Беседы на Песнь Песней
Очередной раздел из книги Л. Карфиковой " Григорий Нисский"
Мотив бесконечного пути как неисчерпаемого отношения, в общих чертах описанный в житии Моисея, был подробно разработан в следующем творении Григория, а именно в пятнадцати беседах на ветхозаветную книгу Песнь Песней (̓Εξήγησις τοῦ ῎Αισματος τῶν ̓Αισμάτων ). По своей направленности это произведение продолжает Житие Моисея, хотя жанры обоих этих произведений различны: в отличие от Жития Моисея в беседах на Песнь Песней не пересказывается и не аллегоризируется история, речь идет о достаточно подробном изложении, рассматривающим библейский текст стих за стихом. Раньше считалось, что беседы на Песнь Песней предшествовали Житию Моисея, сегодня же - напротив, что беседы следуют за ним (поскольку мотивы Жития Моисея сокращенно находятся уже в беседах , а не наоборот; теологическая перспектива бесед шире: речь идет не о только наставлении читателя на путь добродетели, но об этом пути в его кульминации, о любви как соединении души с Богом ).
Не лишен привлекательности и тот факт, что Григорий составил беседы на Песнь Песней по просьбе женщины, и женщины необычной, - это была диакониса Олимпия, богатая вдова с интеллектуальными интересами и подруга самых выдающихся святителей своей эпохи. Иоанн Златоуст из изгнания адресует ей семнадцать писем, Григорий Назианзин посвятил ей одно из своих стихотворений, подробности ее жизни рассказывает нам, очевидно, ее современник - анонимный агиограф. Однако, нет никакой уверенности (как в своих красочных фантазиях представлял Jean Daniélou) что Григорий эти беседы прочитал непосредственно Олимпиаде и сестрам из монашеской общины, которую Олимпиада основала при храме святой Софии в Константинополе. Сложные духовные проповеди, естественно, могли быть с приязнью встречены в монастырских кругах, но очевидно, что они изначально были предназначены для более широкой публики, а их письменная версия, посвященная Олимпиаде, необязательно должна была быть адресована только «духовной элите» ее общины.
В рамках оригеновского понимания трех «соломоновых» книг, которые нам уже известны, по Григорию Песнь Песней представляет некую мистическую вершину встречи с Богом, связанную как с нравственными поучениями Притч, так и с содержащейся в Екклесиасте мудростью, касающейся природы. Основную интерпретационную схему жених-Логос/Христос, невеста-душа/Церковь Григорий также перенимает у Оригена. Однако его основной подход к Песни Песней отличен от Оригеновского: Григорий находит в Песни Песней общее действие, указывающее на продвижение по духовному пути. С этим интерпретационным моментом мы уже встретились в некоторых сочинениях Григория, его можно понимать как характерную черту экзегезы Григория. С ним тесно связано представление о духовном пути, как о беге, направленном всегда вперед, который в беседах появляется все чаще: Песнь Песней в интерпретации Григория описывает путь невесты-души и сопровождающих ее девушек (души, в начале их пути), к свадьбе с Божественным Женихом.
Невеста-душа и ее духовный путь
Души в начале своего пути, согласно Григорию, указываемого дружками Песни Песней, «бегут за благовонием мира (Жениха)» (ср. Песн 1:4 O' ) и «забывая задняя, и простираясь вперед (τοῖς ῖ ἔμπροσθεν ἐπεκτείνονται), стремятся к цели» (ср. Флп 3:13). Эти души, как поясняет Григорий, стремятся к благовониям. «Более совершенная душа» (ἡ δε τελειοτέρα ψυχή ), представляемая невестой, была уже, согласно первой беседе Григория, «введена в царские чертоги» (ср. Песн 1:4), т. е. «достигает цели, чем бег завершается». Это достижение цели по Григорию предполагает, что такая душа «более направлена вперед». При этом остается открытым вопрос, что «достижение цели» означает для Григория: завершается ли им путь души?
