XI. ЗАКЛЮЧЕННЫЕ. ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫЕ. ГАРРИ АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ
На пороге тридцатых годов и в начале тридцатых годов в связи с проведением принудительной коллективизации крестьянских хозяйств в концлагерь по 58 статье и по Указу от 8/VIII 32 года массами стали прибывать крестьяне, так называемые кулаки и подкулачники. Вместе с ними концлагерь стал пополняться высококвалифицированными, высокооплачиваемыми промышленными рабочими. Социальный состав заключенных резко изменился, интеллигенция потонула в этой массе и тем скорее ей удавалось, особенно инженерам, выходить в элиту лагеря. Пропасть между элитой и основной малокультурной массой заключенных все более расширялась, напоминая тот разрыв, который существовал до революции между интеллигенцией и простым народом. Поскольку к этому времени лично я уже отчасти принадлежал к лагерной элите мне трудно правдиво передать характеристику заключенных крестьян и рабочих, не сталкиваясь с ними в быту в стенах барака. Я могу дать только поверхностные характеристики этой части заключенных в дальнейшем в связи с разными событиями моей лагерной жизни.
С 1931 года в концлагерь по 58 статье начали прибывать, хотя и в одиночку, члены партии большевиков, даже не так называемые троцкисты, которых всех пересажали еще в конце двадцатых годов. Одинаковая с князьями и дворянами участь прибывавших партийцев вызвала глубокое изумление у нас, у заключенных, и мы смотрели на них со смешанным чувством непонимания и опаски.
***
Одним из таких партийцев, врезавшимся мне в память, был известный в то время корреспондент газеты «Известия» Гарри. Он прибыл в лагерь на Соловки в 1930 году, обвиненный чуть ли не по всем пунктам 58 статьи от вооруженного восстания против советской власти до саботажа и приговоренный к расстрелу, который был ему заменен 10 годами заключения в концлагере. Щупленький брюнет с относительно большой головой, большими черными глазами, довольно смуглой кожей, Гарри смахивал на молдаванина или румына, но безусловно в его жилах текла и цыганская кровь. Очень подвижный, властный по натуре, он как-то умел навязывать всем свою точку зрения и, даже волю, как само собой разумеющееся и, ни в коем случае, никем неопровержимое. Все это делало его довольно неприятным типом, несмотря на безупречную вежливость и обаятельные манеры при деловых разговорах.
По его хватке, а также отчасти по его рассказам о себе, можно было вывести о его большой склонности к авантюризму. С Гарри надо было быть очень осмотрительным, чтоб не быть завлеченным к какую-нибудь авантюру, от которых он и в лагере не мог удержаться. Мое знакомство с ним произошло, когда он был назначен цензором КВБ (культурно-воспитательное бюро) Кремлевского лагпункта на Соловках. Я не знаю сколько времени его держали на общих работах, или как коммунист, он их миновал, но факт остается фактом, что уже в 1930 году он сменил чекистку Лобанову на должности цензора. Последнее тоже было необычным, так как 58 статью и близко не подпускали к культурно-воспитательной работе, а тем более на должность цензора, которое занимали исключительно только чекисты заключенные или вольнонаемные-штрафники.
Для характеристики Гарри я остановлюсь поподробнее на первом приеме у него, на который я попал, как редактор стенгазеты «Электропредприятий» с заметками на цензуру для очередного номера стенгазеты. Впечатление, которое Гарри произвел на меня в этот прием, пожалуй, является наиболее точным, поскольку у меня не могло быть никакого при этом свидании предвзятого мнения. Я не знал, что Гарри коммунист, что он корреспондент «Известий», я даже не знал его фамилии. Я пришел в цензуру КВБ, куда я ходил обычно без всякого удовольствия, с заранее напряженными нервами. Лобанова всегда облекала проверку материалов атмосферой таинственности и значимости доверенной ей работы. Она всегда оставляла весь материал у себя, пронумеровав листы, и предлагала явиться за ним в определенный день, которого я всегда ждал с взвинченными нервами, так как никогда нельзя было быть заранее уверенным, что в припадке бдительности, Лобанова не найдет чего-нибудь предосудительного в той или иной заметке, уже не говоря о том, что вычеркнутые ею целые фразы искажали смысл заметки и делали ее непригодной для помещения в стенгазету. Кроме того Лобанова вела список всех стенкоров, спрашивая, если попадалась новая фамилия, по какой статье сидит, на какой срок и социальное происхождение. Такими вопросами я никогда не интересовался, не хотел быть каким-то стукачом и из-за этого часто получал от Лобановой поучения о необходимости бдительности с моей стороны, как редактора стенгазеты. Все эти сведения Лобанова могла получить и конечно получала в ИСЧ, но она не хотела обременять себя лишней работой.
