Интервью с историком Сергеем Красильниковым о Сталине, сталинизме и десталинизации.

[igorkurl]

© Фотография из личного архива Сергея Красильникова

Беседа доктора исторических наук Константина Морозова с профессором Новосибирского госуниверситета, доктором исторических наук Сергееем Красильниковым - исследователем проблем социокультурного развития, динамики социальной структуры постреволюционного общества, истории советского крестьянства 30-х годов, государственной репрессивной политики и политических судебных процессов, маргинальных групп и слоев (ссыльные, спецпереселенцы, тылоополченцы и др.).

Из беседы:
.....

- Война против крестьянства, коллективизация.

- Совершенно верно. То есть то, что мы называем привычным, расхожим словом «коллективизация», на самом деле это было террористическое покорение деревни. И, в сущности говоря, голод - это практически прямое следствие тех катастрофических изменений, которые произошли с крестьянством. Да, в известной мере, конечно, голод, порожденный сталинской политикой в деревне, еще был усугублен и сопротивлением крестьянства и нежеланием его работать в новых условиях, которые были предложены колхозной системой. Но с любой точки зрения голод и потеря страной в демографическом потенциале шесть - восемь миллионов, они, вообще говоря, ни с какой точки зрения не оправданы, коль скоро это происходило в отсутствие Большой внешней войны. И второе - это массовое беженство из деревни. За период между переписями 26-го и 39-го годов деревню покинуло 18 с половиной миллионов человек, причем как минимум половина из них, никто точных цифр не знает, это было социальное беженство. Опять-таки, что такое массовое беженство - это ведь сопутствие войны, правильно?

Но если войны, то какой? А здесь мы можем тогда привести аргумент в пользу того, что это была реальная режимная война против крестьянства как основной части населения страны, потому что иначе ничем не объяснить, например, массовое беженство из деревни от своего труда, от своего быта и образа жизни, предположим, тех же восьми примерно миллионов человек, которые, наверное, частью и в голодоморе исчезли. И никто до сих пор, кстати, не исследовал феномен беженства из деревни именно как социальный процесс, к чему он привел.

- Даже непривычно применение этого термина применительно к деревне, потому что беженство связано с войнами и с революциями как таковыми, и хочется инстинктивно тебя поправить и говорить не беженство, а бегство.

- Вполне возможно. Я пытаюсь найти эквивалент, я это явление называл одно время квазигражданской войной, то есть как новое издание гражданской войны. Только это была не прямая гражданская война, потому в ней не было прямого вооруженного столкновения двух сил, что имело место в гражданской войне, там не было регулярных частей с одной стороны и регулярных частей с другой. Но я это называю все-таки квазигражданской войной, потому что здесь были многие другие базовые признаки налицо - террористические действия власти в деревне, массовое бегство или беженство, эпидемии, голод, смертность, репрессии и так далее.

- Но вооруженное сопротивление части крестьянства тоже имело место.

- Оно имело место, но оно, мне кажется, носило спровоцированный характер, потому что это был ответ на действия власти, первопричиной была провокация власти в государственном масштабе, на государственно-технологическом уровне, чтобы затем жестоко и показательно продемонстрировать основной массе крестьянства мощь государства.

- Я думаю, что здесь можно все-таки сравнивать отчасти с поведением крестьянства в Гражданской войне, когда крестьянство в ответ на продразверстку со стороны красных ответило сопротивлением и разгромами продотрядов, а также ответило тысячами и тысячами восстаний и мощным крестьянским движением в том же Тамбове и в Сибири и в других местах, с одной стороны. А с другой стороны, то же крестьянство сопротивлялось, скажем, белым генералам, включая Колчака в Сибири. И с этой точки зрения я бы не сказал, что шла такая квазигражданская война в начале 30-х годов, потому что крестьяне ведь тоже фронтов не создавали, если говорить про участие крестьян, про специфику участия крестьян в Гражданской войне, соответственно, в 18-20-м годах, там ведь тоже не было ни фронтов, ни регулярных крестьянских соединений.