В этом смысле, наверное, могло звучать то место из четвертой беседы, где Григорий разделяет продвижение души в ее восхождении на три шага: сначала душа была уподоблена кобылице (ἡ ἵππος) фараоновой колесницы (ср. Песн 1:9), истребляющей египетскую силу, потом - подруге (τὸ πλησίον) с очами голубицы (см. Песн 1:15) (очи голубицы согласно Григорию означают духа пророчества) и, наконец, (Песн 2:2) называется сестрой (ἡ ἀδελφή), которая уже принадлежит к семье, поскольку Духом Святым была принята своей.
Трехчастное членение духовного пути мы находим и в одиннадцатой беседе, где Григорий под кобылицей и голубицей понимает первый шаг, в котором душа покидает («пробегает», «пролетает») все осязаемое и видимое: душа «уподоблена кобылице из-за своего быстрого бега (τὸ εὔδρομον), а голубице - из-за скорости полета (τὸ τάχος τῆς πτήσεως)». Вторым шагом здесь является яблоня со своей тенью (σκιά, см. Песн 2:3), указывающая, согласно Григорию, на облако (νεφέλη ), которое «покрывает как все видимое, так и душу ведет к видению того, что скрыто». И, наконец, на третьем шаге душа окутана «божественным мраком» (τῷ θείῳ γνόφῳ ), в которой она приближается к неисповедимому познанию Бога, как об этом упоминает описание Богоявления Моисею на Синае (см. Исх 20:21 O').
Вопрос заключается в том, хочет ли Григорий тремя приведенными шагами восхождения указать на то, что духовный путь принципиально делится на три этапа, или лишь описывает определенную часть восхождения, которое, возможно, продолжается дальше , либо делится по-другому. Повторение сказанного ранее в начале шестой беседы указывает, что продвижение по духовному пути можно описать более подробно, и что его с трудом можно окончательно завершить у определенной ранее цели: Душа/невеста здесь в своем постоянном росте и непрерывном изменении к лучшему уподоблена последовательно кобылице, горлице и ожерелью (см. Песн 1:10 O'), мирровому пучку, находящемуся на груди жениха (см. Песн 1:13 O'), виноградной лозе с привлекательно пахнущими кистями (так Григорий истолковывает Песн 1:14), потом впервые называется «красивой», становится «подругой», а ее глаза сравниваются с голубиными (см. Песн 1:15 O'). Она укрепилась в добре как кедр и кипарис (см. Песн 1:17 O'), подобно лилии между тернами (см. Песн 2:1 и ниже), введена в дом пира, натерта миром и освежена яблоками (см. Песн 2:4 и ниже O'). Она настигнута сладкой стрелой, и сама становится стрелой в руках божественного лучника, который ей своей левой рукой указывает на высокую цель, а правой обнимает ее и притягивает к себе (см. Песн 2:5б-6 O').
Образ стрелы в натянутом луке очень точно выражает динамику движения и стремление вперед, которое подразумевает Григорий: Это, несомненно, самая выразительная граница совершенства, которую может достигнуть душа, но все равно эта достигнутая вершина является лишь началом следующего восхождения.
Мотив движения вперед у Григория присутствует во всем указанном перечне образов: Уже кобылица фараоновой колесницы указывает на «божественный бег» (τὸν θεῖον δρόμον ), в котором душа «как бы частыми и усиленными скачками простирается вперед, не возвращается же назад к тому, что улучила в достигнутом уже прежде». Этот бег выражает рост стремления: хотя душа уже значительно продвинулась, она все еще жаждет. Недостаточно напиться из «чаши премудрости» (см. Притч 9:2 O'), ее жажда возрастает настолько, что она хочет «войти в дом вина» (Песн 2:4), и здесь она готовится к дальнейшему «прыжку», к чему-то «большему»: то есть хочет «подчиниться любви» (см. Песн 2:4).
Образы Песни Песней в руках Григория проявляются и соединяются в неожиданных композициях, в цветистом сплетении поэтического описания, которое часто происходит на нескольких уровнях сразу. Объединяющим и повторяющимся мотивом остается, однако, мысль о непрекращающемся движении вперед без конца, неутолимом стремлении, возрастающем при каждом наполнении.
