Два бессвядомых
Психоаналитическая техника действует приблизительно теми же методами, которые используют для подготовки медуима; она состоит в снятии «цензуры», бессознательных или полусознательных запретов с целью облегчить вхождение в такие состояния, при которых за счёт спонтанных умственных ассоциаций, воспоминаний, сновидений, аналогий, непроизвольных жестов и т.п. всплывают бессознательные побуждения и комплексы. Применительно к субъекту эта практика сводится к развитию способности к detente (фр. разрядке - прим. пер.) и «регрессии», но эта приобретенная способность прямо противоположна той, которая необходима для достижения цельности личности. Более того, сама техника переноса и та роль, которую играет психоаналитик в подобного рода практиках, становятся последней инстанцией, препятствующей интеграции. «Я» не просто открывает двери своего «подполья», но делает это ровно настолько, насколько отдаётся во власть другой личности, что нередко приводит к возникновению двусмысленных и патологических ситуаций в отношениях между психоаналитиком и его клиентом. Что же до познания бессознательного, распознания различных влечений, то здесь также главным действующим лицом является не сам субъект непосредственно, но психоаналитик - индуктивным или герменевтическим, а, следовательно, всегда гипотетическим способом - обрабатывающий материал, полученный от субъекта, находящегося в вышеописанном состоянии; позднее «как бы пробудившись» субъект может распознать истину в словах психоаналитика, но и здесь необходимо постоянно помнить о той роли, которую играет в этом процессе внешнее внушение. В любом случае не может быть никакой речи о непосредственном познании, поскольку, как уже говорилось, оно априорно исключено с того момента, как только «Оно» отождествляют с бессознательным.
Между тем, если говорить не об «анализе», но об интеграции личности, первым шагом к её достижению должно бы стать умение чувствовать того «другого», которого носит «Я» в собственной груди; Юнг справедливо говорил здесь об аниме, иррациональной, демонической сущности, противостоящей анимусу, который собственно и является личностным началом. Затем следовало бы отделиться от этого «другого». Далее необходимо разорвать, насколько это возможно, те связи, которые желание установило между тем, кто переживает и предметом переживания, как внешним, так и внутренним. До тех пор, пока мы отождествляем себя с тем, что действует на нас, мы не можем познать его; отсоединившись, освободившись от преград, существующих в нашем «Я», мы, условно говоря, увидим его перед собой.
Теперь перейдем к другой области, к которой привлек внимание психоанализ, (а также некоторые исследования, связанные с гипнозом, например, касающиеся постгипнотического внушения) что можно поставить ему в заслугу. Действительно психоаналитические исследования приводят к констатации наличия не одного, но двух видов бессознательного. Помимо активных и бессознательных динамизмов «Оно», существует другое бессознательное, которое действует тонко и умно, проникая сквозь сеть бодрствующего сознания. Различные процессы цензуры, торможения, запрета, подавления, а также сублимации и защиты «Я» разворачиваются в полутьме и только путём трудоёмкой психоаналитической процедуры можно обнаружить его существование и восстановить его модальности (в фрейдистской терминологии его называют «предсознанием» в отличие от бессознательного). Но надо помнить, что «влияния», участвующие в подобных процессах, действуют не только на отношения между «Я» и либидо, но заходят гораздо дальше. В некоторых случаях они даже могут вывести нас на более широкий уровень, где открывается тайна происхождения теорий, внушений и «мифов», которые в истории цивилизации обычно оцениваются как «спонтанные» или объясняются внешними, двухмерными факторами. Впрочем, так или иначе, это второй аспект, в связи с которым психоанализ мог по праву забить тревогу. Итак, следует констатировать существование отличной от известного подсознания «подпольной логики», действующей между различными формами сознания. Но технике психоанализа следует противопоставить дисциплину подлинного преодоления и консолидации личности, направленной на утончение прямого восприятия, каковое, в некотором смысле создавая новые чувства, позволяет побороть тонкие инфрасознательные влияния, которые определяют отдельные процессы, суждения и решения бодрствующего сознания. На дальнейшей стадии это позволит непосредствнно увидеть внеиндивидуальные источники этих влияний. Освободившись от ограничений ложного «Я», порог обычного сознания сдвигается, что позволяет разглядеть не только формы обычного сознания, но также корни, ранее скрытые в темных и глубоких водах сублиминального (подпорогового).