- Возвращаясь вообще к проблеме «власть - крестьянство», «город - деревня», мы задаемся вопросом не только о том, что это было, но и к каким последствиям привела политика в деревне в начале 30-х годов. В чем причины, собственно говоря, этой продовольственной катастрофы в стране в начале 30-х годов, введения карточной системы, нормирования продуктов, тот же голод в хлебопроизводящих районах, массовая смертность на Украине и Северном Кавказе и так далее. Мы ведь должны четко отдавать отчет в том, что практически за очень короткий срок было колоссально подорвано животноводство, и здесь как раз в значительной мере проявилась поведенческая реакция крестьян на ту самую террористическую политику. Вдвое сократилось поголовье лошадей, основной тягловой силы в сельском хозяйстве на тот момент, а трактора были еще главным образом в проектах, и так далее.

Соответственно, такой подрыв основной производственной базы, который произошел в результате проведения государственной политики в деревне, он действительно не был ликвидирован даже за 10 лет последующих, если сравнивать, например, тот же самый уровень потребления и жизни крестьян 28-го года и, предположим, 40-го года. И мы увидим, что здесь сказался практически подрыв основных производительных сил, не только лошадей, коров и так далее, но и просто основной производительной силы - человека с его мотивацией. Ведь колхозная система колоссально деформировала прежнюю мотивацию к труду, ибо человек, работая в аграрном или животноводческом секторе, практически работал и жил впроголодь. Спасением были личные подсобные хозяйства, которые разрешили иметь колхозникам, и благодаря этому около 20% производимой сельскохозяйственной продукции в конце 30-х годов (кроме зерновой, которая производилась понятно для чего и как), давали личные подсобные хозяйства колхозников. Следовательно, альтернатива-то колхозной системе была, страну вполне можно было с ее нуждами обеспечить в том числе тем, что называлось учеными 20-х годов как «кооперативная коллективизация», если брать это словосочетание в понятии Чаянова и других. То есть это медленный процесс органичного кооперирования крестьян и втягивания их в производственные кооперативы через промежуточные формы. Данный процесс в 20-е годы шел очень интенсивно, и с этой точки зрения потенциал-то в общем был. И если бы не эта «кавалерийская атака на крестьянство», безусловно, уж поддержать, будем так говорить, страну и обеспечить ту же самую экспортную составляющую вполне можно было усилиями постепенно кооперируемой деревни, но без насилия, без произвола и без террора, это совершенно очевидно. Примечателен и такой факт. Сегодня мы можем на документальной основе (сводки спецслужб) увидеть, что с окончанием войны в деревне самыми усиленно циркулируемыми слухами были те, что после войны власти распустят колхозы и вновь откроются церкви.

- Можно только удивляться тому, как эти преступления, совершенные режимом и лично Сталиным, продолжают миллионы людей ставить в заслугу Сталину. И я не могу не спросить о двух вещах: во-первых, твое отношение к сталинскому режиму и к Сталину (хотя отчасти они в общем уже достаточно понятны)? А второе - совершенно очевидно, что у нас есть достаточно серьезная проблема с исторической памятью, есть достаточно серьезная проблема и необходимость десталинизации общества, то есть необходимость завершения той задачи, перед которой страна как минимум ставала дважды - в конце 50-х - начале 60-х годов и в конце 80-х - начале 90-х годов. Мы можем сказать, что советское общество вышло из сталинской шинели и все время, уже став даже постсоветским обществом, продолжает в нее утыкаться носом и не может продолжать движение вперед, потому что эта сталинская шинель застит свет и мешает адекватному восприятию реальности.

- Мне кажется, здесь фундаментальная причина, если уже переводить это на более теоретический уровень, - а вообще произошел ли переход от традиционного общества к более современному? Мое глубокое убеждение, что как раз сталинский режим был выразителем именно того, что в традиционном обществе и возник и сложился и эволюционировал режим такого типа как сталинский, прежде всего с опорой на традиционное сознание, массовое и коллективное. Ведь парадокс заключался в том, что в 30-е годы эта колоссальная передвижка крестьянства в города породила феномен, который по-научному называется рурализация, то есть окрестьянивание городов, промышленности и так далее.

И, собственно говоря, еще социальные психологи говорили даже в 60-е годы о том, что именно это проникновение массовое крестьянской психологии в города, она и принесла это традиционное сознание, и веру, и опору, как раньше, в царя-батюшку, так и, собственно говоря, в генсека, в генералиссимуса. С этой точки зрения мы имеем парадоксальное последствие, которое произошло в результате гигантских изломов 30-х годов, оно не позволило вообще Советскому Союзу сделать тот самый трансформационный переход к более современному типу общества. Мы остались традиционной страной, где главным и основным в известной мере является зависимость от государства и от чиновников. То есть, я бы сказал, на философском уровне мы остались подданными, но не гражданами. Почему, вообще говоря, первая десталинизация хрущевской оттепели быстро иссякла? Потому что десталинизацию в известной мере купировали до представления о том, что пострадала творческая интеллигенция и партийные работники, но не народная масса.

