XI. (1) СТАРШИМ МЕХАНИКОМ
«Старшим механиком Пушсовхоза назначаю Вас», - радостно объявил мне Дич, когда я только успел переступить порог его кабинета. Мене чем за 24 часа Дич меня вторично огорошил своей новой выдумкой. По крайней мере она не касалась моей совести. Я как-то сразу понял невозможность отделаться от этого решения Дича, неподходящего ко мне ни с какой стороны. До сих пор я был уверен, со слов Боролина, в вызове меня в Пушсовхоз на должность заведующего электростанцией. Правда эта уверенность несколько поколебалась еще утром, когда на электростанции я увидел нового заведующего. Но назначения меня старшим механиком всего Пушсовхоза я никак не мог ожидать и стоял растерянный, почти с открытым ртом.
Глубоко в кресле около стола Дича, перекинув нога на ногу в суконных, хорошо сшитых, защитного цвета, галифе и до блеска начищенных сапогах, сидел помощник начальника ОЛП по производственной части Павел Владимирович Дробатковский *, которому ученые мужи с Зональной станции предлагали мою кандидатуру на заведывание электростанцией. Хорошо подогнанная по фигуре суконная, тоже защитного цвета, гимнастерка с военным ремнем дополняла облик фактического начальника производства совхоза. Слева на груди поблескивал значок с надписью «Ударник ББК ОГПУ». Буквы в данном случае означали не Беломорско-Балтийский комбинат, а Беломорско-Балтийский канал. Этот значок полученный Дробатковским при окончании строительства канала имели немногие заключенные. Как-то Дробатковский рассказал мне почти анекдотический случай, как он этим значком нагнал страху на вольных граждан: Дробатковский без конвоя ехал в командировку по железной дороге с Медвежьей горы до Расть-Наволоки. Вольные граждане не обращали на него внимания и, подвыпив, стали довольно холодно говорить о достижениях строительства социализма. И вот кто-то заметил на груди Дробатковского значок с магическими буквами «ОГПУ». Разговор затих, все со страхом уставились на Дробатковского. Один из собеседников решил подбодриться: «У меня двоюродный брат тоже работает в ГПУ»!
Я не видел Дробатковского около четырех лет с тех пор как его вывезли с Соловков на Беломорканал и я был потрясен как изменилось его такое красивое лицо под влиянием все прогрессирующего туберкулезного процесса в легких. А в этот день ему особенно нездоровилось, благодаря наступлению предвесенней сырой погоды. Лихорадочный румянец на щеках, блеск больших голубых глаз говорили о повышенной температуре. Он часто покашливал и сплевывал мокроту в носимую им с собой баночку. Но безупречный пробор, офицерская выправка, когда он встал, говорили о несломленном духе в борьбе с болезнью.
Дич представил ему меня, назвав меня по имя отчеству и фамилии. Дробатковский ответил, что мы знакомы и как-то нехотя, взглянув на меня косо, протянул мне руку, холодную и липкую. Мне до боли стало его жалко, неминуемо обреченного в концлагерных условиях на гибель. И все же он дожил до освобождения из концлагеря и остался вольнонаемным на той же должности помощника начальника отделения ББК «Пушсовхоз» по производству. Освободились мы с ним почти одновременно и мне удалось через мать, у которой оказалась подруга по институту, работавшая в канцелярии Ленинградского туберкулезного института, поместить Дробатковского на излечение в этот институт. Конечных результатов лечения я не узнал, так как тогда уже наступил 1937 год, в котором справляться о бывших политзаключенных было просто опасно.
