П.А. Вяземскiй. Александрійскій стихъ.
АЛЕКСАНДРІЙСКІЙ СТИХЪ.
А стихъ Александрійскій?..
Ужъ не его ль себѣ я залучу?
Извилистый, проворный, длинный, склизкій
И съ жаломъ даже, точная змія;
Мнѣ кажется, что съ нимъ управлюсь я.
Пушкинъ. Домикъ въ Коломнѣ.
Я признаюсь, люблю мой стихъ Александрійскій,
Ложится хорошо въ него языкъ Россійскій,
Глаголъ нашъ великанъ плечистый и съ брюшкомъ,
Неповоротливый, тяжелый на подъемъ,
И руки что шесты, и ноги что ходули,
Въ тѣлодвиженіяхъ неловкій. На ходу-ли,
Пядь полновѣсную какъ въ землю вдавитъ онъ,
Подумаешь, что тутъ прохаживался слонъ.
А если пропустить слона иль бегемота,
То настежь растворяй широкія ворота:
Въ калитку не пройдетъ: не дозволяетъ чинъ.
Иному слову ростъ безъ малаго въ аршинъ;
Тутъ какъ ни гни его рукою расторопной,
Но все-же не вогнешь въ вашъ стихъ четверостопной.
А въ нашемъ словарѣ не много-ль словъ такихъ,
Которыхъ не свезетъ и шестистопный стихъ?
На усѣченье словъ теперь пошла опала:
Съ другими прочими и эта вольность пала.
Въ златой поэтовъ вѣкъ, въ блаженные года,
Отцы въ подстрижкѣ словъ не вѣдали стыда.
Херасковъ и Княжнинъ, Петровъ и Богдановичъ,
Державинъ, Дмитріевъ и самъ Василій Львовичъ,
Какъ строго ни хранилъ классическій уставъ,
Не клали подъ сукно поэту данныхъ правъ.
Съ словами не чинясь, такъ поступали просто
И Шекспиръ и Клопшто́къ, Камоэнсъ, Аріосто
И отъ того ихъ стихъ не хуже-видитъ Богъ,-
Что здѣсь и тамъ они отсѣкли лишній слогъ.
Свободой дорожа, разумное ихъ племя
Не измѣнило имъ и въ нынѣшнее время.
Но мы, имъ вопреки, неволей дорожимъ:
Надъ каждой буквой мы трясемся и корпимъ
И отвергая сплошь наслѣдственныя льготы,
Изъ слова не хотимъ пожертвовать іоты.
А въ пѣсняхъ старины, въ сихъ свѣжихъ и живыхъ
Преданьяхъ, въ отзывахъ сочувствій намъ родныхъ,
Гдѣ звучно врѣзались нашъ духъ и складъ народный,
Гдѣ изливается душа струей свободной,
Что птица Божія,-свободные пѣвцы
Счастливой вольности намъ дали образцы.
Ихъ бросивъ, отдались мы чопорнымъ Французамъ
И предали себя чужеязычнымъ узамъ.
На музу Русскую, полей привольныхъ дочь,
Чтобъ красотѣ ея искусственно помочь,
Надѣли мы корсетъ и оковали въ цѣпи
Ее, свободную, какъ вѣтръ свободной степи.
Святая старина! и то сказать, тогда,
Законодатели и до́ма господа,
Не вѣдали пѣвцы журнальныхъ гогъ-магоговъ;
Имъ не страшна была указка педагоговъ,
Которые, другимъ указывая путь,
Не въ силахъ за порогъ ногой перешагнуть
И сидя на своемъ подмосткѣ, всенародно
Многоглагольствуютъ обильно и безплодно.
Какъ-бы то ни было, но съ нашимъ словаремъ
Александрійскій стихъ съ своимъ шестерикомъ
Для громоздкихъ поклажъ не лишняя упряжка
И то еще поро́й онъ охаетъ, бѣдняжка,
И если бы къ нему на выручку подъ часъ,
Хоть пару или двѣ имѣть еще въ запасъ,
(Какъ на крутыхъ горахъ волами на подмогу
Вывозятъ экипажъ на ровную дорогу),
Не знаю какъ другимъ, которыхъ боекъ стихъ
И вывезть мыслъ готовъ безъ нужды въ подставныхъ,-
Но стихоплетамъ, намъ изъ дюжиннаго круга,
Въ сихъ припряжныхъ волахъ подъ стать была-бъ услуга.
