во избежание их замерзания. Для широты города Кеми я нашел глубину залегания 1 м 80 см.
С реконструкцией водопровода закончились мои хлопоты по реконструкции и ремонту КЭС и, сдавая ее Катульскому в октябре месяце этого же года, я был уверен в дальнейшей ее безаварийной работе. Приняв КЭС в хаотическом состоянии, я сдавал ее без единой оговорки в приемо-сдаточном акте о каких-либо дефектах двигателей и оборудования электростанции. Работа на КЭС, хотя и стоила мне много нервов, дала мне огромный опыт не только в управлении отдельным предприятием, но главным образом повысила мои теоретические и практические знания технических дисциплин. И все же я чувствовал неполноту своих технических знаний, которые в полной мере даются только высшим техническим учебным заведением, двери которого оказались для меня закрытыми на всю жизнь не по моей вине. Компенсировал ли этот пробел приобретенным мною опытом? На этот вопрос ответить было трудно.
Поскольку в функции заведующего КЭС входило заведывание водяным отоплением здания Управления и флигеля, здесь уместно сказать несколько слов о моей работе по отоплению зданий.
С наступлением теплого времени года по моей заявке, водопроводчики механических мастерских Управления, подчиненные Сотникову произвели промывку системы отопления и котла. Вторую заявку я дал в часть технического снабжения на обеспечение котла углем в зиму 1934-35 годов. Этим моя работа по водяному отоплению и ограничилась.
Несколько неприятных дней мне пришлось пережить, когда в мае в котельную вторгся … 3-й отдел управления СЛАГа, присоединяемого к Белбалтлагу. Трое суток в топке котла горели дела 3-го отдела. Все было окружено таинственностью. Кочегаров выгнали, никого в котельную не допускали. Дела из 3-го отдела носили его работники, они же и жгли их. Вероятно, это были дела умерших и расстрелянных заключенных. Возможно, это были подлинники или копии доносов стукачей, накопившихся за много лет. Я серьезно опасался перегрева котла и даже его взрыва с новоявленными кочегарами, притом спешивших до приемки дел 3-м отделом ББК замести следы.
Кончилось все благополучно. Остался лишь пепел.
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ
Как я уже рассказывал, выработка цилиндра была столь значительна, что при расточке его на круг необходимо было изготовить новый поршень большего, примерно на 20 мм, диаметра. Замеры эллипса цилиндра у меня были с прошлогодней разборки дизеля, и потому чертеж нового поршня для его заказа можно было заготовить заблаговременно. Я чувствовал теперь себя увереннее, чем в прошлом году и вплотную подготовкой капремонта занялся с марта месяца. Гейфель предоставил мне чертежный инструмент и стол в ПРО и я, заглядывая в учебник черчения, впервые в жизни изготовил технический чертеж детали машины. Гейфель чертеж проверил, подписал и заказ через отдел технического снабжения был дан в какие-то мощные механические мастерские, имевшие литейный цех, Белбалтлага. Поршень отлили быстро, и я успокоился, хотя, как оказалось впоследствии, я рано почил на лаврах. Старший механик разобрал «Торникрофт», основательно проверил все его узлы, чтоб он не подвел нас, когда возьмет на себя, хотя и не полностью, нагрузку дизеля при разборке последнего на ремонт. Ранний рассвет позволил перейти на работу КЭС только в вечернюю смену с 1-го апреля, а к 1-у мая продолжительность вечерней смены настолько сократилась, что можно было поручить ее вместо дизеля «Торникрофту». Дата, начало первой декады мая, остановки и разборки дизеля у меня уже была согласована с Боролиным.
И опять график капремонта оказался сорванным, на этот раз стихийным бедствием, наводнением. За несколько дней до наводнения, когда начался ледоход на реке Кеми, большая опасность угрожала деревянному мосту на сваях через проток реки, разъединяющей две части города. Начальнику городской пожарной команды заключенному офицеру Русской армии Клодзинскому чекисты доверили взрывчатку и он с одним политзаключенным морским офицером-минером и своими пожарниками в течение нескольких дней подрывал лед в протоке и мост спас. Однако ниже города Кеми на главном русле реки образовался такой затор льда, что река Кемь вышла из берегов. Первые дни подъем воды у города был незначительным и медленным, но затем с полудня одного дня вода начала быстро прибывать и подступать к самой КЭС, хотя здание было в метрах 50 от берега, притом довольно высокого. Чтобы спасти КЭС от затопления машинная команда, забаррикадировала вход со стороны реки мешками с песком, мешки были положены и снаружи на подоконник окна выходившего к реке. Одновременно заключенные сотрудники Управления, рангом пониже, были выгнаны на эвакуацию продовольственных и товарных складов, находившихся и под зданием Управления. Продовольствие и другие товары сложили на паперти храма, стоявшего значительно выше по рельефу местности напротив входа в здание Управления.