Гарри стал сразу проверять при мне материал, который я принес. Начал с передовицы и, к моему удивлению, непочтительно хмыкнул, когда дошел до фамилии Сталина, а по окончании прочтения, не глядя на меня, спросил кто автор передовицы. Передовица была написана мной, Гарри, также не глядя на меня, отпустил по моему адресу комплимент (не то всерьез, не то с насмешкой, я так и не понял): «Не плохо Вы политграмотны». Далее я поразился с какой легкостью Гарри выправлял стилистические погрешности в заметках, которые я старался выправить предварительно до подачи материала, особенно у малокультурных стенкоров. Из-под пера Гарри вышли совсем неузнаваемые заметки, ничуть не потерявшие первоначальный смысл. Сказывалась его корреспондентская практика. Некоторыми стенкорами Гарри заинтересовался, но спрашивал у меня не статью, не срок, не социальное происхождение, как Лобанова, а кем работает данный стенкор. На всю цензуру с правкой заметок ушло не более четверти часа, Гарри поставил свою визу, вручил мне весь материал и только спросил давно ли я работаю редактором. «Пишите короткими фразами, они доходчивее для масс, длинными Вы только отпугнете читателей», - сказал Гарри мне на прощание. Выходя от такого цензора у меня гора с плеч свалилась.
Настойчиво выправляя мою стилистику и в последующие разы, Гарри принес мне очень много пользы в выработке корреспондентского стиля, за что я остался ему благодарен на всю жизнь. Я действительно научился у него писать и править заметки языком коротких фраз, легко читавшихся и безупречных по стилистике.
Гарри или очень быстро схватывал сущность заметки или он тщательно проверял материал, но на заметки написанные литературно он почти автоматически ставил свою визу. Задерживался Гарри лишь на правке стилистики, когда у меня самого предварительно ничего не выходило. И, тем не менее, иногда Гарри делал замечания «беззубо» и просил пояснить меня в чем дело. А когда я ему рассказывал суть дела, вызвавшего эту критическую заметку, Гарри тут же превращал заметку в острый фельетон, добавляя: «Не бойтесь, поместите, я Вас поддержу».
Сколько раз, бывая в кабинете у Гарри, я неизменно заставал его за писанием, которое он неизменно быстро прикрывал чистым листом бумаги, а потом засовывал в ящик стола, где мелькали стопы исписанной бумаги. Я не думал, что он пишет доносы на заключенных в ИСЧ, хотя его могли, как коммуниста обязать быть стукачом. Я скорее предполагал, что Гарри, как корреспондент, пишет статьи в лагерную газету «Перековка». В разговорах со мной не чувствовалось обычного стукаческого выспрашивания, не было у Гарри и стукаческих кляузных вопросов, политики Гарри в разговоре никогда не касался. Единственно что Гарри явно интересовало, хотя он это и пытался тщательно маскировать, так это детали лагерного быта в годы предшествовавшие его заключению в лагерь, в том числе прием этапов, распределение заключенных на работы, условия труда, отношение к заключенным вольнонаемной и заключенной администрации.
После просмотра принесенного мною материала, Гарри меня задерживал разговорами на литературную тему, о достоинстве того или иного произведения, рекомендовал мне много книг для чтения. Литературу, как старую, так и новую он знал блестяще и его оценка произведений всегда удивляла меня точностью его суждений. Из него вышел бы прекрасный литературный критик.
Вперемешку с высказываниями о литературе, Гарри рассказывал иногда и эпизоды из гражданской войны, в которой участвовал в рядах Красной армии под командованием комкора Котовского, будучи одним из адъютантов последнего и после гражданской войны до убийства Котовского в 1926 году. Котовского Гарри знал превосходно, охарактеризовав его в весьма нецензурных выражениях, как большого любителя женского пола, от какого порока он и погиб. Гарри подробно рассказал, как Котовского со своей женой с поличным поймал его адъютант, пристреливший тут же в кабинете комкора и Котовского и свою жену и сам покончивший самоубийством. Гарри не говорил о своей связи с Котовским в дореволюционное время, но судя по его рассказам об их, с Котовским, любовных похождениях в дореволюционной Одессе ими было немало истрачено денежек на женщин из сумм экспроприированных у «экспроприаторов» Котовским. В этих своих рассказах Гарри выглядел омерзительно. Насколько Гарри поднимался, рассуждая о литературе, настолько мелкосортным мужчиной он предстал передо мной по этим рассказам.