Наполнение и ненасытность стремления
Наполнение и ненасытность стремления, которое постоянно возрастает, согласно Григорию, может быть, кроме как образом любви, хорошо выражено также мотивом опьянения. Григорий использует оксиморон «трезвенное упоение» (νηφάλιος μέθη), в котором «человек от вещественного восторгается к Божественному» в эсхатологическом смысле. «Восторжение мышления» , которое вызывается опьянением, происходит уже в этой жизни, что, по мнению Григория, указано в Тайной Вечере, где Божественный Логос предлагает своим ученикам «есть и пить» (см. Мф 25:35), также как и в Песне Песней жених говорит своим друзьям: „Ядите, ближние, и пийте и упийтеся, братия“ (Песн 5:1 O'). По мнению Григория, этим выражается «изменение и экстаз от худшего к лучшему», то есть движение постоянного изменения и развития.
Душа, имеющая участие в добре, постоянно возрастает; однако само добро в сравнении с ней всегда остается несоизмеримым, всегда ее в той же мере превосходя, поскольку Божество в благе неограничено (ἀόριστος ἐν τῷ ἀγαθῷ ). Оно не ограничено своей противоположностью, не имеет никаких границ или ограничений, но «всякое добро, о Нем умопредставляемое, простирается в беспредельность и некончаемость». Движение души поэтому походит на бесконечное восхождение по лестнице: Жених/Логос наперед невесте, как будто через окно или сетку (см. Песн 2:9) закона посылает лучик света. Свет дарит ей красоту и уподобляет ее голубице. Потом жених призывает к участию в возвышенной красоте, как будто никакого участия в красоте она не имела. Так начинается настоящее восхождение вверх ко благу, которое душу все еще превосходит: у души перед глазами постоянно нечто большее, и ее стремление постоянно растет. Поэтому жених снова говорит невесте: «Встань… выйди!», хотя она уже встала (см. Песн 2:10,13). Кто однажды встал к этому «божественному бегу», тот будет вставать постоянно, а кто в него пустился - никогда не исчерпает то огромное пространство, которое находится в его распоряжении, поэтому стоящей невесте он говорит «Встань!», а когда она бежит, жених говорит ей «Выйди!»; поэтому прекрасная невеста должна стать еще прекрасней. Всё, чего душа уже достигла, всегда меньше того, что она ищет, к чему стремится и на что надеется.
Путь души, таким образом, бесконечен, поскольку то, к чему она стремится, никогда не может быть достигнуто. В шестой беседе Григорий развивает онтологию тварного и нетварного, чувственного и умопостигаемого естества, чтобы пояснить этот мотив: Духовное естество бесплотно (τὸ νοητόν τε καὶ ἄϋλον ), даже будучи естеством тварным; в отличие от чувственных вещей оно не может быть никоим образом постигнуто, и избегает любой границы, поскольку не имеет пределов. Эта беспредельность имеет разные значения для естества тварного и естества нетварного: духовное естество нетварное, которое творит само, всегда остается неизменным, не увеличиваясь и не уменьшаясь; напротив, духовное существо, возникшее путем творения, уже ввиду своего происхождения изменчиво и может обратиться к добру или к злу. В добре оно преуспевает, пока стремится к первоначалу сущего, а потому имеет участие в том, что его превосходит. В определенном смысле оно постоянно заново творится, поскольку своим возрастанием в добре постоянно увеличивается: поэтому оно не имеет конца и его рост не имеет никаких границ. Ведь имеющееся добро, каким бы оно не казалось совершенным, всегда является началом добра еще большего. Это - протяжение вперед (ἡ τῶν ἔμπροσθεν ἐπέκτασις ) и забывание предыдущего, как о нем говорит апостол (Флп 3:13): имеющийся опыт большего блага исторгает воспоминания о благе меньшем.
Участием во благе - которое всегда бесконечного больше всего, чего участвующий в нем может достичь - кроме того увеличивается объем, поскольку никакое достижение не ведет к наполнению, которое не могло бы быть преодолено; и так оно, по мнению Григория, «во веки веков».
Обретение верой
То же самое, что Григорий говорил об участии во благе, можно говорить и о познании. Естество Божие, не имеющее никаких границ, не может быть никогда адекватно познанным, а движение поиска потому никогда не останавливается. Любое совершенство познания, которого может достичь человеческий ум, сразу же преобразовывается в стремление к дальнейшему познанию. Это, по мнению Григория, в повествовании Песни Песней (см. 3:1) обозначается образом ночи, в котором невеста ищет жениха на своем ложе и не может его найти:
«...когда объята я была Божественною нощию, ища Сокровенного во мраке, тогда, хотя имела я любовь к Возлюбленному, но это Любимое мною улетало из объятия помыслов.»