Эвакуированные ценности оцепил взвод войск ОГПУ. К семи часам вечера, когда мы запустили дизель и дали свет, вода поднялась выше подоконника окна обращенного к реке и стала просачиваться внутрь насосной, откуда струйками потекла и в машинный зал. Насос остановили, дверь из насосной в машинный зал захлопнули и завалили запасными мешками с песком. Однако меньше чем через полчаса вода атаковала нас из-под земли, одновременно в каналах, где были проложены кабели от динамо-машин к распределительному щиту и в выемке пола для маховика дизеля, который стал шлепать по воде, обдавая машинный зал фонтаном брызг. Подмоченная в каналах изоляция кабелей, пропитавшаяся влагой, неминуемо дала бы пробой короткого замыкания, что вывело бы из строя динамо-машины. Вода попадавшая от маховика дизеля на распределительный щит повела бы к аналогичной аварии. Я по телефону доложил Боролину о создавшейся ситуации. Боролин всегда все схватывал на лету, объяснять ему не надо было, и так же быстро принимал верные решения. «Сейчас я свяжусь с начальникам управления, - сказал он, - чтобы получить разрешение на прекращение работы станции».
Немного раньше начало затоплять «Вегеракшу» и все начальство выехало туда, вызвав дивизион войск ОГПУ не для борьбы с наводнением, а для усмирения тонущих в проволоке заключенных. Время шло, каждая секунда была дорога, а от Боролина звонка не было. Я распорядился запустить «Торникрофт» и остановить дизель, у которого вода была уже не только в выемке, но и на полу, затопляя постепенно весь машинный зал. Даже при полном затоплении станции двигатели не пострадали бы, но подмоченная изоляция обмотки якоря и полюсов динамо-машины надолго вывела бы их из строя, пока не удалось бы просушить изоляцию. Но вытащить динамо-машины из машинного зала на незатопляемую территорию персоналу КЭС было не под силу ввиду отсутствия на КЭС механизации такелажных работ. И это предвидел Боролин. Когда раздался от него долгожданный звонок (начальника не так-то легко было разыскать по телефону в общей суматохе) с разрешением остановить КЭС, Боролин сообщил: «Сейчас к Вам подъедут пожарники вытаскивать динамо, подготовьте их к эвакуации». Немедленно двигатели были остановлены, мы все бросились к динамо-машинам, электрики отсоединили корпуса от фундаментов. Кузгуш настлал доски через порог (пол станции на ступеньку был ниже уровня почвы со стороны здания Управления). В это время вода в машинном зале доходила нам по щиколотку, и мы все шлепали по ледяной воде. Тотчас же на двух ходах во главе с Клодзинским примчались пожарники с канатами, захватили ими поочередно динамо-машины и по доскам выволокли их за Собор, где было значительно выше и там они были в безопасности.
Старожилы Кеми потом мне говорили, что они помнят только одно еще большее наводнение, когда на паперти плескались волны. Как бездомные пострадавшие от наводнения с мокрыми ногами мы слонялись без дела, поочередно заглядывая через раскрытую дверь в машинный зал, где плавали доски и деревянная мебель. А вода все прибывала и отрезала кругом подход к КЭС. Наивысший подъем воды мы потом замерили по отметкам на стенах машинного зала, который был больше полуметра над уровнем пола.
Ночью никто не спал, а когда вода пошла на убыль, рано утром стали приводить все в порядок, прежде всего вычерпав воду из каналов с кабелями, чтобы скорее произвести сушку изоляции. На фундаменты динамо-машины мы поставили не спеша сами, передвигая их на вальках по доскам. Протерев от влаги «Червоний двигун», мы запустили его и присоединили непосредственно к клеммам вращаемой им динамо временную проволоку с электролампочками, опущенную в каналы с кабелями для их просушки. Лампочки давали много тепла и за сутки просушили изоляцию кабелей и каналы. Через двое суток КЭС заработала нормально.