Подобные дисциплины в традиционных обществах имели статус науки. Психоанализ, притязающий на «большее проникновение вглубь» (Юнг), на самом деле делает только первые шаги в этом направлении. Теперь перейдем к разговору о настоящем подсознательном и его исследовании, а лучше сказать, о его разрушении. Ограничимся на данный момент несколькими краткими замечаниями, поскольку мы ещё вернемся к этой теме в одной из последующих глав. Помимо только что описанного и действующего согласно «логике подполья» подсознания, оно включает чётко различающиеся слои или «области». Сначала, надо рассмотреть ту область подсознания, основу которой составляет желание или cupiditas в ранее указанном сверхиндивидуальном, метафизическом смысле; это та самая сила, которая привела к падению из состояния «бытия» и рождению в телесном мире становления. С космологической точки зрения это целиком «демоническая» область, независимо от разнообразия её форм. К этому слою подсознательного относятся корни душ рас, а также человеческих инстинктов и страстей. Когда некоторые психоаналитики говорят о драматизации коллективного и «филетического» бессознательного в виде типичных символов, когда Юнг, по-своему, в иррационально-психоаналитическом ключе перелагая платоническое учение об идеях, рассуждает о так называемых архетипах, мы оказываемся именно в этой области «Оно».
Это бессознательное всегда характеризуется как некая преграда. Установление контакта с ним требуется только для того, чтобы его пересечь, преодолеть, одержать победу над ним. Миф символизирует это различными способами. «Герой», нисходящий в «ад» или проникающий в «пещеру», где он встречает змею, дракона или быка, аллегорически выражает сознательное начало, обретающее цельность путём восхождения, за счёт преодоления этой преграды-порога и встречи с изначальным импульсом. В мифе победа «героя» над символической дикой тварью и её убийство ведёт к перерождению, к новой жизни; воскрешение, обретение «живой воды» или «напитка бессмертных» следует за нисхождением в «ад»; в митраизме колосья жизни рождаются из смертельной раны, нанесённой быку; «девственницу» спасают от дракона, завладевают плодом бессмертия или другим равнозначным символическим предметом (см. миф о Геракле, Ясоне и т.п.) и т.д. Эти события связаны не с сексуальностью, - даже в самом широко значении этого понятия - но с трансцендентальным воздействием на силу, которая удерживает сознание в условиях животного тела; целью является возвращение личности, обретающей цельность, в состояние «бытия», по сравнению с которым обычное человеческое существование традиционно сравнивалось с состоянием падения, оцепенения, опьянения, паралича.
Это состояние «бытия» является по-настоящему сверхъестественным, «метафизическим» состоянием. Восстановление связи с ним равнозначно пробуждению. Тогда вновь открывается путь к разрешению и устранению того «бессознательного», которое современные психологи ошибочно считают самопричинным началом. Действительно, в последних глубинах, за областью «желания» бессознательное существует, условно говоря, только как задача для высшего сознания. Составляющие его слои или уровни прямо соответствуют потенциям сверхсознания, уровням достигнутой цельности; тому, что в дальневосточной традиции описывается выражением - «спаять сломанный меч».
Восхождение в эти высшие регионы равноценно пониманию того, что оставленный позади мир бессознательного, несмотря на большую степень его реальности сравнительно с миром людей и вещей, тем не менее, на космологическом уровне соответствует тем регионам индивидуального сознания, которые связаны с царством сна, сновидений, галлюцинаций, навязчивых моноидей. Метафизически этот мир выглядит как мир сновидений и призраков, которому уже Гомер противопоставлял мир правдивого видения. Когда сверхсознание достигает этих глубин, кошмар улетучивается, облака рассеиваются, призраки исчезают, психические осадки окончательно растворяются. На границе того, что в ином случае оборачивается глубоким сном без сновидений, сверхсознанию открывается знание о различных ступенях сверхреальности (ὐπερκοσμία древних, «умопостигаемых формах» реального мира). Это, в первую очередь, те формы, которые в целом определяют опыт мира - тот опыт, который в обычном человеке, как принято считать, формируется без вмешательства его «Я» и его воли. Далее происходит переход от этого космического миража в состояние чистых метафизических смыслов, что до некоторой степени соответствует тому, что иногда называли реализацией sub specie aeternitatis.