Незадолго до очередной смены генеральных прокуроров в 1932 году Гарри внезапно был освобожден из лагеря. Гарри к тому времени был весьма известен на Соловках и его освобождение вызвало сенсацию. Это было беспрецедентно, чтоб смертник, то есть заключенный, имевший расстрел, был освобожден досрочно из концлагеря, да еще не отсидевши и двух лет, да еще по «чистой», то есть без всяких ограничений в дальнейшем местожительстве, выборе профессии и т.п. Некоторые оптимисты даже увидели в освобождении Гарри новую эру советского правосудия, в которой надо ждать освобождение из лагеря всех заключенных по 58 статье. Излишне говорить о несбывшихся этих мечтаний. Но еще большую сенсацию вызвал трюк проделанный Гарри при посадке его на пароход. Он не дал ни помкомроты, ни оперативнику ИСЧ обыскать два чемодана, которые были при нем, что делали у всех заключенных и освобожденных при отправке их на материк. Гарри заявил о нахождении в чемоданах документов чрезвычайной секретности подлежащих прочтению только членами коллегии ОГПУ. Мелких сошек испугал властный тон Гарри и они не решились дотронуться до чемоданов. Действительно ли были в чемоданах у Гарри собранные им материалы о деятельности соловецкого начальства, или просто в отместку на прощание Гарри хотел пугнуть соловецкое начальство, у которого рыльце всегда было в пушку, так и осталось неизвестным. Так или иначе в этом поступке Гарри проявилась в полной мере его склонность к авантюризму. Когда Гарри уже был далеко со своими чемоданами очевидцы (надо помнить пословицу «врет как очевидец») стали утверждать как будто бы видели укладку Гарри в чемоданы большого количества стоп исписанной бумаги. Не отрицая возможности такого факта, я все же должен сказать, что Гарри был не такой дурак, чтоб укладывать материалы на глазах у посторонних, результаты почти двухлетнего его труда на Соловках.
Вскоре в «Известиях» снова появились корреспонденции за подписью Гарри, хотя и реже, чем до его заключения в концлагерь. С середины 1937 года корреспонденции с подписью Гарри в газете прекратились. Очевидно Гарри «пал жертвой неоправданных репрессий во время культа личности», как принято теперь писать об известных большевицких деятелях, ликвидированных по приказу Сталина по спискам составленным Маленковым в 1937-39 годах.
По мере отдаления во времени от моего знакомства с Гарри, при воспоминаниях о нем, я все чаще и чаще задаю себе вопрос действительно ли Гарри был пострадавшим, как все заключенные по 58 статье, лицом попавшим в поле зрения ОГПУ, что рано или поздно приводило к аресту, расстрелу или заключению в концлагерь, или Гарри был специально заслан в концлагерь какой-то группой или группкой из высших сфер, как осведомитель, сексот для получения точной информации о действительном положении дел в концлагерях и в особенности таком, как Соловецкое отделение особого назначения СЛАГа?