Но все же не обошлось без помощи пожарников. По моей просьбе Клодзинский прислал помпу, которая откачала воду из котельной центрального отопления, которое еще очень было нужно, несмотря на май месяц. Еще долго вокруг здания, в котором помещалась КЭС, на почве лежали принесенные разливом льдины, которые постепенно растаяли.
Непосредственно за наводнением произошло событие, слухи о котором значительно раньше то всплывали, то затихали. Теперь это оказалось совершившимся фактом: СЛАГ присоединили к Белбалтлагу и этот объединенный концлагерь стал стыдливо называться «Беломорско-балтийский комбинат», сокращенно ББК с местонахождением Управления ББК на Медвежьей горе (теперь город Медвежьегорск). Кемь превратилась в центр Кемского отделения ББК. В здание управления СЛАГа переехало с «Вегеракши» управление Кемского отделения. «Вегеракша» стала отдельным лагерным пунктом, сокращенно ОЛП.
В большом зале управления, ввиду меньшей численности сотрудников частей, по сравнению с отделами стало значительно меньше столов. Ощущалась пустота не только из-за увеличения незанятой столами площади, для меня стало все пусто из-за отсутствия людей, к которым я привык, на которых я мог опереться. Быстро были переброшены в Управление ББК Боролин, ставший главным механиком ББК, Лозинский и Гейфель. Зиберт был уволен еще раньше по сокращению штатов. Эти перемены произошли в самый ответственный для меня момент начала капитального ремонта дизеля, когда могли понадобиться каждую минуту квалифицированный технический совет, форсирование авторитетом Боролина заказов для капремонта дизеля. За моей спиной не осталось никого.
Став главным механиком ББК Боролин настоял на учреждении в каждом отделении концлагеря на правах части управления отделения ЭМБ (Электромеханического бюро) ведающего работой электростанций и механических мастерских отделения, инспекцией всего механического оборудования производственных предприятий отделения. Начальником ЭМБ Кемского отделения был назначен недавно прибывший в концлагерь заключенный инженер-электрик Владимир Владимирович Русанов, чья фамилия в практике строительства электростанций была известна наравне с именами строителей Волховстроя Графтио и Днепрогэса Винтера. Русанов построил Витебскую ГРЭС, работавшую на торфе, за что был премирован грамотой ЦИК СССР. Высокоинтеллигентный образованный инженер в почтенном возрасте (в концлагерь он попал на седьмом десятке своей жизни), Русанов не был склонен к бродячей жизни и остался заведовать построенной им электростанцией. Это была его роковая ошибка, так как выдавшееся мокрое лето не позволило с торфоразработок получать сухой торф в топки котлов ГРЭС. Пара не хватало и город Витебск два раза погружался в темноту. Немедленно Русанов был арестован ОГПУ по обвинению во вредительстве. Не помогла и грамота и Русанову постановлением ОГПУ по статье 58 пункт 7 (вредительство) был назначен срок заключения в концлагерь на десять лет. Запуганный до потери всяческого человеческого достоинства допросами, приговором, этапом, мягкий покорный Русанов предстал передо мною в качестве непосредственного начальника. Когда он немного отошел от пережитых ужасов, когда ему дали разрешение на совместное проживание с приехавшей к нему, очень милой и такого же возраста, женой на частной квартире и я иногда заходил к нему на дом, Владимир Владимирович предстал в совершенно другом свете. Он мог даже шутить, с юмором рассказывая о случаях из его долгой жизни. Но как только Русанов попадал в зал управления, он опять становился тем же раздавленным стариком, с выработавшимся у него отрицательным условным рефлексом к цвету кроваво-красных петлиц чекистов, при которых он терял дар речи. На такого начальника надеяться не приходилось, какой-либо защиты для меня он представлять не мог, его самого мне приходилось защищать.