В этот же день плохое настроение Дробатковского можно было объяснить даже не столько обострением болезни, сколько идеей Дича назначить меня старшим механиком. Это я почувствовал сразу и Дробатковского нисколько не винил. Ведь он знал меня только по Соловкам, когда я был только контролером электросети, считавшем лампочки в Сельхозе. Да если бы он и знал о моем заведывании Кемской электростанцией, он был бы тысячу раз прав в совершенном несоответствии моей кандидатуры на должность старшего механика, необходимого ему помощника по механизации полевых и других сельскохозяйственных работ. Безусловно до моего прихода Дич уже объявил Дробатковскому о своей выдумке, последний возражал, но не мог переубедить Дича и теперь на его упорство просто промолчал. Как бы показывая свое желание остаться в стороне от такого распоряжения Дича, Дробатковский сложил в папку какие-то лежавшие на столе таблицы, захлопнул папку, встал и молча ушел из кабинета так, как накануне из кабинета Дича ушел Марк, когда я наотрез отказался быть стукачом.
Я немедленно отказался от назначения, чем вызвал гнев Дича: «Не буду, не буду, - передразнил он меня, - Вы в лагере ОГПУ, не забывайте!» «Да я все провалю, - не унимался я, в тракторах я ничего не понимаю»! Дич смягчился и с чисто еврейским самомнением продолжил наш диалог: «А Вы думаете, что я что-нибудь понимаю в лисицах и кроликах? Назначили меня, вот я и сижу, смотрю таблицы корма и справляюсь! А Вы в механике разбираетесь, ну не поспите лишнего, возьмете книги почитаете и будете великолепным механиком. Мне надо освободить от этой должности … (и он назвал фамилию начальника ОЧ). Он не справляется и тут и там». Далее в пререканиях с Дичем я сделал оплошность, сказав ему: «Вы перевели меня заведующим электростанцией, а назначаете старшим механиком Пушсовхоза». Дич отпарировал: «Так и электростанция будет в Вашем подчинении и там надо произвести капитальный ремонт локомобиля», - утешил меня Дич. Вышло так, что во-первых я выдал Боролина, с которым Дич говорил на эту тему, мне же он вообще ничего до перевода не говорил на какую должность забирает меня в Пушсовхоз, во-вторых я сам напросился на дополнительную нагрузку. Дич вызвал начальника ОЧ, велел ему дать подписать приказ о назначении меня старшим механиком и передать мне дела.
До революции начальник ОЧ был телеграфистом и около двадцати лет уже его рука не ложилась на телеграфный ключ. Конечно я больше понимал в механизмах чем престарелый телеграфист и с точки зрения пользы дела я и мог больше принести пользы, но все же какой из меня был старший механик совхоза?!
С начальником ОЧ пошли в гараж, где он меня представил механику Морозову и бывшим там трактористам, как нового их начальника. Гараж, в котором стояли шесть колесных тракторов марки «ХТЗ» (35-сильные Харьковского тракторного завода) и один, тоже колесный, маленький 25-сильный «Форзон-путиловец», своей чистотой произвел на меня благоприятное впечатление. Тракторы были отремонтированы и могли выехать в поле хоть сейчас. Порядок в инструментальной кладовой, смазанные, хранившиеся в порядке на стеллажах, запасные части, несгораемые ящики для промасленной ветоши, огнетушители на местах также производили хорошее впечатление и являлись полной противоположностью электростанции. Морозов с трактористами занимался ремонтом двигателя внутреннего сгорания марки «Катерпиллер» для рыболовного «Кавасаки», которым Пушсовхоз с наступлением навигации собирался открыть сезон рыбной ловли неводами. Большой порядок был и в кузнице, где ремонтировались сельскохозяйственные орудия и делались поковки некоторых деталей тракторов, которыми совхоз снабжался скупо. Так как при гараже был только сверлильный станок, для токарной обработки поковок, приходилось их возить в механические мастерские Повенецкого отделения ББК в село Повенец. По всему было видно, что механик Морозов на месте и я работник здесь лишний.