Невеста звала жениха по имени - насколько возможно «изобрести имя для Неименуемого», - но он не слышал, поскольку ни одно имя его не может достичь. По описанию Песни Песней, невеста выбралась в город, т. е. взошла к небесному граду умных сущностей, как это поясняет Григорий, но и в области умного и бесплотного не может найти то, что ищет.
«тогда, оставивъ все обрѣтаемое, такимъ образомъ, признала Искомое по одной непостижимости того, что Оно такое.»
Это единственное возможное познание Григорий называет «обретением верой» (τῇ πίστει εὗρον ) или же «объятиями веры» (ἡ τῆς πίστεως λαβή ), которое предполагает, что мы избавляемся от всех понятийных представлений. Все, что могло послужить познавательному пониманию искомого, становится препятствием в обретении. Таким образом, вера, по мнению Григория, - некий доверчивый шаг навстречу непознаваемому, о котором можно познать, что он есть только тогда, когда мы поймем, что нельзя познать, что он есть. В одиннадцатой беседе, о которой мы уже упоминали, Григорий уподобляет это схватыванию верой «Божественному мраку», в который погрузился Моисей во время Богоявления на Синае (см. Исх 20:21 O'): Бог при этом дает душе ощутить свое присутствие, избегая, однако, отчетливого познания.
Всё, что мы можем сказать об Искомом (или Обретенном верой), будет, по этой причине, иметь характер предположения, потому как это Искомое не может однозначно и в полной мере быть постигнуто. Поэтому Песнь Песней также не говорит о форме, лице или чертах жениха, а только о его голосе (см. Песн 2:8 O'), звучащем как будто бы издалека, и не допускающем уверенность. По этой причине описание Писание избегает выражения о женихе какой-либо мысли или описания его образа, хотя и помогает себе многими описаниями (ἐπὶ πολλὰ φέρεσθαι ταῖς ὀπτασίαις), желая посмотреть каждый раз несколько иначе (ἄλλοτε ἄλλως βλέπειν), и не придерживаться единственного аспекта того, что пытается постичь (οὐ πάντοτε τῷ αὐτῷ παραμένουσαν χαρακτῆρι τοῦ καταληφθέντος). Поэтому оно уподобляет Жениха серне и молодому оленю одновременно (Песн 2:9 O'). Непостижимость жениха при этом отражена в легкости и подвижности этих животных („идет, скачет по горам, прыгает по холмам“, Песн 2:8 O'): жених «избегает взгляда раньше, чем может быть вполне узнан».
Не-дефинитивное, предварительное значение всех образов Бога и мыслей о нем, по мнению Григория, представлено также и тем, что Бога нам всегда указуется так, как мы сами решили относится к нему:
«...Божество всегда бывает к нам таково, каковыми сами себя по произволению оказываем пред Богом».
Способ, которым мы познаём Бога, всегда соопределен не только нашим (ограниченным, хотя и возрастающим) объемом, но и нашим выбором. Уже поэтому ни наши мысли, ни наши слова не могут постичь Бога, каким он есть в себе, поскольку мы таким образом его никогда не можем познать.
Бог, избегающий любого понимания, может быть познан, по мнению Григория, именно и только на незавершающемся пути познавания, которое никогда не останавливается на том, что уже познало, но постоянно направляется дальше к осознанию дефинитивной непостижимости искомого:
«...что в рассуждении силы, превышающей всякий ум, один есть способ постижения: ни на чем постигнутом не останавливаться, но, ища всегда бóльшего, нежели чтó постигнуто, ничем не удовлетворяться».
Бога, к которому стремится душа, она может видеть только в том случае, если она ему постоянно следует и никогда не останавливается. Согласно Григорию, это отражено в словах невесты о милом, который «прошел» мимо ее дверей (см. Песнь 5:6), и описанием Богоявления в скальной расщелине, где Моисей видел «задняя» Бога (Исх. 33:23). Эти тексты Григорий понимает как предложение последовать за Женихом/Логосом, который движется «вперед» , т. е. как призыв к непрестанному стремлению вперед. Это, по мнению Григория, - единственный способ познавания непостижимого Бога.