Русанов очень привязался ко мне и впоследствии, когда я закончил капитальный ремонт дизеля, желая оградить меня от всяких неприятных неожиданностей при заведывании КЭС, решил перевести меня на вакантную должность в ЭМБ - инспектора, чтобы я всегда был с ним и иметь верного помощника (в ЭМБ весь штат состоял из начальника и инспектора). Мне совершенно не улыбалось высиживать за столом в помещении по одиннадцать часов в сутки, променять подвижную и полную свободы передвижения с ненормированным рабочим днем должность заведующего предприятием, особенно когда я столько времени и труда вложил в капитальный ремонт дизеля, где я был сам себе хозяин, на полученную роль неподвижно сидящего канцеляриста. Однако Русанов так настаивал, что мне просто неловко было ему отказать, чувствуя насколько он нуждался в постоянном общении со мной и с его точки зрения желает мне только добра. Я согласился. По Кемскому отделению согласно рапорту Русанова, был отдан приказ о моем назначении инспектором ЭМБ и переводом на мое место заведующего электростанцией «Вегеракша» заключенного инженера Катульского. Однако этот приказ так и не был выполнен никогда. Катульский не хотел заведовать электростанцией под носом у начальства, и я не стремился за канцелярский стол. По мягкости Русанов никак не мог заставить нас написать акт передачи, а у нас с Катульским все «не хватало времени» это сделать. Мое положение де-юре инспектором ЭМБ, де-факто заведующим КЭС так и протянулось до моей переброски на Медвежью гору в Управление ББК в октябре того же года. Этот пример лишний раз подтвердил мои наблюдения о все большем падении дисциплины в концлагерях (кроме СОСНЫ), когда нежизненные или, противоречащие насущным нуждам выживания заключенной массы, приказы начальства, даже спускаемые ГУЛАГом или спецотделом ОГПУ, оставались не выполненными, а жизнь, вопреки им, брала свое. Единственное в чем изменилось мое рабочее время, так это то, что попав в состав сотрудников управления отделения, меня вызывал Общий отдел на несения раз в три недели суточного дежурства по управлению. Ответственным дежурным назначался вольнонаемный или заключенный чекист, а помощником я. Ответственные дежурные днем мало находились на дежурстве, оставляя мне для вызова в случае особых происшествий, номер телефона, а ночь крепко спали на диване в комнате дежурств. С шести утра я принимал телефонограммы от ответственных дежурных лагерных пунктов о происшествиях на лагпункте за сутки и списочном составе заключенных лагпункта. Донесения начинались стереотипной фразой: «Происшествий не произошло», затем следовали цифры всего состава заключенных лагерного пункта и в том числе на работе и больных. Иногда добавлялась цифра совершивших побег, что для меня как-то не вязалось с заглавной фразой об отсутствии происшествий. В каждое мое дежурство было не менее одного сообщения о побеге одного или нескольких заключенных, уголовники бежали без стеснения.
Но надо вернуться к ремонту дизеля, который все же удалось начать с середины мая. С изъятием поршня и отделением цилиндра от станины начался первый этап ремонта. Для устранения эллипса в цилиндре его необходимо было расточить борштангой до круга и тогда уже по полученному новому диаметру цилиндра обтачивать заготовку поршня. Снова с бумажкой, подписанной на этот раз от Кемского отделения ББК, его начальником и Русановым я обратился по проторенному с прошлого года пути в мастерские Депо станции Кемь, где и получил борштангу. На этот раз мы использовали «Червоний двигун» запуская его в дневное время, чтобы иметь электроэнергию для мотора борштанги. Старший механик расточил цилиндр до нужных размеров, и мы взялись за поршень. И тут пришлось прибегнуть к услугам Депо, так как в кемских мастерских концлагеря токарный станок был мал для обточки поршня. Запасшись снова бумажкой, мы привезли поршень в мастерские Депо станции Кемь и встретили холодный прием. Хотя мы и все были заключенные, но, тем не менее, представители грозного учреждения - ББК ОГПУ и вдруг наш заказ не приняли, сославшись на отсутствие свободных токарей. После долгих переговоров нам предоставили свободный токарный станок, на котором старший механик сам начал обточку поршня.
К нашему ужасу уже после снятия первой стружки отливка оказалась браком. Многочисленные раковины прорезывали головку поршня, многие насквозь и некоторые таких размеров, что в них входил маленький палец. Установление брака отливки поршня задерживало капремонт на неопределенное время, надо было заказать новую отливку. После того как Русанов лично убедился в негодности отливки, он с тяжелым сердцем подписал составленную мною рекламацию, которую направили Боролину, как главному механику ББК.