Морозову было лет тридцать, он был потомственный крестьянин; после окончания 1-й ступени советской трудовой школы, учился и закончил агро-механическую профшколу, где получил теоретические и практические знания по сельскохозяйственным машинам и орудиям, но попал в концлагерь сроком на 10 лет вместе с братьями и отцом, так называемым кулаком. Практику Морозов прошел уже в концлагере, проработав механиком в Пушсовхозе со дня его основания и был правой рукой Дробатковского. Морозов имел покладистый, мягкий характер, но дисциплина механизаторов была на высоте. Трактористы, человек 15 были почти все колхозники-указники, за исключением двух слесарей, которые были истинными пролетариями, тоже указниками. Было еще два уголовника, как-то растворившихся в этом коллективе и не выдававших своих преступных качеств. Были они все молоды и, натренированные Морозовым, квалифицированными водителями тракторов и хорошими ремонтниками. В кузнице с подручными крестьянами работал почтенный деревенский кузнец, причисленный к кулакам, все политзаключенные. И в кузнице можно было положиться на них, тем более что и они беспрекословно подчинялись распоряжениям Морозова, имевшему у них большой авторитет.
Фактически старшим механиком совхоза был Морозов, а начальник ОЧ был при нем комиссаром, не вмешивавшемся в производственную деятельность. Мое назначение Морозов встретил с некоторой обидой, но после разговора с Дробатковским, при котором присутствовал и я, отношения у меня с ним стали сердечными. Я просил его работать также как он работал и распоряжался до меня, взяв на себя канцелярщину по гаражу и кузнице и обязанности толкача по снабжению запасными частями, инструментом и горючим через начальника части технического снабжения Пушсовхоза политзаключенного Сорокина, с которым мы были интернированы в одну камеру. Когда Сорокин не мог справиться, я сам выезжал в командировку (Сорокина Дич не пускал в командировки) на Медвежью гору и через Главного механика ББК Боролина, по-прежнему мне покровительствующего, добивался всего, что было остродефицитно. В частности Дробатковский и Морозов были удивлены и обрадованы, когда мне удалось достать в изрядном количестве материал «Феродо» для тракторных дисков сцепления. И все же Морозов ежедневно втягивал меня в производственную деятельность, посылая за мной, когда он при ремонте устанавливал на место какой-нибудь узел в тракторе.
Неотложной задачей после вступления моего в должность старшего механика была приемка и капитальный ремонт шести гусеничных тракторов «ЧТЗ» с 60-сильными двигателями (40 л.с. на крюке) Челябинского тракторного завода. С окончанием зимних лесозаготовок, когда от таяния снега карельские болота становятся непроходимыми не только для машины, но и для человека, эти шесть тракторов были переданы из лесозаготовительных отделений ББК на пахоту в Пушсовхоз. Дотащились они своим ходом еле-еле до нас, настолько оказались изношенными и двигатели и ходовая часть. Особенно изношенными оказались диски сцепления, на которых обтяжка материалом «феродо» висела обрывками. Хотя я вполне надеялся на Морозова, но на приемке, по должности, и мне надо было что-то знать и как-то показать себя в определении объема ремонта тракторов. Перспектива этой приемки, о которой мне сказал Дробатковский почти на другой день после моего вступления на должность, все время меня беспокоила. Для изучения по учебникам трактора у меня времени хватало даже в рабочее время, хотя этому я посвящал и вечера, отрывая часы и от сна. В то время марок тракторов в мире было не так еще много и пособия по ним оказались в библиотеке Пушсовхоза. С изучением колесных тракторов у меня было больше успехов, так как ходовая их часть не отличается от устройства автомобиля, которое, правда, больше теоретически я знал по курсам шоферов на Соловках, на которых я занимался. Но ходовая часть гусеничных тракторов в корне отличалась от колесных. В учебниках было описание иностранных марок, колесного английского «Монарх», американского гусеничного «Клетрак», и ни слова о советских тракторах: «Форзон-путиловец», «ХТЗ», «СТЗ» и «ЧТЗ». Я это себе объяснил неповоротливостью бюрократического аппарата не удосуживавшегося отпечатать литературу по советским тракторам или задержку их в пути до концлагерей. Впоследствии я узнал о том, что печатные упоминания с описанием советских тракторов могли привести к международным трениям, так как советские трактора были слизаны до мельчайших подробностей с заграничных и соответствующие фирмы на основании печатных описаний могли предъявить крупный иск за воровство патентов. А у нас патенты в прямом смысле не крали, а покупали иностранный трактор, разбирали его, с деталей делали чертежи и по этим чертежам стали выпускать советские трактора с марками заводов их изготовлявших. Несмотря на то, что я тщательно изучил по учебнику гусеничный трактор, я все же перед приемкой волновался. С большой опаской, я присутствовал на разборке первого трактора «ЧТЗ». И каково же было мое удивление, перешедшее в радость, когда на блоке двигателя, стоявшего на «ЧТЗ» я увидел выпуклые буквы латинского шрифта, обозначавшие «Клетрак». Во всех шести тракторах «ЧТЗ» оказалось очень много деталей, в том числе и ходовых с этой маркой. Вечером я перечитал все о «Клетраке», а на другой день, осмотрев уже раздельно лежавшие детали, установил полную идентичность «ЧТЗ» «Клетраку». Детали без надписи «Клетрак» выпускались по чертежам, сделанным после обмера разобранного трактора «Клетрак», Челябинским тракторным заводом и там же собирались вместе с запасными частями американского производства в трактор «ЧТЗ». Так гусеничным трактором мне удалось овладеть.