И вот почему второй всплеск десталинизации был связан с тем, что тогда вышла на поверхность крестьянская депортация, этническая депортация, религиозные гонения и так далее. Постоянно прокручиваем схему о том, что мы не в состоянии, грубо говоря, провести то, что мы называем десталинизацией. Но тогда надо признаться, что эта самая система подчинения власти и ее сакрализация укоренена в толще массового сознания. Соответственно, мы по-прежнему - традиционное общество со стереотипами массового сознания, в котором вера и надежда на сильную государственную власть раз за разом воспроизводится. И вот почему сегодня есть интерес, в общем говоря, к Сталину как к личности и в том числе к его деяниям? И хотя, конечно, очень сильно утрированный, но смысл примерно такой - Сталин олицетворял сильное государство, которого боялись другие, то есть которого боялись окружающие, и была очень великая держава, которая играла роль в мировой политике, и так далее. Да это же чисто традиционный взгляд. Почему мы должны быть особой страной, а может быть, смысл XX века заключался в том, чтобы мы были нормальной страной? Не с какой-то особой миссией, не с каким-то особенным влиянием на мировые события, а XX век поломал, возможно, путь превращения России в нормальную страну.

- Нормальную европейскую страну.

- Конечно, не азиатскую, да, конечно, европейскую, где существовал бы приоритет тех институтов, начиная от права и закона, и кончая просто бережным сохранением того народонаселения, которое теперь определяется термином «человеческий капитал». И если мы этим термином «человеческий капитал» начнем пользоваться и разработаем методику его измерения, то мы увидим, что сталинский режим, вообще говоря, уничтожил и нанес урон «человеческому капиталу» абсолютно в не меньшей степени, чем нацистский режим. Я думаю, в общем-то, в этом мало кто из исследователей сомневается, уничтожение российско-советского человеческого потенциала на совести сталинского режима, уничтожение и унижение, сопоставимое с тем уроном, который нанес нашей стране нацистский режим. Конечно, никуда не уйти от того тоже бесспорного факта, что тот же сталинский режим в чем-то был народным, укорененным с точки зрения восприятия и его массовой поддержки. Однако здесь тоже не надо питать иллюзий, ибо в позднеимперский период был народный монархизм, что-то в нем сломалось в эпоху войн и революций, но в своей сути он сохранился и стал почвой для советско-сталинской его разновидности. А мы сегодня видим, что еще одна итерация нас сопровождает, современная, которая говорит о том, что опять нужна сильная рука, и опять сознание-то в известной мере традиционное, оно государственническое, подданническое по своей сути. У Александра Галича есть замечательно афористические строки: «Мы живем в стране постоянно, называемся постояльцы»

- Мы снова фактически видим сталинскую шинель в немножко другом пошиве, в другом фасоне, но это все та же узнаваемая сталинская шинель со всеми вытекающими достаточно печальными последствиями.

- Дело, еще раз хочу сказать, не только в системе власти, а дело в том, что сама социальная среда в общем-то порождает этот, то, что называю словом тоже не очень разработанным в научной литературе - государственный патернализм, то есть надежды и желания, что кто-то разрулит эти проблемы, кто-то возьмет на себя ответственность за благосостояние, за рабочие места и так далее и тому подобное.

- Сюда же можно добавить и термин «царистские иллюзии», который все время воспроизводит то, что Хрущев не очень-то удачно назвал культом личности, явно сузив это явление, потому что вера в сильную руку, в твердую руку, которая решит за тебя все твои проблемы, облагодетельствует тебя, то есть руку сильного царя, царя-батюшки, которому, как обычно, мешают плохие бояре, гораздо более широкое понятие. Кстати говоря, хочу добавить к тому, что ты говорил, что одна из оценок Сталина в широком сознании - это не только сильное государство, которое все боялись, но и твердая рука, которая бюрократам, начальникам, своим боярам спуску не давала, царь, диктатор, деспот, который держал в страхе начальство на коротком поводке, которое сорвавшись с него, разворовало всю страну, с чем отчасти можно вполне и согласиться.