Едва ли стоит ли говорить о том, что эти горизонты совершенно неведомы психоанализу. Не ведая даже личности в подлинном смысле этого слова, ещё меньше он способен постичь смысл идеала сверхсознательной личности (либо же усмотрит в нём крайнее обострение истерико-аутистского Ichideal). Свойственный ему метод, известный как «глубинная психология», позволяет лишь вскользь прикоснуться к этому идеалу, причём это прикосновение такого рода, которое мгновенно уродует всё, к чему прикасается, вместо того, чтобы дорасти до трансцендентальной психологии. Как мораль, эта психология в лучшем случае сводится к мистике инстинкта и иррационального; как мировоззрение - к чистому натурализму. Обращаясь к современному человеку, психоанализ бьёт тревогу, ставит проблему, но не делает ничего для формирования сверхсознания и сверхиндивидуальности, которые могли бы решить эту проблему; между тем, это могло бы устранить те опасности анализа, которые приводят к осложнениям даже с чисто материальной точки зрения, и непосредственно познать природу и разнообразие тех подпольных сил, с которыми приходится иметь дело. Когда же психоанализ преодолевает собственную ограниченность и, как мнится психоаналитикам, высвечивает нечто первозданное и древнее, когда он вырывается за рамки области, населённой химерами безумцев, истериков и невротиков, и неудержимым галопом мчится по неизведанному пространству на скакунах различных комплексов сексуализированного либидо, каковые, с его точки зрения являются высшими принципами, наилучшим образом объясняющим мир мифов и символов, более того, любое духовное явление, он предоставляет собой самый жалкий - и самый настораживающий - образец учёного невежества нашего времени.
Из того факта, что ортодоксальный психоанализ является творением еврея, а среди психоаналитиков очень высок процент евреев, каждый может сделать соответствующие выводы, исходя из собственного отношения к еврейскому вопросу в целом. (Впрочем, сразу отметим, что Юнг с его более тонкой и «одухотворённой» версией психоанализа, тем не менее, столь же опасной, как и другие, не является евреем; а в области общей психотерапии одним из лучших критиков психоанализа, который, как и мы, критикует его, главным образом с точки зрения ценностей личности, является евреем (см. В. Франкл, «Aerzliche Seelsorge», Вена, 1946)). Как бы то ни было, безусловно то, что, если бы нам пришлось психоанализировать психоанализ как общее явление, мы обнаружили бы в его основании Schadenfreude, злорадство, требующее унижения и осквернения не только других и духовного мира в целом, но с точки зрения общего мировоззрения, также и самих себя; это как бы проявление одного из самосадистских комплексов, о которых мы уже говорили, в обличье «науки». Одновременно это своего рода дополнение дарвинистского мифа, в котором проявляется та же склонность к бессознательной радости от возможности свести высшее к низшему, человеческое к животному и примитивно-дикарскому, которая сквозит в теории «эволюции». Таким образом - как уже было сказано - психоанализ, как общее явление, является символом, знамением времени. От западного человека - от его способности восстановить утраченную цельность или окончательно подчиниться процессу духовного регресса, длящегося веками - зависит, будет ли психоаналитический миф признан завтра истиной или ложью.
(с) Julius Evola, глава з кнігі "Maschera e volto dello Spiritualismo Contemporaneo" (1932), пераклад Вікторыі Ванюшкінай.
Грунтоўная крытыка псіхааналіза з традыцыйнага пункту гледжання.
Между тем, если говорить не об «анализе», но об интеграции личности, первым шагом к её достижению должно бы стать умение чувствовать того «другого», которого носит «Я» в собственной груди; Юнг справедливо говорил здесь об аниме, иррациональной, демонической сущности, противостоящей анимусу, который собственно и является личностным началом. Затем следовало бы отделиться от этого «другого». Далее необходимо разорвать, насколько это возможно, те связи, которые желание установило между тем, кто переживает и предметом переживания, как внешним, так и внутренним. До тех пор, пока мы отождествляем себя с тем, что действует на нас, мы не можем познать его; отсоединившись, освободившись от преград, существующих в нашем «Я», мы, условно говоря, увидим его перед собой.