В конце первой декады мая на полях почти не осталось снега и тракторы вышли на вспашку. Дробатковский, Морозов, в особенности последний, и я, непрерывно находились в поле. Но что это была за мука весенняя вспашка! Тракторы «ХТЗ», как более легкие еще держались на топкой почве, но не могли поднять достаточной глубокий пласт пятилемешным плугом. К ним прицепили специально уменьшенные до трех лемехов плуги. Тракторы «ЧТЗ», несмотря на гусеницы, своей тяжестью погружались в болото и от одного из них через час после начала пахоты из под сомкнувшейся над ним почвы торчала лишь выхлопная труба. Три «ЧТЗ», двигаясь по твердой почве, с трудом вытащили стальными канатами по подкладываемым под него бревнам злосчастного утопленника. После этого «ЧТЗ» пахали только по подкладываемым под них бревнам. Один тракторист пахал, а четверо шли около него, убирая сзади и подстилая спереди бревна под гусеницы. Такова была производительность труда на технике по болотистым почвам Карелии на продвижении земледелия на Север! В конце концов для «ЧТЗ» применяли такой способ вспашки: два «ЧТЗ», установленные на более твердой почве с обеих сторон обрабатываемого участка соединяли стальными канатами с третьим «ЧТЗ» производившим пахоту. Сцепленная тройка продвигалась постепенно, до некоторой степени как бы держа туго натянутыми канатами пашущий трактор на весу. Если пашущий трактор начинал проваливаться в трясину, к нему бежали трактористы с бревнами, подкладывали их по ходу под гусеницы и один из тракторов, находившийся на твердой земле вытягивал тонущий трактор куда было ближе на твердую землю. О твердости грунта можно судить по одному несчастному случаю, окончившемуся для пострадавшего благополучно. Один из трактористов, подкладывая бревно под гусеницу провалившегося «ЧТЗ», сам провалился под бревно. Трактор проехал по этому бревну и тракториста извлекли всего грязного, но вполне невредимого. Он отделался только «легким испугом», как пишется в актах о несчастных случаях, когда пострадавший не получает травмы. Кальцевание почвы, сев и посадка картофеля, боронование прошли легче, так как почва к тому времени подсохла и в большей части выдерживала даже «ЧТЗ».
Морозов сам хорошо управлял обеими марками тракторов и сам пробовал более сомнительные участки. Я управлять не умел и на трактор не садился. А Дич освоил вождение колесного трактора и ездил на потеху многим, гордо возвышаясь на сидении, но только по территории усадьбы совхоза и то тихим ходом. При этом за ним бежала толпа трактористов, беспрерывно подавая советы какую ручку куда дергать.