Довольно скоро (чувствовалась забота Боролина) был прислан новый поршень, который снова пришлось самому старшему механику обтачивать в мастерских Депо. И новая отливка оказалась таким же браком, очевидно в литейном производстве ББК, где отливались для КЭС поршни, не хватало достаточного давления в форме для таких больших отливок, каким был поршень (диаметр 380 мм, высота более метра) и пресс не мог вытеснить из жидкого металла всех газов, которые и образовывали в застывшем металле раковины. Посылая новую рекламацию, я написал рапорт Боролину, в котором изложил вышеприведенные мои догадки в отношении причин брака и внес рационализаторское предложение, посоветовавшись с Русановым отливать поршень вниз головкой, поскольку в таком случае газы, по своей легкости сосредоточатся в рубашке поршня, где наличие их было еще терпимо. Мне было очень неловко писать этот рапорт Боролину, как бы «учить» его, моего учителя и благодетеля, но время подпирало, перспективы с такими отливками были мрачные, и я решился, стиснув зубы. Впоследствии как-то Боролин вспомнил об этом рапорте и улыбаясь сказал: «А ведь не зря я Вам дал толчок к самообразованию, Ваше рацпредложение мы применили».
Третий по счету поршень прибыл, старший механик снова его обточил в мастерских Депо, где мы уже стали своими людьми и где наши неудачи также близко принимал к сердцу, как и мы, персонал мастерских. В рубашке отливки раковин было хоть отбавляй, но в головке поршня, которая испытывает 64 атмосферы давления горючей смеси, а при взрыве ее еще и большее, ни одной раковины не было. Поршень можно было ставить, гора свалилась с плеч.
На этом мои волнения не кончились, а, пожалуй, еще больше увеличились, когда мы обнаружили более коварный дефект в другом узле дизеля. Пока мы возились с цилиндром и поршнями, был разобран дизель полностью: компрессорная система, снят маховик и шкив, разобраны коренные подшипники и снят вал. Вот на коленчатом валу на шейке в месте его опоры на средний коренной подшипник от кривошипа до места крепления маховика простиралась узкая полозка какого-то дефекта металла, похожая на трещину. Если бы это была действительно трещина, то это грозило при работе дизеля поломкой шейки коленчатого вала с отрывом маховика (о таких случаях я прочитал в учебнике). Такая катастрофа неминуемо повлекла бы разнос маховиком стены с обрушением здания, что повлекло бы получение мною еще раз обвинения по 58 статье пункт 8 (совершение террористического акта) и безусловно расстрел, если бы я предварительно сам не погиб под обломками здания.
Русанов осмотрел дефект вала, но ничего определенного не сказал. Несколько дней нажима на него тоже ничего не дали. Русанов боялся дать заключение о годности или негодности вала, взять на себя ответственность. Признать письменно вал годным, а в случае катастрофы с ним, Русанов ясно понимал, что ему, как уже однажды обвиненному во «вредительстве» не миновать расстрела, а с другой стороны признать вал негодным, значит не миновать гнева высшего начальства, так как новый вал надо было заказывать на Петрозаводском судостроительном заводе. Ближе не было металлообрабатывающего завода такой мощности, чтобы можно было изготовить коленчатый вал таких размеров, как у дизеля. Этот заказ стоил бы немалых денег ББК, начальник которого привык в своем хозяйстве все делать даровым трудом своих рабов. Кроме того изготовление нового вала затянуло бы капремонт дизеля на неопределенный срок. К тому же «дефектный» вал каким-нибудь экспертом мог быть признан годным и тогда Русанов, представши как перестраховщик, снова попал под тяжелую руку чекистов. И дело у нас не двигалось. Я подал Русанову официальный рапорт с просьбой заключения. Русанов послал радиограмму Боролину с просьбой лично осмотреть вал. Боролин ответил радиограммой: «Днями выеду». Время шло, Боролин не ехал, Русанов не решался. Работы с ремонтом дизеля было еще много, а продолжать его нельзя было, не поставив вал в подшипники. Я нервничал, Русанов и вала не заказывал и о сборке дизеля умалчивал. Персонал кроме дежурной смены шатался без дела.
Со старшим механиком мы снова внимательно осмотрели дефект вала, а затем очень закаленным шабером старший механик начал шаберить «трещину». Возился он несколько часов, потому что сталь на валу тоже оказалась очень твердой и все же «трещина» явно побледнела. Старший механик еще несколько часов шабрил вал и снова, еще более злополучная полоска не только побледнела, но и стала прерывистой. Мы вместе взвесили все и пришли к заключению о природе этого дефекта. Можно было предположить (но только предположить) наличие не трещины, а поверхностной ржавчины, которая могла произойти от небрежного хранения дизеля в разобранном виде до его установки на КЭС. Вызванный Русанов опять увильнул от ответа, не дав ни письменного, ни устного разрешения на установку вала.