- В данном случае я сделал бы поправку, потому что сталинская бюрократия тоже ведь имела уровень потребления и доступ к благам, достаточно серьезно отличающийся от остальных страт советского общества. Да и между, скажем, бюрократией, номенклатурой и основной массой, которая была очень сильно выровнена этим нивелированным уровнем жизни, существовали также инфраструктурно привилегированные группы, которые быстро размножались, например, торговые работники, связанные с распределительной системой. А у них были свои близкие и родственники, так что счет тем, кто находился на «кормлении», исчислялся миллионами. Это совершенно паразитическая вещь, но тем не менее она существовала многие десятилетия и нельзя сказать, что разворовывания страны, вообще говоря, при Сталине не происходило. При Сталине происходило перераспределение ресурсов в пользу, безусловно, правящей элиты или номенклатуры и при этом немалая часть ее потреблялась этим «вторым» эшелоном, который назывался торгово-распределительным, а это разве не разворовывание?

- Я бы еще добавил, что Сталиным были запущены процессы, которые уже через много лет после него завершились абсолютной деградацией партийной номенклатуры и советско-партийной бюрократии, фактически полным разложением партии, которая переродилась бог знает во что. И меня всегда удивляет и удивляла и продолжает удивлять способность КПРФ не видеть, что процессы распада начала 90-х годов - это не что иное, как разложение советской системы. Ведь история фактически поставила в чистом виде эксперимент гниения и распада всей системы, когда коммунистическая верхушка превращалась в буржуа, превращалась в хозяев страны, то есть из хозяев страны в одном обличье превращалась уже в хозяев страны в ином - капиталистическом - обличье, но все эти процессы, соответственно, это процессы развития советского общества. То есть наша постсоветскость и все то, что называют лихими 90-ми годами, оно выросло оттуда, оно выросло в том числе из сталинской шинели и это нужно хорошо понимать. И смешно выглядят те, кто клеймит проклятых либералов 90-х годов, не понимая, что по большому счету процессы распада были основаны на распаде всей советской системы, на ее кризисе, на ее неспособности адаптироваться к современному миру.

- Я бы еще к этому добавил следующее: ведь еще один из признаков того, что мы в известной мере из сталинской шинели не смогли вырасти, когда в нее попали, а сталинская шинель - это своего рода некоторая оболочка или метафора традиционного общества с его традиционным сознанием, которое отрицало альтернативность, состязательность и так далее. Обрати внимание, что советский режим первое, что сделал, он уничтожил партийность как таковую, то есть он уничтожил основу для существования различных партий, течений и движений.

- Он уничтожил и все политические свободы, включая свободу слова.

- Совершенно верно. И с этой точки зрения получаем еще один аргумент в пользу того, что мы остались глубоко традиционным обществом, даже войдя в XXI век, ибо сейчас партийность существует в какой-то карикатуризированной форме. Представим себе: хорошо, КПСС разложилась, себя исчерпала и так далее, но ты обрати внимание, в ряде стран, вышедших из системы социализма, была воссоздана многопартийность, есть правые, центр и левые, в том числе, например, та же самая социал-демократия. Но у нас даже этого нет.
...

- В качестве отдельной ветви исследовательской началась подготовка к публикации документов по истории судебных политических процессов и началась она с процесса над эсерами, собственно говоря, тогда мы с тобой и познакомились. Ты привлек меня к этой работе над судебным процессом эсеров, но ты далее продолжил эту работу, издав сборники документов по Шахтинскому делу и по делу Промпартии.

- «Дело Промпартии» мы только готовим еще к публикации. Надеемся издать двухтомник документов.

- По крайней мере, запустив процесс подготовки сборников. Почему ты продолжил? Как ты вышел на эти пласты документов понятно, но это фактически третий поворот в твоей исследовательской деятельности, третья проблематика, потому что интеллигенция, крестьянство, крестьянская ссылка и вдруг судебные политические процессы - это ведь совершенно уже другая тема, достаточно далекая от крестьянства? Ведь ты не только ее начал в том же 96-м году, когда мы начали с тобой работать по процессу эсеров, но ты продолжил ее работой по процессам Промпартии и Шахтинского дела. Что тебя зацепило в этой проблематике?