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------
* Дробатковский Павел Владимирович, 1896 г. р., место рождения: с. Данилово, Нечаевский р-н, Херсонская обл., украинец, беспартийный, штабс-ротмистр Русской армии, вольнонаемный Беломорско-Балтийского Комбината НКВД, дворянин. Помощник начальника ОЛП «Пушсовхоз» по производству. Арестован 07.09.1937 г. Тройкой НКВД Карельской АССР от 09.09.1937 г. осужден по ст. 58-2-11. Расстрелян 22.09.1937 г. на ст. Медвежья Гора (Сандармох).
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ
Глубоко в кресле около стола Дича, перекинув нога на ногу в суконных, хорошо сшитых, защитного цвета, галифе и до блеска начищенных сапогах, сидел помощник начальника ОЛП по производственной части Павел Владимирович Дробатковский *, которому ученые мужи с Зональной станции предлагали мою кандидатуру на заведывание электростанцией. Хорошо подогнанная по фигуре суконная, тоже защитного цвета, гимнастерка с военным ремнем дополняла облик фактического начальника производства совхоза. Слева на груди поблескивал значок с надписью «Ударник ББК ОГПУ». Буквы в данном случае означали не Беломорско-Балтийский комбинат, а Беломорско-Балтийский канал. Этот значок полученный Дробатковским при окончании строительства канала имели немногие заключенные. Как-то Дробатковский рассказал мне почти анекдотический случай, как он этим значком нагнал страху на вольных граждан: Дробатковский без конвоя ехал в командировку по железной дороге с Медвежьей горы до Расть-Наволоки. Вольные граждане не обращали на него внимания и, подвыпив, стали довольно холодно говорить о достижениях строительства социализма. И вот кто-то заметил на груди Дробатковского значок с магическими буквами «ОГПУ». Разговор затих, все со страхом уставились на Дробатковского. Один из собеседников решил подбодриться: «У меня двоюродный брат тоже работает в ГПУ»!
Я не видел Дробатковского около четырех лет с тех пор как его вывезли с Соловков на Беломорканал и я был потрясен как изменилось его такое красивое лицо под влиянием все прогрессирующего туберкулезного процесса в легких. А в этот день ему особенно нездоровилось, благодаря наступлению предвесенней сырой погоды. Лихорадочный румянец на щеках, блеск больших голубых глаз говорили о повышенной температуре. Он часто покашливал и сплевывал мокроту в носимую им с собой баночку. Но безупречный пробор, офицерская выправка, когда он встал, говорили о несломленном духе в борьбе с болезнью.
Дич представил ему меня, назвав меня по имя отчеству и фамилии. Дробатковский ответил, что мы знакомы и как-то нехотя, взглянув на меня косо, протянул мне руку, холодную и липкую. Мне до боли стало его жалко, неминуемо обреченного в концлагерных условиях на гибель. И все же он дожил до освобождения из концлагеря и остался вольнонаемным на той же должности помощника начальника отделения ББК «Пушсовхоз» по производству. Освободились мы с ним почти одновременно и мне удалось через мать, у которой оказалась подруга по институту, работавшая в канцелярии Ленинградского туберкулезного института, поместить Дробатковского на излечение в этот институт. Конечных результатов лечения я не узнал, так как тогда уже наступил 1937 год, в котором справляться о бывших политзаключенных было просто опасно.
В этот же день плохое настроение Дробатковского можно было объяснить даже не столько обострением болезни, сколько идеей Дича назначить меня старшим механиком. Это я почувствовал сразу и Дробатковского нисколько не винил. Ведь он знал меня только по Соловкам, когда я был только контролером электросети, считавшем лампочки в Сельхозе. Да если бы он и знал о моем заведывании Кемской электростанцией, он был бы тысячу раз прав в совершенном несоответствии моей кандидатуры на должность старшего механика, необходимого ему помощника по механизации полевых и других сельскохозяйственных работ. Безусловно до моего прихода Дич уже объявил Дробатковскому о своей выдумке, последний возражал, но не мог переубедить Дича и теперь на его упорство просто промолчал. Как бы показывая свое желание остаться в стороне от такого распоряжения Дича, Дробатковский сложил в папку какие-то лежавшие на столе таблицы, захлопнул папку, встал и молча ушел из кабинета так, как накануне из кабинета Дича ушел Марк, когда я наотрез отказался быть стукачом.