* * *
В Беседах на Песнь Песней мотив эпектасиса является одной из центральных мыслей, или даже ключевым представлением. Невеста/душа в незавершающейся и постоянно снова и иначе изменяемой серии образов предпринимает восхождение вверх, движение вперед или продвижение к лучшему. Ее путь бесконечен, поскольку ее цель бесконечна, неограниченна своей противоположностью, как это нам уже известно из предыдущих произведений Григория. Кроме бесконечности цели, бесконечность человеческого пути имеет и другой аспект. Подобно тому, как в полемике с Евномием и в проповедях на Песнь Песней, онтологическим основанием человеческой жизни как бесконечного пути является и сама тварность человеческого ума: как тварный, а, следовательно, и сущностно-изменчивый (возникший переходом из небытия к бытию), человеческий ум никогда дефинитивно не бывает «у цели», к своей цели он всего лишь направлен. В зависимости от того, насколько он приближается к своей цели, он как будто «заново творится», чем постоянно изменяется, т. е. постоянно увеличивается. При этом увеличенный объем приводит к новой потребности наполнения, т. е. к необходимости нового движения к цели, при чем, по мысли Григория, явно «на всю вечность веков», т. е. и эсхатологически. Мы даже можем сказать, чем большего наполнения достигнет ум, тем он больше и увеличится, и тем более длинный путь будет лежать перед ним.
Эта динамика, помимо любви и стремления, о которых говорит Песнь Песней сама и ее истолкователь в первую очередь, относится также и к познанию неограниченного и бесконечного Бога, по мнению Григория нельзя познать иначе, кроме как на пути познавания, которое не останавливается ни на чем, чего могло бы достичь, но движется постоянно дальше и избавляется любых достигнутых результатов в пользу последующих и неизвестных. Именно познание того, что никогда нельзя познать, что Бог есть, для Григория является единственной возможной очевидность о Боге, единственным способом познать, что он есть, как ощутить его присутствие. Григорий называет это преодоление любого понятийного познания навстречу новому и неизвестному также «объятиями веры».
Единственной человеческой очевидностью о Боге является, таким образом, познание о том, что необходимо отрешиться любого понятия и любого представления о нем. Постоянное отрешение от познанного и достигнутого при этом становится непрерывной открытостью для неизвестного, постоянной направленностью вперед (эпектасис), постоянным путем следования жениху, который незамеченным «проходит мимо» дверей невесты.
Из этой непостижимости о Боге нельзя говорить только одним способом, только с единственной точки зрения, только в единственном образе или в единственной мысли. Необходимо, как это делает Писание, выстроить цепочку из разных образов, осмотреть с разных сторон, развить несколько способов мышления, если мы хотим к неограниченному, а потому неуловимому Богу вообще приблизиться. В свете этого распознания Григория, с которым мы уже встречались в полемике с Евномием, мы можем оценить многоцветное сплетение поэтических образов Песни Песней, которое Григорий создает и комбинирует вплоть до непросматриваемости. Речь идет не только о одержимости аллегорическим истолкованием или безудержности фантазии, но и об осознании того, что единственный образ, единственное членение духовного пути, единственное описание или единственный план истолкования будут необходимо недостаточными уже потому, что они не будут соотнесены с дальнейшими перспективами и дополнены ими.
Мотив бесконечного пути как неисчерпаемого отношения, в общих чертах описанный в житии Моисея, был подробно разработан в следующем творении Григория, а именно в пятнадцати беседах на ветхозаветную книгу Песнь Песней (̓Εξήγησις τοῦ ῎Αισματος τῶν ̓Αισμάτων ). По своей направленности это произведение продолжает Житие Моисея, хотя жанры обоих этих произведений различны: в отличие от Жития Моисея в беседах на Песнь Песней не пересказывается и не аллегоризируется история, речь идет о достаточно подробном изложении, рассматривающим библейский текст стих за стихом. Раньше считалось, что беседы на Песнь Песней предшествовали Житию Моисея, сегодня же - напротив, что беседы следуют за ним (поскольку мотивы Жития Моисея сокращенно находятся уже в беседах , а не наоборот; теологическая перспектива бесед шире: речь идет не о только наставлении читателя на путь добродетели, но об этом пути в его кульминации, о любви как соединении души с Богом ).