С разгромом троцкизма, физической ликвидацией троцкистов или изоляцией их в концлагерях, ссылках и политизоляторах, борьба за власть в большевицкой партии в начале тридцатых годов вылилась исключительно в верхушке партии за тепленькие местечки в окружении Сталина, положение которого, как вождя, к тому времени стало вполне незыблемым. Даже Кирову, за которого, как свидетельствует Хрущев на ХХ съезде КПСС, на XVII съезде партии проголосовало 70% делегатов съезда, вряд ли удалось бы свалить Сталина, если бы даже он и не был бы убит, из предосторожности по приказу Сталина, в 1934 году. Отголоски этой подспудной драки за тепленькие местечки лишь глухо проникали в концлагеря в виде известий о смене генеральных прокуроров, сменой которых заключенные интересовались из чисто шкурных интересов. Обойденные в продвижении по строго установившейся к тридцатым годам, партийной иерархической лестнице искали компрометирующих материалов о деятельности своих более счастливых соперников, чтоб накопив таковой свернуть последним шею и самим сесть на их места повыше. Эта общность интересов обойденных кандидатов на продвижение объединяла их, если можно так выразиться, по вертикали в более или менее многочисленные группы и, когда главе такой группы удавалось, при помощи собранной информации, свалить ранее счастливого соперника и сесть на его место, участникам всей группы давались соответствующие повышения на места изгоняемых приспешников сваленного партийного работника. Не исключением из этого правила был и аппарат ОГПУ, где эти дрязги, подсиживание друг друга были не меньше, а может быть даже и больше, чем в партийном и советском аппаратах. Незыблемой, плотно усевшейся в кресла, была только коллегия ОГПУ, точно и неуклонно исполнявшая волю Сталина и потому недосягаемая для воздействия на нее чьих-либо происков. Правда обстоятельства смерти председателя ОГПУ Менжинского, какой пост сразу же занял его помощник Ягода, вызвало много толков, отражавших мнение о причастности Ягоды к смерти Менжинского в целях своего личного продвижения.
Вполне возможно существование одной из вышеописанных групп во главе с кандидатом на должность генерального прокурора, который формально через своего помощника по наблюдению за деятельностью ОГПУ, отвечал за работу ОГПУ. Создалась необходимость для такой группы получить веские компрометирующие данные о творящихся в концлагерях ОГПУ беззакониях, чтоб свалить очередного генерального прокурора, а главе группы сесть на его месте, протянув за собой всю группу на более тепленькие местечки. Хотя в высших сферах все знали об ужасах концлагерей, но для выступления с успехом в какой-либо высшей инстанции, хотя бы на заседании политбюро, необходимы были для обвинений конкретные данные с датами, фамилиями виновных. Для сбора таких данных возможно и был заслан Гарри в концлагерь, а может быть он и сам вызвался на это по своей склонности к авантюрам. Техника оформления Гарри заключенным могла быть различная. Или о мнимом заключенном знал кто-либо из членов коллегии ОГПУ, оформивший приговор коллегии ОГПУ, а может быть никто из членов коллегии и не подозревал, а просто проштамповал на заседании приговор предложенный следователем, которого Гарри допрашивал по анонимному доносу. Такого доноса было совершенно достаточно для ареста Гарри, который со способностями литератора сам на себя написал при допросах тома своих несуществующих преступлений, чтоб получить приговор пожестче, выполнить поставленную цель попасть в лагерь особого назначения в Соловки. Надо полагать что Гарри шел на большой риск, свойственный ему, как большому авантюристу, так как малейшая осечка в заранее продуманной схеме его заключения в концлагерь могла стоить ему жизни.
Возможно что все же эта авантюра в конце концов привела Гарри к смерти в 1937-39 годах, поскольку Гарри слишком много узнал о концлагерях. Сталин постепенно физически уничтожал всех тех, кто в процессе «работы» под его руководством узнавал, по его мнению, слишком много о его грязных делах, каким «пороком» безусловно обладали Ягода и члены ОГПУ Берман, Беленький, Бокий, Вуль и другие, которых Сталин сначала отстранил от занимаемых должностей, объявив уголовными преступниками, а затем их расстреляли в 1936-37 годах. Сталин, творя черные дела, любил подчас выставить себя поборником правды для достижения своих целей. Не материалами ли Гарри воспользовался он при расправе с Ягодой и компанией, вменив им в преступление лагерные порядки, в то же время отлично зная их ранее и без материалов Гарри и не изменив эти порядки и после отстранения Ягоды?
Достоверно ничего не известно и эти свои предположения я высказал опираясь лишь на свои наблюдения, как Гарри интересовался подробностями лагерной жизни до его заключения в лагерь (о периоде просиженном им самим ему нечего было спрашивать, поскольку он изучил все лично), как много писал Гарри в лагере и тщательно скрывал написанное, как не дал вскрыть свои чемоданы, как загадочно он был освобожден из лагеря и затем продолжал работать корреспондентом «Известий», как и до заключения, чего бы никогда не допустили для лица прошедшего через ОГПУ по 58 статье.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Авантюрист Гарри не погиб в 1937-39 годах. О его жизни есть статья в Википедии , но о Соловецком периоде жизни Гарри там нет ни слова, что может служить косвенным подтверждением того, что на Соловках Гарри находился по службе. О жизни Гарри в Норильске рассказано здесь: http://www.memorial.krsk.ru/memuar/Kasabova/11/Scsheglov.htm .