Боролин не ехал, время шло. Мне все так надоело, что я решил рискнуть и взять, по молодости, ответственность на себя. Поставив Русанова в известность, я отдал распоряжение о сборке дизеля. К концу июня дизель был собран, на испытании присутствовал Русанов (Боролин так и не приехал). Дизель заработал, отдавая все свои 60 сил, временами неся перегрузку. «Торникрофт» был остановлен и остался как запасный на случай аварии с каким-нибудь из нефтяных двигателей. Я почувствовал себя еще раз так, как будто меня освободили из концлагеря.
В связи с капремонтом дизеля нельзя не упомянуть о трагикомическом случае происшедшим у меня с городской пожарной командой. По-видимому и в ней появилась расхлябанность. Согласованный мною с Клодзинским вопрос о прожигании глушителя и выхлопных труб дизеля не дошел до дежурившего пожарника и вызвал напрасный выезд пожарной команды на КЭС. Старший механик, совершенно справедливо считая, что в глушителе и выхлопных трубах дизеля за годы работы накопилось много осадков, предложил систему разобрать и в отдельности каждую деталь прожечь. В целях пожарной безопасности мы выбрали отмель на реке Кеми против КЭС, которая в часы отлива обнажалась и к которой доступ в это время по мелководью был осуществлен.
Масленщики вынесли на отмель колена труб и глушитель, внутренность их облили керосином и подожгли. Я позвонил в пожарную команду о начале прожигания труб на согласованном с начальником Клодзинским месте. Внутри труб и глушителя оказался такой слой засохшей копоти, что в воздух поднялись громадные столбы дыма, привлекшие внимание дежурного на каланче, давшего сигнал пожара. Пожарники примчались во главе с помощником Клодзинского, который поняв, что никакого пожара нет, набросился на меня, грозя карами от самого начальника Кемского отделения. Прибежали на «пожар» и оперативники из 3-й части. После объяснений и ссылки на согласованность «пожара» с Клодзинским, все успокоились. Клодзинский от своих слов не отперся, в это я был уверен, и инцидент был исчерпан.
С пуском дизеля в эксплуатацию мне стало совершенно нечего делать на КЭС, которая, к тому же, в эти летние месяцы работала всего несколько часов в сутки. Моими стараниями КЭС была приведена полностью в порядок, мощности ее теперь хватало на всех потребителей, дисциплина персонала была поднята на очень большую высоту, от меня больше ничего не требовалось, я мог спокойно отдыхать, заведывая таким предприятием.
И все же работа каждого предприятия не проходит все время гладко и порой требует энергичных мер вмешательства со стороны ответственного за работу предприятия. Так случилось и со мной в конце июля того же года, примерно через месяц после окончания капремонта дизеля, хотя мое вмешательство и не было административным.
Дежурный у распределительного щита, казачий офицер в связи с ограниченным временем работы КЭС летом и только вечером, все свободное время днем проводил на берегу одного малого протока реки Кеми на бывшем холерном кладбище, которое, по невежеству отцы города устроили во время эпидемии холеры на острове, вследствие чего промываемые речной водой холерные трупы обильно снабжали население холерными вибрионами и эпидемия продолжалась пока не вымерло почти все население города. На берегу протока, пользуясь солнечной погодой и довольно высокой температурой воздуха, казачий офицер за лето так загорел, что можно было подумать о его возвращении с Юга. Днем казачий офицер, очевидно, перегрелся на солнце и вечером на дежурстве чувствовал себя плохо. Хотя он ничего и не сказал, но по внешнему виду я определил его нездоровье и отпустил его, сев сам за распределительный щит. К полуночи в северной природе возникло небывалое, даже для середины лета, явление - гроза. Сначала были отдаленные редкие раскаты грома, потом все ближе и ближе. В это время нагрузка спала, был остановлен «Червоний двигун», старший механик ушел, а остальная машинная команда за исключением дежурного у дизеля масленщика Подопригора, завалилась спать на своих местах в машинном зале и насосной. Около часу ночи стрелки вольтметров уперлись до отказа, свет выключился и нас оглушил раскат грома. От перенапряжения в электросети происшедшего на очень большую величину вследствие разряда молнии на землю, шунтовая динамо-машина перестала вырабатывать электроэнергию, вследствие чего и потух свет. Освободившись от нагрузки дизель пошел в разнос. Подопригора растерялся и в темноте не уменьшил подачу топлива, чтобы умерить количество оборотов. Теперь и без трещины, о которой я тут же вспомнил, на таких оборотах мог переломиться коленчатый вал и маховик разрушил бы здание. Вопрос решился быстротой моих действий в темноте: что раньше случится: перекрою ли я кран топливного бачки дизеля или иссякнет прочность металла вала. Рискуя попасть в ременную передачу, на ощупь, я добрался до топливного бачка и перекрыл поступление его в цилиндр дизеля. Дизель стал сбавлять ход и остановился. Положение было спасено, но на утро у меня обнаружили достаточно вновь появившихся седых волос. Об этом происшествии никто из начальства не узнал. Поскольку это был второй час ночи, а нормально КЭС заканчивала работу в два часа, если кто и заметил, то решил, что это несколько раньше закончили работу.