Не лишен привлекательности и тот факт, что Григорий составил беседы на Песнь Песней по просьбе женщины, и женщины необычной, - это была диакониса Олимпия, богатая вдова с интеллектуальными интересами и подруга самых выдающихся святителей своей эпохи. Иоанн Златоуст из изгнания адресует ей семнадцать писем, Григорий Назианзин посвятил ей одно из своих стихотворений, подробности ее жизни рассказывает нам, очевидно, ее современник - анонимный агиограф. Однако, нет никакой уверенности (как в своих красочных фантазиях представлял Jean Daniélou) что Григорий эти беседы прочитал непосредственно Олимпиаде и сестрам из монашеской общины, которую Олимпиада основала при храме святой Софии в Константинополе. Сложные духовные проповеди, естественно, могли быть с приязнью встречены в монастырских кругах, но очевидно, что они изначально были предназначены для более широкой публики, а их письменная версия, посвященная Олимпиаде, необязательно должна была быть адресована только «духовной элите» ее общины.
В рамках оригеновского понимания трех «соломоновых» книг, которые нам уже известны, по Григорию Песнь Песней представляет некую мистическую вершину встречи с Богом, связанную как с нравственными поучениями Притч, так и с содержащейся в Екклесиасте мудростью, касающейся природы. Основную интерпретационную схему жених-Логос/Христос, невеста-душа/Церковь Григорий также перенимает у Оригена. Однако его основной подход к Песни Песней отличен от Оригеновского: Григорий находит в Песни Песней общее действие, указывающее на продвижение по духовному пути. С этим интерпретационным моментом мы уже встретились в некоторых сочинениях Григория, его можно понимать как характерную черту экзегезы Григория. С ним тесно связано представление о духовном пути, как о беге, направленном всегда вперед, который в беседах появляется все чаще: Песнь Песней в интерпретации Григория описывает путь невесты-души и сопровождающих ее девушек (души, в начале их пути), к свадьбе с Божественным Женихом.
Невеста-душа и ее духовный путь
Души в начале своего пути, согласно Григорию, указываемого дружками Песни Песней, «бегут за благовонием мира (Жениха)» (ср. Песн 1:4 O' ) и «забывая задняя, и простираясь вперед (τοῖς ῖ ἔμπροσθεν ἐπεκτείνονται), стремятся к цели» (ср. Флп 3:13). Эти души, как поясняет Григорий, стремятся к благовониям. «Более совершенная душа» (ἡ δε τελειοτέρα ψυχή ), представляемая невестой, была уже, согласно первой беседе Григория, «введена в царские чертоги» (ср. Песн 1:4), т. е. «достигает цели, чем бег завершается». Это достижение цели по Григорию предполагает, что такая душа «более направлена вперед». При этом остается открытым вопрос, что «достижение цели» означает для Григория: завершается ли им путь души?
В этом смысле, наверное, могло звучать то место из четвертой беседы, где Григорий разделяет продвижение души в ее восхождении на три шага: сначала душа была уподоблена кобылице (ἡ ἵππος) фараоновой колесницы (ср. Песн 1:9), истребляющей египетскую силу, потом - подруге (τὸ πλησίον) с очами голубицы (см. Песн 1:15) (очи голубицы согласно Григорию означают духа пророчества) и, наконец, (Песн 2:2) называется сестрой (ἡ ἀδελφή), которая уже принадлежит к семье, поскольку Духом Святым была принята своей.
Трехчастное членение духовного пути мы находим и в одиннадцатой беседе, где Григорий под кобылицей и голубицей понимает первый шаг, в котором душа покидает («пробегает», «пролетает») все осязаемое и видимое: душа «уподоблена кобылице из-за своего быстрого бега (τὸ εὔδρομον), а голубице - из-за скорости полета (τὸ τάχος τῆς πτήσεως)». Вторым шагом здесь является яблоня со своей тенью (σκιά, см. Песн 2:3), указывающая, согласно Григорию, на облако (νεφέλη ), которое «покрывает как все видимое, так и душу ведет к видению того, что скрыто». И, наконец, на третьем шаге душа окутана «божественным мраком» (τῷ θείῳ γνόφῳ ), в которой она приближается к неисповедимому познанию Бога, как об этом упоминает описание Богоявления Моисею на Синае (см. Исх 20:21 O').