Солоневич Иван Лукьянович: «…Гарри, судорожно шагая из угла в угол московской комнатушки, рассказывал чудовищные вещи о великом соловецком истреблении людей и истерически повторял:
- Нет, зачем мне показали все это? Зачем мне дали возможность видеть все это? Ведь я когда-то верил»
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ
С 1931 года в концлагерь по 58 статье начали прибывать, хотя и в одиночку, члены партии большевиков, даже не так называемые троцкисты, которых всех пересажали еще в конце двадцатых годов. Одинаковая с князьями и дворянами участь прибывавших партийцев вызвала глубокое изумление у нас, у заключенных, и мы смотрели на них со смешанным чувством непонимания и опаски.
***
Одним из таких партийцев, врезавшимся мне в память, был известный в то время корреспондент газеты «Известия» Гарри. Он прибыл в лагерь на Соловки в 1930 году, обвиненный чуть ли не по всем пунктам 58 статьи от вооруженного восстания против советской власти до саботажа и приговоренный к расстрелу, который был ему заменен 10 годами заключения в концлагере. Щупленький брюнет с относительно большой головой, большими черными глазами, довольно смуглой кожей, Гарри смахивал на молдаванина или румына, но безусловно в его жилах текла и цыганская кровь. Очень подвижный, властный по натуре, он как-то умел навязывать всем свою точку зрения и, даже волю, как само собой разумеющееся и, ни в коем случае, никем неопровержимое. Все это делало его довольно неприятным типом, несмотря на безупречную вежливость и обаятельные манеры при деловых разговорах.
По его хватке, а также отчасти по его рассказам о себе, можно было вывести о его большой склонности к авантюризму. С Гарри надо было быть очень осмотрительным, чтоб не быть завлеченным к какую-нибудь авантюру, от которых он и в лагере не мог удержаться. Мое знакомство с ним произошло, когда он был назначен цензором КВБ (культурно-воспитательное бюро) Кремлевского лагпункта на Соловках. Я не знаю сколько времени его держали на общих работах, или как коммунист, он их миновал, но факт остается фактом, что уже в 1930 году он сменил чекистку Лобанову на должности цензора. Последнее тоже было необычным, так как 58 статью и близко не подпускали к культурно-воспитательной работе, а тем более на должность цензора, которое занимали исключительно только чекисты заключенные или вольнонаемные-штрафники.
Для характеристики Гарри я остановлюсь поподробнее на первом приеме у него, на который я попал, как редактор стенгазеты «Электропредприятий» с заметками на цензуру для очередного номера стенгазеты. Впечатление, которое Гарри произвел на меня в этот прием, пожалуй, является наиболее точным, поскольку у меня не могло быть никакого при этом свидании предвзятого мнения. Я не знал, что Гарри коммунист, что он корреспондент «Известий», я даже не знал его фамилии. Я пришел в цензуру КВБ, куда я ходил обычно без всякого удовольствия, с заранее напряженными нервами. Лобанова всегда облекала проверку материалов атмосферой таинственности и значимости доверенной ей работы. Она всегда оставляла весь материал у себя, пронумеровав листы, и предлагала явиться за ним в определенный день, которого я всегда ждал с взвинченными нервами, так как никогда нельзя было быть заранее уверенным, что в припадке бдительности, Лобанова не найдет чего-нибудь предосудительного в той или иной заметке, уже не говоря о том, что вычеркнутые ею целые фразы искажали смысл заметки и делали ее непригодной для помещения в стенгазету. Кроме того Лобанова вела список всех стенкоров, спрашивая, если попадалась новая фамилия, по какой статье сидит, на какой срок и социальное происхождение. Такими вопросами я никогда не интересовался, не хотел быть каким-то стукачом и из-за этого часто получал от Лобановой поучения о необходимости бдительности с моей стороны, как редактора стенгазеты. Все эти сведения Лобанова могла получить и конечно получала в ИСЧ, но она не хотела обременять себя лишней работой.