Теперь перейдем к другой области, к которой привлек внимание психоанализ, (а также некоторые исследования, связанные с гипнозом, например, касающиеся постгипнотического внушения) что можно поставить ему в заслугу. Действительно психоаналитические исследования приводят к констатации наличия не одного, но двух видов бессознательного. Помимо активных и бессознательных динамизмов «Оно», существует другое бессознательное, которое действует тонко и умно, проникая сквозь сеть бодрствующего сознания. Различные процессы цензуры, торможения, запрета, подавления, а также сублимации и защиты «Я» разворачиваются в полутьме и только путём трудоёмкой психоаналитической процедуры можно обнаружить его существование и восстановить его модальности (в фрейдистской терминологии его называют «предсознанием» в отличие от бессознательного). Но надо помнить, что «влияния», участвующие в подобных процессах, действуют не только на отношения между «Я» и либидо, но заходят гораздо дальше. В некоторых случаях они даже могут вывести нас на более широкий уровень, где открывается тайна происхождения теорий, внушений и «мифов», которые в истории цивилизации обычно оцениваются как «спонтанные» или объясняются внешними, двухмерными факторами. Впрочем, так или иначе, это второй аспект, в связи с которым психоанализ мог по праву забить тревогу. Итак, следует констатировать существование отличной от известного подсознания «подпольной логики», действующей между различными формами сознания. Но технике психоанализа следует противопоставить дисциплину подлинного преодоления и консолидации личности, направленной на утончение прямого восприятия, каковое, в некотором смысле создавая новые чувства, позволяет побороть тонкие инфрасознательные влияния, которые определяют отдельные процессы, суждения и решения бодрствующего сознания. На дальнейшей стадии это позволит непосредствнно увидеть внеиндивидуальные источники этих влияний. Освободившись от ограничений ложного «Я», порог обычного сознания сдвигается, что позволяет разглядеть не только формы обычного сознания, но также корни, ранее скрытые в темных и глубоких водах сублиминального (подпорогового).
Подобные дисциплины в традиционных обществах имели статус науки. Психоанализ, притязающий на «большее проникновение вглубь» (Юнг), на самом деле делает только первые шаги в этом направлении. Теперь перейдем к разговору о настоящем подсознательном и его исследовании, а лучше сказать, о его разрушении. Ограничимся на данный момент несколькими краткими замечаниями, поскольку мы ещё вернемся к этой теме в одной из последующих глав. Помимо только что описанного и действующего согласно «логике подполья» подсознания, оно включает чётко различающиеся слои или «области». Сначала, надо рассмотреть ту область подсознания, основу которой составляет желание или cupiditas в ранее указанном сверхиндивидуальном, метафизическом смысле; это та самая сила, которая привела к падению из состояния «бытия» и рождению в телесном мире становления. С космологической точки зрения это целиком «демоническая» область, независимо от разнообразия её форм. К этому слою подсознательного относятся корни душ рас, а также человеческих инстинктов и страстей. Когда некоторые психоаналитики говорят о драматизации коллективного и «филетического» бессознательного в виде типичных символов, когда Юнг, по-своему, в иррационально-психоаналитическом ключе перелагая платоническое учение об идеях, рассуждает о так называемых архетипах, мы оказываемся именно в этой области «Оно».
Это бессознательное всегда характеризуется как некая преграда. Установление контакта с ним требуется только для того, чтобы его пересечь, преодолеть, одержать победу над ним. Миф символизирует это различными способами. «Герой», нисходящий в «ад» или проникающий в «пещеру», где он встречает змею, дракона или быка, аллегорически выражает сознательное начало, обретающее цельность путём восхождения, за счёт преодоления этой преграды-порога и встречи с изначальным импульсом. В мифе победа «героя» над символической дикой тварью и её убийство ведёт к перерождению, к новой жизни; воскрешение, обретение «живой воды» или «напитка бессмертных» следует за нисхождением в «ад»; в митраизме колосья жизни рождаются из смертельной раны, нанесённой быку; «девственницу» спасают от дракона, завладевают плодом бессмертия или другим равнозначным символическим предметом (см. миф о Геракле, Ясоне и т.п.) и т.д. Эти события связаны не с сексуальностью, - даже в самом широко значении этого понятия - но с трансцендентальным воздействием на силу, которая удерживает сознание в условиях животного тела; целью является возвращение личности, обретающей цельность, в состояние «бытия», по сравнению с которым обычное человеческое существование традиционно сравнивалось с состоянием падения, оцепенения, опьянения, паралича.
Это состояние «бытия» является по-настоящему сверхъестественным, «метафизическим» состоянием. Восстановление связи с ним равнозначно пробуждению. Тогда вновь открывается путь к разрешению и устранению того «бессознательного», которое современные психологи ошибочно считают самопричинным началом. Действительно, в последних глубинах, за областью «желания» бессознательное существует, условно говоря, только как задача для высшего сознания. Составляющие его слои или уровни прямо соответствуют потенциям сверхсознания, уровням достигнутой цельности; тому, что в дальневосточной традиции описывается выражением - «спаять сломанный меч».