- Зацепило мое первородство, потому что изучение проблематики интеллигенции все-таки мне дало какое-то определенное представление о том, что произошло с тем социальным типом интеллигенции, которая оказалась после революции и Гражданской войны внутри страны, не в эмиграции, а внутри страны.

- То есть таким хитрым образом ты снова вернулся к истокам, к интеллигенции.

- Совершенно верно. И это мне помогло в общем сравнительно быстро ориентироваться в ситуации, потому что так или иначе я все-таки имел некие базисные представления о том, что есть интеллигенция, каковы ее, предположим, мировоззренческие ценности, корпоративные группы внутри интеллигенции. Это просто-напросто одно наложилось на другое. Вот почему Шахтинский процесс и процесс «Промпартии» - вообще говоря, очень логично вошли в сферу моих интересов, потому что тематика репрессивная и история интеллигенции здесь оказались соединены в такой драматический узел. И для меня это оказалось органично, я вообще считаю, что вряд ли что-то уходит полностью из твоих прежних занятий. Но у меня еще есть тематика, связанная с тем, что от крестьянской ссылки мы уже перешли тогда к исследованию различных маргинальных групп.

- Это очередной твой поворот, очередная тематика.

- Да, речь идет о теневой структуре сталинского общества, которая особенно не афишировалась, поскольку создавалась на базе различного рода дискриминируемых и репрессируемых групп населения. Формировалась искусственная, уродливая теневая структура, состоявшая из групп «лишенцев», т.е. лиц, лишенных избирательных прав, тылоополченцев, заключенных, ссыльных крестьян, политические ссыльные тех же 20-30-х годов и так далее. В данном случае мне было принципиально важно понять, вообще говоря, из каких элементов, из каких «кирпичиков» состояло общество сталинского времени. Для меня данная тематика тоже оказалась «своей», потому что я уже представлял интеллигенцию в структуре сталинской системы, затем я начал разбираться с крестьянством и в общем вышел на другие аспекты, связанные с действием государственной дискриминационной и репрессивной политики. Существует определенная логическая связь, согласно которой если исследователь изучает какую-то эпоху, то он обязан, вообще говоря, разбираться не только в каком-то отдельном сегменте, скажем, работая над историей культуры и интеллигенции. Но ведь это только часть социальной системы. Когда ты соприкасаешься, например, с историей крестьянства и деревни, появляется еще один ракурс, еще один выход на очередной элемент социальной структуры. Когда ты, предположим, начинаешь уже изучать эти различные специфические категории, которые я называю маргиналами сталинской системы, то тогда появляется необходимость дополнить еще и этими элементами постреволюционный российский, затем советский социум. Сейчас, например, я начинаю погружаться в экономическую историю, связанную, в том числе с тем, что собой представляли рабочие 20-х - начала 30-х годов.

- Начал с интеллигенции, перешел к крестьянству, затем снова интеллигенция и процессы над ней, затем маргиналы, сейчас ты пришел к рабочему классу?

- Что-то в этом роде, потому что приходится погружаться в тематику социально-трудовых отношений и конфликтов 20-х годов, где есть очень обширная открытая документация. Она дает представление о том, что к концу 20-х годов социальное напряжение в обществе нарастало. И здесь мы выходим на проблему того, на чем сталинский режим вскармливался и паразитировал. Совершенно очевидно, что сталинский режим паразитировал на кризисах и социальной напряженности, это был паразитизм простейшего типа, который порождался повседневным существованием, например, противоречий между рабочими и спецами, на чем был выстроен, например, Шахтинский процесс или процесс Промпартии и так далее. Это противоречия между городом и деревней, между властью и крестьянством в целом, противоречия внутри слоев крестьянства и т.д. Соответственно, с этой точки зрения мне показалось очень важным вообще вернуться в 20-е годы и посмотреть, как все-таки развивались отношения в сфере труда.