Гарри стал сразу проверять при мне материал, который я принес. Начал с передовицы и, к моему удивлению, непочтительно хмыкнул, когда дошел до фамилии Сталина, а по окончании прочтения, не глядя на меня, спросил кто автор передовицы. Передовица была написана мной, Гарри, также не глядя на меня, отпустил по моему адресу комплимент (не то всерьез, не то с насмешкой, я так и не понял): «Не плохо Вы политграмотны». Далее я поразился с какой легкостью Гарри выправлял стилистические погрешности в заметках, которые я старался выправить предварительно до подачи материала, особенно у малокультурных стенкоров. Из-под пера Гарри вышли совсем неузнаваемые заметки, ничуть не потерявшие первоначальный смысл. Сказывалась его корреспондентская практика. Некоторыми стенкорами Гарри заинтересовался, но спрашивал у меня не статью, не срок, не социальное происхождение, как Лобанова, а кем работает данный стенкор. На всю цензуру с правкой заметок ушло не более четверти часа, Гарри поставил свою визу, вручил мне весь материал и только спросил давно ли я работаю редактором. «Пишите короткими фразами, они доходчивее для масс, длинными Вы только отпугнете читателей», - сказал Гарри мне на прощание. Выходя от такого цензора у меня гора с плеч свалилась.
Настойчиво выправляя мою стилистику и в последующие разы, Гарри принес мне очень много пользы в выработке корреспондентского стиля, за что я остался ему благодарен на всю жизнь. Я действительно научился у него писать и править заметки языком коротких фраз, легко читавшихся и безупречных по стилистике.
Гарри или очень быстро схватывал сущность заметки или он тщательно проверял материал, но на заметки написанные литературно он почти автоматически ставил свою визу. Задерживался Гарри лишь на правке стилистики, когда у меня самого предварительно ничего не выходило. И, тем не менее, иногда Гарри делал замечания «беззубо» и просил пояснить меня в чем дело. А когда я ему рассказывал суть дела, вызвавшего эту критическую заметку, Гарри тут же превращал заметку в острый фельетон, добавляя: «Не бойтесь, поместите, я Вас поддержу».
Сколько раз, бывая в кабинете у Гарри, я неизменно заставал его за писанием, которое он неизменно быстро прикрывал чистым листом бумаги, а потом засовывал в ящик стола, где мелькали стопы исписанной бумаги. Я не думал, что он пишет доносы на заключенных в ИСЧ, хотя его могли, как коммуниста обязать быть стукачом. Я скорее предполагал, что Гарри, как корреспондент, пишет статьи в лагерную газету «Перековка». В разговорах со мной не чувствовалось обычного стукаческого выспрашивания, не было у Гарри и стукаческих кляузных вопросов, политики Гарри в разговоре никогда не касался. Единственно что Гарри явно интересовало, хотя он это и пытался тщательно маскировать, так это детали лагерного быта в годы предшествовавшие его заключению в лагерь, в том числе прием этапов, распределение заключенных на работы, условия труда, отношение к заключенным вольнонаемной и заключенной администрации.
После просмотра принесенного мною материала, Гарри меня задерживал разговорами на литературную тему, о достоинстве того или иного произведения, рекомендовал мне много книг для чтения. Литературу, как старую, так и новую он знал блестяще и его оценка произведений всегда удивляла меня точностью его суждений. Из него вышел бы прекрасный литературный критик.
Вперемешку с высказываниями о литературе, Гарри рассказывал иногда и эпизоды из гражданской войны, в которой участвовал в рядах Красной армии под командованием комкора Котовского, будучи одним из адъютантов последнего и после гражданской войны до убийства Котовского в 1926 году. Котовского Гарри знал превосходно, охарактеризовав его в весьма нецензурных выражениях, как большого любителя женского пола, от какого порока он и погиб. Гарри подробно рассказал, как Котовского со своей женой с поличным поймал его адъютант, пристреливший тут же в кабинете комкора и Котовского и свою жену и сам покончивший самоубийством. Гарри не говорил о своей связи с Котовским в дореволюционное время, но судя по его рассказам об их, с Котовским, любовных похождениях в дореволюционной Одессе ими было немало истрачено денежек на женщин из сумм экспроприированных у «экспроприаторов» Котовским. В этих своих рассказах Гарри выглядел омерзительно. Насколько Гарри поднимался, рассуждая о литературе, настолько мелкосортным мужчиной он предстал передо мной по этим рассказам.