Восхождение в эти высшие регионы равноценно пониманию того, что оставленный позади мир бессознательного, несмотря на большую степень его реальности сравнительно с миром людей и вещей, тем не менее, на космологическом уровне соответствует тем регионам индивидуального сознания, которые связаны с царством сна, сновидений, галлюцинаций, навязчивых моноидей. Метафизически этот мир выглядит как мир сновидений и призраков, которому уже Гомер противопоставлял мир правдивого видения. Когда сверхсознание достигает этих глубин, кошмар улетучивается, облака рассеиваются, призраки исчезают, психические осадки окончательно растворяются. На границе того, что в ином случае оборачивается глубоким сном без сновидений, сверхсознанию открывается знание о различных ступенях сверхреальности (ὐπερκοσμία древних, «умопостигаемых формах» реального мира). Это, в первую очередь, те формы, которые в целом определяют опыт мира - тот опыт, который в обычном человеке, как принято считать, формируется без вмешательства его «Я» и его воли. Далее происходит переход от этого космического миража в состояние чистых метафизических смыслов, что до некоторой степени соответствует тому, что иногда называли реализацией sub specie aeternitatis.
Едва ли стоит ли говорить о том, что эти горизонты совершенно неведомы психоанализу. Не ведая даже личности в подлинном смысле этого слова, ещё меньше он способен постичь смысл идеала сверхсознательной личности (либо же усмотрит в нём крайнее обострение истерико-аутистского Ichideal). Свойственный ему метод, известный как «глубинная психология», позволяет лишь вскользь прикоснуться к этому идеалу, причём это прикосновение такого рода, которое мгновенно уродует всё, к чему прикасается, вместо того, чтобы дорасти до трансцендентальной психологии. Как мораль, эта психология в лучшем случае сводится к мистике инстинкта и иррационального; как мировоззрение - к чистому натурализму. Обращаясь к современному человеку, психоанализ бьёт тревогу, ставит проблему, но не делает ничего для формирования сверхсознания и сверхиндивидуальности, которые могли бы решить эту проблему; между тем, это могло бы устранить те опасности анализа, которые приводят к осложнениям даже с чисто материальной точки зрения, и непосредственно познать природу и разнообразие тех подпольных сил, с которыми приходится иметь дело. Когда же психоанализ преодолевает собственную ограниченность и, как мнится психоаналитикам, высвечивает нечто первозданное и древнее, когда он вырывается за рамки области, населённой химерами безумцев, истериков и невротиков, и неудержимым галопом мчится по неизведанному пространству на скакунах различных комплексов сексуализированного либидо, каковые, с его точки зрения являются высшими принципами, наилучшим образом объясняющим мир мифов и символов, более того, любое духовное явление, он предоставляет собой самый жалкий - и самый настораживающий - образец учёного невежества нашего времени.
Из того факта, что ортодоксальный психоанализ является творением еврея, а среди психоаналитиков очень высок процент евреев, каждый может сделать соответствующие выводы, исходя из собственного отношения к еврейскому вопросу в целом. (Впрочем, сразу отметим, что Юнг с его более тонкой и «одухотворённой» версией психоанализа, тем не менее, столь же опасной, как и другие, не является евреем; а в области общей психотерапии одним из лучших критиков психоанализа, который, как и мы, критикует его, главным образом с точки зрения ценностей личности, является евреем (см. В. Франкл, «Aerzliche Seelsorge», Вена, 1946)). Как бы то ни было, безусловно то, что, если бы нам пришлось психоанализировать психоанализ как общее явление, мы обнаружили бы в его основании Schadenfreude, злорадство, требующее унижения и осквернения не только других и духовного мира в целом, но с точки зрения общего мировоззрения, также и самих себя; это как бы проявление одного из самосадистских комплексов, о которых мы уже говорили, в обличье «науки». Одновременно это своего рода дополнение дарвинистского мифа, в котором проявляется та же склонность к бессознательной радости от возможности свести высшее к низшему, человеческое к животному и примитивно-дикарскому, которая сквозит в теории «эволюции». Таким образом - как уже было сказано - психоанализ, как общее явление, является символом, знамением времени. От западного человека - от его способности восстановить утраченную цельность или окончательно подчиниться процессу духовного регресса, длящегося веками - зависит, будет ли психоаналитический миф признан завтра истиной или ложью.
(с) Julius Evola, глава з кнігі "Maschera e volto dello Spiritualismo Contemporaneo" (1932), пераклад Вікторыі Ванюшкінай.
Грунтоўная крытыка псіхааналіза з традыцыйнага пункту гледжання.