Я немедленно отказался от назначения, чем вызвал гнев Дича: «Не буду, не буду, - передразнил он меня, - Вы в лагере ОГПУ, не забывайте!» «Да я все провалю, - не унимался я, в тракторах я ничего не понимаю»! Дич смягчился и с чисто еврейским самомнением продолжил наш диалог: «А Вы думаете, что я что-нибудь понимаю в лисицах и кроликах? Назначили меня, вот я и сижу, смотрю таблицы корма и справляюсь! А Вы в механике разбираетесь, ну не поспите лишнего, возьмете книги почитаете и будете великолепным механиком. Мне надо освободить от этой должности … (и он назвал фамилию начальника ОЧ). Он не справляется и тут и там». Далее в пререканиях с Дичем я сделал оплошность, сказав ему: «Вы перевели меня заведующим электростанцией, а назначаете старшим механиком Пушсовхоза». Дич отпарировал: «Так и электростанция будет в Вашем подчинении и там надо произвести капитальный ремонт локомобиля», - утешил меня Дич. Вышло так, что во-первых я выдал Боролина, с которым Дич говорил на эту тему, мне же он вообще ничего до перевода не говорил на какую должность забирает меня в Пушсовхоз, во-вторых я сам напросился на дополнительную нагрузку. Дич вызвал начальника ОЧ, велел ему дать подписать приказ о назначении меня старшим механиком и передать мне дела.
До революции начальник ОЧ был телеграфистом и около двадцати лет уже его рука не ложилась на телеграфный ключ. Конечно я больше понимал в механизмах чем престарелый телеграфист и с точки зрения пользы дела я и мог больше принести пользы, но все же какой из меня был старший механик совхоза?!
С начальником ОЧ пошли в гараж, где он меня представил механику Морозову и бывшим там трактористам, как нового их начальника. Гараж, в котором стояли шесть колесных тракторов марки «ХТЗ» (35-сильные Харьковского тракторного завода) и один, тоже колесный, маленький 25-сильный «Форзон-путиловец», своей чистотой произвел на меня благоприятное впечатление. Тракторы были отремонтированы и могли выехать в поле хоть сейчас. Порядок в инструментальной кладовой, смазанные, хранившиеся в порядке на стеллажах, запасные части, несгораемые ящики для промасленной ветоши, огнетушители на местах также производили хорошее впечатление и являлись полной противоположностью электростанции. Морозов с трактористами занимался ремонтом двигателя внутреннего сгорания марки «Катерпиллер» для рыболовного «Кавасаки», которым Пушсовхоз с наступлением навигации собирался открыть сезон рыбной ловли неводами. Большой порядок был и в кузнице, где ремонтировались сельскохозяйственные орудия и делались поковки некоторых деталей тракторов, которыми совхоз снабжался скупо. Так как при гараже был только сверлильный станок, для токарной обработки поковок, приходилось их возить в механические мастерские Повенецкого отделения ББК в село Повенец. По всему было видно, что механик Морозов на месте и я работник здесь лишний.
Морозову было лет тридцать, он был потомственный крестьянин; после окончания 1-й ступени советской трудовой школы, учился и закончил агро-механическую профшколу, где получил теоретические и практические знания по сельскохозяйственным машинам и орудиям, но попал в концлагерь сроком на 10 лет вместе с братьями и отцом, так называемым кулаком. Практику Морозов прошел уже в концлагере, проработав механиком в Пушсовхозе со дня его основания и был правой рукой Дробатковского. Морозов имел покладистый, мягкий характер, но дисциплина механизаторов была на высоте. Трактористы, человек 15 были почти все колхозники-указники, за исключением двух слесарей, которые были истинными пролетариями, тоже указниками. Было еще два уголовника, как-то растворившихся в этом коллективе и не выдававших своих преступных качеств. Были они все молоды и, натренированные Морозовым, квалифицированными водителями тракторов и хорошими ремонтниками. В кузнице с подручными крестьянами работал почтенный деревенский кузнец, причисленный к кулакам, все политзаключенные. И в кузнице можно было положиться на них, тем более что и они беспрекословно подчинялись распоряжениям Морозова, имевшему у них большой авторитет.