Незадолго до очередной смены генеральных прокуроров в 1932 году Гарри внезапно был освобожден из лагеря. Гарри к тому времени был весьма известен на Соловках и его освобождение вызвало сенсацию. Это было беспрецедентно, чтоб смертник, то есть заключенный, имевший расстрел, был освобожден досрочно из концлагеря, да еще не отсидевши и двух лет, да еще по «чистой», то есть без всяких ограничений в дальнейшем местожительстве, выборе профессии и т.п. Некоторые оптимисты даже увидели в освобождении Гарри новую эру советского правосудия, в которой надо ждать освобождение из лагеря всех заключенных по 58 статье. Излишне говорить о несбывшихся этих мечтаний. Но еще большую сенсацию вызвал трюк проделанный Гарри при посадке его на пароход. Он не дал ни помкомроты, ни оперативнику ИСЧ обыскать два чемодана, которые были при нем, что делали у всех заключенных и освобожденных при отправке их на материк. Гарри заявил о нахождении в чемоданах документов чрезвычайной секретности подлежащих прочтению только членами коллегии ОГПУ. Мелких сошек испугал властный тон Гарри и они не решились дотронуться до чемоданов. Действительно ли были в чемоданах у Гарри собранные им материалы о деятельности соловецкого начальства, или просто в отместку на прощание Гарри хотел пугнуть соловецкое начальство, у которого рыльце всегда было в пушку, так и осталось неизвестным. Так или иначе в этом поступке Гарри проявилась в полной мере его склонность к авантюризму. Когда Гарри уже был далеко со своими чемоданами очевидцы (надо помнить пословицу «врет как очевидец») стали утверждать как будто бы видели укладку Гарри в чемоданы большого количества стоп исписанной бумаги. Не отрицая возможности такого факта, я все же должен сказать, что Гарри был не такой дурак, чтоб укладывать материалы на глазах у посторонних, результаты почти двухлетнего его труда на Соловках.
Вскоре в «Известиях» снова появились корреспонденции за подписью Гарри, хотя и реже, чем до его заключения в концлагерь. С середины 1937 года корреспонденции с подписью Гарри в газете прекратились. Очевидно Гарри «пал жертвой неоправданных репрессий во время культа личности», как принято теперь писать об известных большевицких деятелях, ликвидированных по приказу Сталина по спискам составленным Маленковым в 1937-39 годах.
По мере отдаления во времени от моего знакомства с Гарри, при воспоминаниях о нем, я все чаще и чаще задаю себе вопрос действительно ли Гарри был пострадавшим, как все заключенные по 58 статье, лицом попавшим в поле зрения ОГПУ, что рано или поздно приводило к аресту, расстрелу или заключению в концлагерь, или Гарри был специально заслан в концлагерь какой-то группой или группкой из высших сфер, как осведомитель, сексот для получения точной информации о действительном положении дел в концлагерях и в особенности таком, как Соловецкое отделение особого назначения СЛАГа?
С разгромом троцкизма, физической ликвидацией троцкистов или изоляцией их в концлагерях, ссылках и политизоляторах, борьба за власть в большевицкой партии в начале тридцатых годов вылилась исключительно в верхушке партии за тепленькие местечки в окружении Сталина, положение которого, как вождя, к тому времени стало вполне незыблемым. Даже Кирову, за которого, как свидетельствует Хрущев на ХХ съезде КПСС, на XVII съезде партии проголосовало 70% делегатов съезда, вряд ли удалось бы свалить Сталина, если бы даже он и не был бы убит, из предосторожности по приказу Сталина, в 1934 году. Отголоски этой подспудной драки за тепленькие местечки лишь глухо проникали в концлагеря в виде известий о смене генеральных прокуроров, сменой которых заключенные интересовались из чисто шкурных интересов. Обойденные в продвижении по строго установившейся к тридцатым годам, партийной иерархической лестнице искали компрометирующих материалов о деятельности своих более счастливых соперников, чтоб накопив таковой свернуть последним шею и самим сесть на их места повыше. Эта общность интересов обойденных кандидатов на продвижение объединяла их, если можно так выразиться, по вертикали в более или менее многочисленные группы и, когда главе такой группы удавалось, при помощи собранной информации, свалить ранее счастливого соперника и сесть на его место, участникам всей группы давались соответствующие повышения на места изгоняемых приспешников сваленного партийного работника. Не исключением из этого правила был и аппарат ОГПУ, где эти дрязги, подсиживание друг друга были не меньше, а может быть даже и больше, чем в партийном и советском аппаратах. Незыблемой, плотно усевшейся в кресла, была только коллегия ОГПУ, точно и неуклонно исполнявшая волю Сталина и потому недосягаемая для воздействия на нее чьих-либо происков. Правда обстоятельства смерти председателя ОГПУ Менжинского, какой пост сразу же занял его помощник Ягода, вызвало много толков, отражавших мнение о причастности Ягоды к смерти Менжинского в целях своего личного продвижения.