Второй случай нарушивший нормальную работу КЭС был перерыв в снабжении двигателей водой.
Река Кемь была важным водным путем для сплава древесины с лесозаготовок концлагеря и лесхозов Карелии. После вскрытия реки молевым сплавом мимо города проносились десятки тысяч стволов на большой лесопильный завод «Кемперпункта» на Поповом острове и лесопильный завод «Кареллеса» на берегу реки Кеми, ниже города. С последним я хорошо был знаком, так как на нем работал электриком и тут же жил молодой заключенный украинец Корч, проданный концлагерем «Кареллесу». С Корчом мы были в приятельских отношениях еще с первых лет моего пребывания на Соловках, где он работал линейным электромонтером, и порой заглядывали друг к другу. Корч жил в отдельной хорошей комнате, получал на «Вегеракше» причитающийся ему сухой паек заключенного и 60 рублей премиальных денег. Лучшего ничего нельзя было придумать в таких условиях коротать срок в десять лет. Концлагерь за своего раба получал с «Кареллеса» 600 рублей в месяц.
Большое количество и неразделанной древесины шла на экспорт, прямо с воды грузимая на иностранные лесовозы, приходившие под всеми флагами на рейд Попова острова.
От долгого пребывания в воде, от трения о скалы Кемского водопада неокоренная древесина теряла часть коры, которая, в особенности после интенсивного весеннего сплава, засоряла воды реки и, намокнув, ложилась слоем на дно реки.
Учитывая действие морских приливов и отливов, распространявшихся вверх по реке до водопада, водозаборная труба от насоса КЭС, подававшего воду в напорный бак на чердаке здания Управления, была проложена по дну реки почти до ее середины, где заканчивалась предохранительной сеткой, страховавшей трубу от затягивания в нее посторонних предметов.
Как-то вечером в конце июля водяной насос перестал забирать воду и его пришлось остановить. Подобраться к водозаборному концу трубы, пройдя по дну, мешал прилив; выехавшие на лодке старший механик и масленщик палками с лодки никак не могли расчистить предохранительную сетку от налипшей на нее коры. Надо было ждать отлива, а емкости водяного бака хватило бы на полчаса водяного охлаждения двигателей. Пришлось бы останавливать двигатели и посадить всех в темноту.
Выручил меня опять-таки Клодзинский, к которому я, минуя Русанова, обратился непосредственно по-дружески по телефону. Он сразу же пообещал мне прислать пожарную мотопомпу для накачивания воды из реки непосредственно в охладительную систему двигателей. Время шло, помпа не приезжала. Вода перестала поступать в рубашки цилиндров двигателей и они стали нагреваться до недопустимой температуры. Я снова позвонил в пожарную команду и, наткнувшись на дежурного, спросил: «Когда выедет пожарная помпа на КЭС»? Как выяснилось позже, дежурный, не разобравшись в причине моего звонка, включил сигнал пожара для выезда всей команды и доложил, что КЭС горит. Выезд всей команды предупредил Клодзинский, снаряжавший в депо помпу для меня и позвонивший мне с вопросом: «У Вас пожар»? Получив отрицательный ответ и повторную просьбу о высылке помпы, Клодзинский тотчас же прислал помпу, которая качала воду в систему охлаждения двигателей до тех пор, пока мы не справились с аварией.
О расстреле Клодзинского мне очень тяжело рассказывать. Этого симпатичного отзывчивого человека чекисты расстреляли в начале следующего года, в преддверии окончания им десятилетнего срока заключения. Загоревшаяся от искры паровоза вата на складе 90-го пикета уничтожила весь склад. Пожарники отстояли соседние склады, и все же Клодзинский, как начальник пожарной команды, потому что он был заключенный и офицер Русской армии, стал козлом отпущения, как и многие другие политзаключенные после убийства Кирова, которое было воспринято как сигнал для расправы с неугодными на воле, с политзаключенными в концлагерях.