Фактически старшим механиком совхоза был Морозов, а начальник ОЧ был при нем комиссаром, не вмешивавшемся в производственную деятельность. Мое назначение Морозов встретил с некоторой обидой, но после разговора с Дробатковским, при котором присутствовал и я, отношения у меня с ним стали сердечными. Я просил его работать также как он работал и распоряжался до меня, взяв на себя канцелярщину по гаражу и кузнице и обязанности толкача по снабжению запасными частями, инструментом и горючим через начальника части технического снабжения Пушсовхоза политзаключенного Сорокина, с которым мы были интернированы в одну камеру. Когда Сорокин не мог справиться, я сам выезжал в командировку (Сорокина Дич не пускал в командировки) на Медвежью гору и через Главного механика ББК Боролина, по-прежнему мне покровительствующего, добивался всего, что было остродефицитно. В частности Дробатковский и Морозов были удивлены и обрадованы, когда мне удалось достать в изрядном количестве материал «Феродо» для тракторных дисков сцепления. И все же Морозов ежедневно втягивал меня в производственную деятельность, посылая за мной, когда он при ремонте устанавливал на место какой-нибудь узел в тракторе.
Неотложной задачей после вступления моего в должность старшего механика была приемка и капитальный ремонт шести гусеничных тракторов «ЧТЗ» с 60-сильными двигателями (40 л.с. на крюке) Челябинского тракторного завода. С окончанием зимних лесозаготовок, когда от таяния снега карельские болота становятся непроходимыми не только для машины, но и для человека, эти шесть тракторов были переданы из лесозаготовительных отделений ББК на пахоту в Пушсовхоз. Дотащились они своим ходом еле-еле до нас, настолько оказались изношенными и двигатели и ходовая часть. Особенно изношенными оказались диски сцепления, на которых обтяжка материалом «феродо» висела обрывками. Хотя я вполне надеялся на Морозова, но на приемке, по должности, и мне надо было что-то знать и как-то показать себя в определении объема ремонта тракторов. Перспектива этой приемки, о которой мне сказал Дробатковский почти на другой день после моего вступления на должность, все время меня беспокоила. Для изучения по учебникам трактора у меня времени хватало даже в рабочее время, хотя этому я посвящал и вечера, отрывая часы и от сна. В то время марок тракторов в мире было не так еще много и пособия по ним оказались в библиотеке Пушсовхоза. С изучением колесных тракторов у меня было больше успехов, так как ходовая их часть не отличается от устройства автомобиля, которое, правда, больше теоретически я знал по курсам шоферов на Соловках, на которых я занимался. Но ходовая часть гусеничных тракторов в корне отличалась от колесных. В учебниках было описание иностранных марок, колесного английского «Монарх», американского гусеничного «Клетрак», и ни слова о советских тракторах: «Форзон-путиловец», «ХТЗ», «СТЗ» и «ЧТЗ». Я это себе объяснил неповоротливостью бюрократического аппарата не удосуживавшегося отпечатать литературу по советским тракторам или задержку их в пути до концлагерей. Впоследствии я узнал о том, что печатные упоминания с описанием советских тракторов могли привести к международным трениям, так как советские трактора были слизаны до мельчайших подробностей с заграничных и соответствующие фирмы на основании печатных описаний могли предъявить крупный иск за воровство патентов. А у нас патенты в прямом смысле не крали, а покупали иностранный трактор, разбирали его, с деталей делали чертежи и по этим чертежам стали выпускать советские трактора с марками заводов их изготовлявших. Несмотря на то, что я тщательно изучил по учебнику гусеничный трактор, я все же перед приемкой волновался. С большой опаской, я присутствовал на разборке первого трактора «ЧТЗ». И каково же было мое удивление, перешедшее в радость, когда на блоке двигателя, стоявшего на «ЧТЗ» я увидел выпуклые буквы латинского шрифта, обозначавшие «Клетрак». Во всех шести тракторах «ЧТЗ» оказалось очень много деталей, в том числе и ходовых с этой маркой. Вечером я перечитал все о «Клетраке», а на другой день, осмотрев уже раздельно лежавшие детали, установил полную идентичность «ЧТЗ» «Клетраку». Детали без надписи «Клетрак» выпускались по чертежам, сделанным после обмера разобранного трактора «Клетрак», Челябинским тракторным заводом и там же собирались вместе с запасными частями американского производства в трактор «ЧТЗ». Так гусеничным трактором мне удалось овладеть.