Вполне возможно существование одной из вышеописанных групп во главе с кандидатом на должность генерального прокурора, который формально через своего помощника по наблюдению за деятельностью ОГПУ, отвечал за работу ОГПУ. Создалась необходимость для такой группы получить веские компрометирующие данные о творящихся в концлагерях ОГПУ беззакониях, чтоб свалить очередного генерального прокурора, а главе группы сесть на его месте, протянув за собой всю группу на более тепленькие местечки. Хотя в высших сферах все знали об ужасах концлагерей, но для выступления с успехом в какой-либо высшей инстанции, хотя бы на заседании политбюро, необходимы были для обвинений конкретные данные с датами, фамилиями виновных. Для сбора таких данных возможно и был заслан Гарри в концлагерь, а может быть он и сам вызвался на это по своей склонности к авантюрам. Техника оформления Гарри заключенным могла быть различная. Или о мнимом заключенном знал кто-либо из членов коллегии ОГПУ, оформивший приговор коллегии ОГПУ, а может быть никто из членов коллегии и не подозревал, а просто проштамповал на заседании приговор предложенный следователем, которого Гарри допрашивал по анонимному доносу. Такого доноса было совершенно достаточно для ареста Гарри, который со способностями литератора сам на себя написал при допросах тома своих несуществующих преступлений, чтоб получить приговор пожестче, выполнить поставленную цель попасть в лагерь особого назначения в Соловки. Надо полагать что Гарри шел на большой риск, свойственный ему, как большому авантюристу, так как малейшая осечка в заранее продуманной схеме его заключения в концлагерь могла стоить ему жизни.
Возможно что все же эта авантюра в конце концов привела Гарри к смерти в 1937-39 годах, поскольку Гарри слишком много узнал о концлагерях. Сталин постепенно физически уничтожал всех тех, кто в процессе «работы» под его руководством узнавал, по его мнению, слишком много о его грязных делах, каким «пороком» безусловно обладали Ягода и члены ОГПУ Берман, Беленький, Бокий, Вуль и другие, которых Сталин сначала отстранил от занимаемых должностей, объявив уголовными преступниками, а затем их расстреляли в 1936-37 годах. Сталин, творя черные дела, любил подчас выставить себя поборником правды для достижения своих целей. Не материалами ли Гарри воспользовался он при расправе с Ягодой и компанией, вменив им в преступление лагерные порядки, в то же время отлично зная их ранее и без материалов Гарри и не изменив эти порядки и после отстранения Ягоды?
Достоверно ничего не известно и эти свои предположения я высказал опираясь лишь на свои наблюдения, как Гарри интересовался подробностями лагерной жизни до его заключения в лагерь (о периоде просиженном им самим ему нечего было спрашивать, поскольку он изучил все лично), как много писал Гарри в лагере и тщательно скрывал написанное, как не дал вскрыть свои чемоданы, как загадочно он был освобожден из лагеря и затем продолжал работать корреспондентом «Известий», как и до заключения, чего бы никогда не допустили для лица прошедшего через ОГПУ по 58 статье.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Авантюрист Гарри не погиб в 1937-39 годах. О его жизни есть статья в Википедии , но о Соловецком периоде жизни Гарри там нет ни слова, что может служить косвенным подтверждением того, что на Соловках Гарри находился по службе. О жизни Гарри в Норильске рассказано здесь: http://www.memorial.krsk.ru/memuar/Kasabova/11/Scsheglov.htm .
Солоневич Иван Лукьянович: «…Гарри, судорожно шагая из угла в угол московской комнатушки, рассказывал чудовищные вещи о великом соловецком истреблении людей и истерически повторял:
- Нет, зачем мне показали все это? Зачем мне дали возможность видеть все это? Ведь я когда-то верил»
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