Когда цилиндры двигателей охладились до нормальной температуры, начали искать способов ликвидации аварии еще до наступления отлива. Мне пришла мысль воспользоваться для продувки предохранительной сетки воздухом, который нагнетался в баллоны двухступенчатым компрессором дизеля до 64-х атмосфер, под каким давлением горючая смесь вспрыскивается в цилиндр дизеля. Отсоединили водозаборную трубу от насоса, вставили в нее шланг соединенный с баллоном и продули трубу. Посередине реки на высоту нескольких метров взвился фонтан воды и предохранительная сетка оказалась очищенной. Насос заработал нормально; поблагодарив пожарников, я отпустил помпу.
Авария с подачей воды заставила меня повнимательнее присмотреться к системе охлаждения двигателей и я решил провести реконструкцию водопровода, хотя и не могущую в будущем предотвратить вышеописанный случай, но все же более надежно обеспечивающую как охлаждение двигателей, так и питание котла водяного отопления и водоснабжения обоих зданий.
В проекте я предусмотрел замену трубы питающей двигатели от напорного бака на трубу бо́льшего диаметра, поскольку действующая была рассчитана только на один дизель, а теперь прибавился второй двигатель, и смену труб питающих напорный бак от насоса и труб питающих флигель, поскольку они пролежали в земле более пяти лет и могли стать источником утечки и аварий. Проект утвердил Русанов и дал распоряжение через начальника Кемского отделения (с этим распоряжением на подпись к начальнику ходил я сам, так как Русанов сам избегал общаться с чекистами после всего перенесенного им) прорабу строительных работ на «Вегеракше» осуществить его. При производстве работ выяснилось, что замена труб была вполне своевременной, так как во многих местах они поржавели. Кроме того, я настоял на углублении новых труб на 1 метр 80 см, глубже на 40 см, чем залегали старые трубы, во избежание их замерзания в зимнее время. На изменение глубины залегания труб меня натолкнул разговор с мотористом Костенко, который проработал на КЭС не одну зиму. Он был свидетелем замерзания водопровода, что повлекло остановку дизеля. Когда я готовился к ремонту дизеля в начале года и прорабатывал учебники, я наткнулся на справочник по водопроводным работам, в котором давались глубины залегания труб по широтам, во избежание их замерзания. Для широты города Кеми я нашел глубину залегания 1 м 80 см.
С реконструкцией водопровода закончились мои хлопоты по реконструкции и ремонту КЭС и, сдавая ее Катульскому в октябре месяце этого же года, я был уверен в дальнейшей ее безаварийной работе. Приняв КЭС в хаотическом состоянии, я сдавал ее без единой оговорки в приемо-сдаточном акте о каких-либо дефектах двигателей и оборудования электростанции. Работа на КЭС, хотя и стоила мне много нервов, дала мне огромный опыт не только в управлении отдельным предприятием, но главным образом повысила мои теоретические и практические знания технических дисциплин. И все же я чувствовал неполноту своих технических знаний, которые в полной мере даются только высшим техническим учебным заведением, двери которого оказались для меня закрытыми на всю жизнь не по моей вине. Компенсировал ли этот пробел приобретенным мною опытом? На этот вопрос ответить было трудно.
Поскольку в функции заведующего КЭС входило заведывание водяным отоплением здания Управления и флигеля, здесь уместно сказать несколько слов о моей работе по отоплению зданий.
С наступлением теплого времени года по моей заявке, водопроводчики механических мастерских Управления, подчиненные Сотникову произвели промывку системы отопления и котла. Вторую заявку я дал в часть технического снабжения на обеспечение котла углем в зиму 1934-35 годов. Этим моя работа по водяному отоплению и ограничилась.
Несколько неприятных дней мне пришлось пережить, когда в мае в котельную вторгся … 3-й отдел управления СЛАГа, присоединяемого к Белбалтлагу. Трое суток в топке котла горели дела 3-го отдела. Все было окружено таинственностью. Кочегаров выгнали, никого в котельную не допускали. Дела из 3-го отдела носили его работники, они же и жгли их. Вероятно, это были дела умерших и расстрелянных заключенных. Возможно, это были подлинники или копии доносов стукачей, накопившихся за много лет. Я серьезно опасался перегрева котла и даже его взрыва с новоявленными кочегарами, притом спешивших до приемки дел 3-м отделом ББК замести следы.
Кончилось все благополучно. Остался лишь пепел.
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