В конце первой декады мая на полях почти не осталось снега и тракторы вышли на вспашку. Дробатковский, Морозов, в особенности последний, и я, непрерывно находились в поле. Но что это была за мука весенняя вспашка! Тракторы «ХТЗ», как более легкие еще держались на топкой почве, но не могли поднять достаточной глубокий пласт пятилемешным плугом. К ним прицепили специально уменьшенные до трех лемехов плуги. Тракторы «ЧТЗ», несмотря на гусеницы, своей тяжестью погружались в болото и от одного из них через час после начала пахоты из под сомкнувшейся над ним почвы торчала лишь выхлопная труба. Три «ЧТЗ», двигаясь по твердой почве, с трудом вытащили стальными канатами по подкладываемым под него бревнам злосчастного утопленника. После этого «ЧТЗ» пахали только по подкладываемым под них бревнам. Один тракторист пахал, а четверо шли около него, убирая сзади и подстилая спереди бревна под гусеницы. Такова была производительность труда на технике по болотистым почвам Карелии на продвижении земледелия на Север! В конце концов для «ЧТЗ» применяли такой способ вспашки: два «ЧТЗ», установленные на более твердой почве с обеих сторон обрабатываемого участка соединяли стальными канатами с третьим «ЧТЗ» производившим пахоту. Сцепленная тройка продвигалась постепенно, до некоторой степени как бы держа туго натянутыми канатами пашущий трактор на весу. Если пашущий трактор начинал проваливаться в трясину, к нему бежали трактористы с бревнами, подкладывали их по ходу под гусеницы и один из тракторов, находившийся на твердой земле вытягивал тонущий трактор куда было ближе на твердую землю. О твердости грунта можно судить по одному несчастному случаю, окончившемуся для пострадавшего благополучно. Один из трактористов, подкладывая бревно под гусеницу провалившегося «ЧТЗ», сам провалился под бревно. Трактор проехал по этому бревну и тракториста извлекли всего грязного, но вполне невредимого. Он отделался только «легким испугом», как пишется в актах о несчастных случаях, когда пострадавший не получает травмы. Кальцевание почвы, сев и посадка картофеля, боронование прошли легче, так как почва к тому времени подсохла и в большей части выдерживала даже «ЧТЗ».
Морозов сам хорошо управлял обеими марками тракторов и сам пробовал более сомнительные участки. Я управлять не умел и на трактор не садился. А Дич освоил вождение колесного трактора и ездил на потеху многим, гордо возвышаясь на сидении, но только по территории усадьбы совхоза и то тихим ходом. При этом за ним бежала толпа трактористов, беспрерывно подавая советы какую ручку куда дергать.
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------
* Дробатковский Павел Владимирович, 1896 г. р., место рождения: с. Данилово, Нечаевский р-н, Херсонская обл., украинец, беспартийный, штабс-ротмистр Русской армии, вольнонаемный Беломорско-Балтийского Комбината НКВД, дворянин. Помощник начальника ОЛП «Пушсовхоз» по производству. Арестован 07.09.1937 г. Тройкой НКВД Карельской АССР от 09.09.1937 г. осужден по ст. 58-2-11. Расстрелян 22.09.1937 г. на ст. Медвежья Гора (Сандармох).
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