Извѣстно: въ старину россійскій грекофилъ
Гекзаметръ древняго покроя обновилъ,
Но сглазилъ самъ его злосчастный Третьяковскій;
Тамъ Гнѣдичъ въ ходъ пустилъ и въ честь возвелъ Жуковскій.
Конечно, этотъ стихъ на прочихъ не похожъ:
Онъ помѣстителенъ, гостепріименъ то-жъ
И многія слова, величиной съ Ѳедору,
Находятъ въ немъ пріютъ, благодаря простору.
Битвъ прежнихъ не хочу поднять и шумъ и пыль;
Ужъ въ общинѣ стиховъ гекзаметръ не бобыль;
Уваровъ за него сражался въ полѣ чистомъ
И съ блескомъ одержалъ побѣду надъ Капнистомъ.
Подъ бойкой стычкой ихъ, (дошелъ до насъ разсказъ)
Бесѣда, царство сна, проснулась въ первый разъ.
Я знаю, что о томъ давно ужъ споры стихли.
А все-таки спрошу: гекзаметръ полно стихъ-ли?
Тѣнь милая! прости, что дерзко и шутя,
Твоихъ преклонныхъ лѣтъ любимое дитя
Злословлю. Но не твой гекзаметръ, сердцу милый,
Пытаюсь уколоть я эпиграммой хилой.
Гекзаметръ твой люблю читать и величать,
Какъ все, на чемъ горитъ руки твоей печать.
Особенно люблю, когда съ слѣпцомъ всезрячимъ
Отважно на моряхъ ты, по слѣдамъ горячимъ
Улисса, странствуешь и кормчій твой Омиръ
Въ гекзаметрахъ твоихъ насъ вводитъ въ новый міръ.
Тамъ свѣжей древностью и жизнью первобытной
Съ природой заодно, въ сѣни ея защитной
Все дышетъ и цвѣтетъ въ спокойной красотѣ.
Искусства не видать: искусство въ простотѣ;
Гекзаметру во слѣдъ-гекзаметръ жизнью полный.
Такъ въ полноводіе рѣки широкой волны
Свободно катятся и береговъ краса,
И вѣчной прелестью младыя небеса
Рисуются въ стеклѣ прозрачности прохладной.
Не налюбуешься картиной ненаглядной,
Наслушаться нельзя поэзіи твоей.
Міръ внѣшней красоты, міръ внутреннихъ страстей,
Рой помысловъ благихъ и помысловъ порочныхъ,
Дѣйствительность и сны видѣній, намъ заочныхъ,
Изъ области мечты привѣтный блескъ и вѣсть,
Вся жизнь какъ есть она, весь человѣкъ какъ есть,-
Въ твоихъ гекзаметрахъ, съ природы вѣрныхъ сколкахъ
(И какъ тутъ помышлять о нашихъ школьныхъ толкахъ?),
Все отражается, какъ въ зеркалѣ живомъ.
Твой не читаешь стихъ,- живешь съ твоимъ стихомъ.
Для насъ стихи твои не мѣрныхъ словъ таблица:
Звучитъ живая рѣчь, глядятъ живыя лица.
Все такъ! но, признаюсь, по риѳмѣ я грущу
И по опушкѣ строкъ ее съ тоской ищу.
Такъ дѣти въ лѣтній день, преслѣдуя забавы,
Порхаютъ весело тропинкой вдоль дубравы
И стережетъ и ждетъ ихъ жадная рука
То красной ягодки, то пестраго цвѣтка.
Такъ, признаюсь, мила мнѣ риѳма-побрякушка,
Дѣтей до старости веселая игрушка.
Аукаться люблю я съ нею въ темноту,
Нечаянно ловить шалунью на лету
И по каймѣ стиховъ и съ прихотью и съ блескомъ
Ткань украшать свою игривымъ арабескомъ.
Мнѣ бѣлые стихи - что дѣва-красота,
Которой не цвѣтутъ улыбкою уста.
А можетъ быть и то, что виноградъ мнѣ киселъ,
Что сроду я не могъ сложить созвучныхъ чиселъ
Въ гекзаметръ правильный, - что, на мою бѣду,
Знать, къ ямбу я приросъ и съ ямбомъ въ гробъ сойду.
1853.
Къ списку стихотвореній