Оказалось, что изучение сферы труда как таковой для раннесоветской эпохи вообще оказалось почти в зачаточном состоянии. Потому что мы его сегментировали, например, на труд интеллектуальный и, предположим, физический, на труд свободный и на труд принудительный и так далее. Но тем не менее мы вообще до конца не разобрались в типологии, в каких формах этот труд существовал, например, после окончания Гражданской войны и так далее. Поэтому я сейчас хочу просто разобраться и проанализировать ситуацию, связанную с тем, что происходило в сфере труда, как регулировались трудовые отношения в законодательном или во внезаконодательном поле. В нашей стране самым долго действовавшим Кодексом являлся Кодекс в сфере труда, КЗоТ. Принятый в начале 20-х годов, с не очень значительными изменениями он просуществовал полвека до его модернизации. С момента революции и вплоть до 1933 года в структуре власти существовал Наркомат труда, выступавший в данной сфере таким же госрегулятором, каким был и есть Госбанк в сфере финансов. Но нет сколько-нибудь значительного исследования его деятельности. Между тем, документация этого Наркомата содержит богатейший материал по истории рабочего, профсоюзного движения и т.д. С тематикой социально-трудовых отношений я не работал до этого, а теперь появляется шанс посмотреть и на профсоюзное движение и на структурирование рабочей массы и так далее. В этом плане я скоро стану союзником известной итальянской исследовательницы Марии Ферретти, которая, как известно, как раз рабочей тематикой и феноменом рабочего активизма в СССР занимается весьма активно. Так что впереди несколько лет упорной работы над этой тематикой.
...

- Более того, сейчас пошел обратный процесс, пошел процесс отката. Сейчас совершенно фантастическим образом произошел такой симбиоз государственнических охранительно-консервативных взглядов с большевистской аргументацией, сейчас есть масса работ, скажем, посвященных и событиям в России в 17-м году, политическим партиям, которые рассматриваются с таких охранительно-консервативных позиций, что в общем приводит к совершенно странным и парадоксальным вещам.

- Вообще к хаосу приводит.

- Потому что получается, что пытаются соединить несоединимое, то есть воспевают одновременно, скажем, Столыпина, Ленина, Сталина и Александра II, и получается, что эти явно диссонирующие политические фигуры хороши тем, что они власть, а плохи все те, кто с этой властью боролись. И соответственно, все освободительное движение России, начиная с начала XIX века и начиная с тех же декабристов, попадает в абсолютные враги и в темы, которые оказываются вытеснены на периферию исследования, и само общество и общественное сопротивление, скажем, абсолютистскому режиму тоже оказывается темой неверной, неправильной, замалчиваемой.

- Что-то в этом роде, да. То есть когда возникает эта реакционно-охранительная тенденция, то тогда требуется усиленно и ускоренно разделить исследователей и тематики на патриотическую и антипатриотическую. Совершенно очевидно, что те, кто противостоял, как ты сам говорил, и боролся против абсолютизма, оказываются антипатриотами, и им отказывается в праве на тот же самый патриотизм, потому что государство присвоило и узурпировало понятие патриотизма, соединив это все именно в такую систему. Теперь патриотизм нужен государственнический, а вовсе даже не тот, который был связан, предположим, с осмыслением судеб страны и с определенной борьбой за варианты ее развития.

- Да, и за бортом этого патриотизма оказывается тот же Александр Иванович Герцен, все декабристы и все народничество.

- Более того, уже в этом ряду оказались и пролетарские революционеры вместе с Лениным, потому что они расшатали, вообще говоря, имперскую государственность. Президент периодически говорит фразы, которые оценивают, предположим, Ленина как человека, «заложившего бомбу» под российскую и советскую государственность, которая потом «подорвала ее». Зато Сталин выгодно оттеняется как «собиратель бывших имперских земель». Теперь уже снова пакт Молотова - Риббентропа начинает трактоваться и оцениваться в сугубо советском формате. А тайное соглашение с Гитлером о переделе территорий трактуется прагматично - это было нормой, так в то время поступали все. Просто дикое смешение жанров происходит, когда на государственном уровне все это произносится. А дальше как раз историки из числа тех, которые готовы обслуживать исключительно сиюминутные властные, а это не всегда государственные, интересы, порою оказываются в замешательстве: а как им интерпретировать то или иное «высокое» высказывание.

...

Текст полностью: http://gefter.ru/archive/17807

Uptolike

• 4Talk
• ВКонтакте
• Facebook
• Одноклассники
• Google+
• Twitter
• Mail.ru
• Pinterest
• Evernote
• В кругу Друзей
• Tumblr
• LiveJournal
• Pinme
• Pocket
• БобрДобр
• Blogger
• Digg
• Delicious
• Instapaper
• LiveInternet
• LinkedIn
• MySpace
• Readability
• Surfingbird
• StumbleUpon
• По почте

UPTOLIKE - модули социальной активности для вашего сайта.