Вопрос заключается в том, хочет ли Григорий тремя приведенными шагами восхождения указать на то, что духовный путь принципиально делится на три этапа, или лишь описывает определенную часть восхождения, которое, возможно, продолжается дальше , либо делится по-другому. Повторение сказанного ранее в начале шестой беседы указывает, что продвижение по духовному пути можно описать более подробно, и что его с трудом можно окончательно завершить у определенной ранее цели: Душа/невеста здесь в своем постоянном росте и непрерывном изменении к лучшему уподоблена последовательно кобылице, горлице и ожерелью (см. Песн 1:10 O'), мирровому пучку, находящемуся на груди жениха (см. Песн 1:13 O'), виноградной лозе с привлекательно пахнущими кистями (так Григорий истолковывает Песн 1:14), потом впервые называется «красивой», становится «подругой», а ее глаза сравниваются с голубиными (см. Песн 1:15 O'). Она укрепилась в добре как кедр и кипарис (см. Песн 1:17 O'), подобно лилии между тернами (см. Песн 2:1 и ниже), введена в дом пира, натерта миром и освежена яблоками (см. Песн 2:4 и ниже O'). Она настигнута сладкой стрелой, и сама становится стрелой в руках божественного лучника, который ей своей левой рукой указывает на высокую цель, а правой обнимает ее и притягивает к себе (см. Песн 2:5б-6 O').
Образ стрелы в натянутом луке очень точно выражает динамику движения и стремление вперед, которое подразумевает Григорий: Это, несомненно, самая выразительная граница совершенства, которую может достигнуть душа, но все равно эта достигнутая вершина является лишь началом следующего восхождения.
Мотив движения вперед у Григория присутствует во всем указанном перечне образов: Уже кобылица фараоновой колесницы указывает на «божественный бег» (τὸν θεῖον δρόμον ), в котором душа «как бы частыми и усиленными скачками простирается вперед, не возвращается же назад к тому, что улучила в достигнутом уже прежде». Этот бег выражает рост стремления: хотя душа уже значительно продвинулась, она все еще жаждет. Недостаточно напиться из «чаши премудрости» (см. Притч 9:2 O'), ее жажда возрастает настолько, что она хочет «войти в дом вина» (Песн 2:4), и здесь она готовится к дальнейшему «прыжку», к чему-то «большему»: то есть хочет «подчиниться любви» (см. Песн 2:4).
Образы Песни Песней в руках Григория проявляются и соединяются в неожиданных композициях, в цветистом сплетении поэтического описания, которое часто происходит на нескольких уровнях сразу. Объединяющим и повторяющимся мотивом остается, однако, мысль о непрекращающемся движении вперед без конца, неутолимом стремлении, возрастающем при каждом наполнении.
Наполнение и ненасытность стремления
Наполнение и ненасытность стремления, которое постоянно возрастает, согласно Григорию, может быть, кроме как образом любви, хорошо выражено также мотивом опьянения. Григорий использует оксиморон «трезвенное упоение» (νηφάλιος μέθη), в котором «человек от вещественного восторгается к Божественному» в эсхатологическом смысле. «Восторжение мышления» , которое вызывается опьянением, происходит уже в этой жизни, что, по мнению Григория, указано в Тайной Вечере, где Божественный Логос предлагает своим ученикам «есть и пить» (см. Мф 25:35), также как и в Песне Песней жених говорит своим друзьям: „Ядите, ближние, и пийте и упийтеся, братия“ (Песн 5:1 O'). По мнению Григория, этим выражается «изменение и экстаз от худшего к лучшему», то есть движение постоянного изменения и развития.
Душа, имеющая участие в добре, постоянно возрастает; однако само добро в сравнении с ней всегда остается несоизмеримым, всегда ее в той же мере превосходя, поскольку Божество в благе неограничено (ἀόριστος ἐν τῷ ἀγαθῷ ). Оно не ограничено своей противоположностью, не имеет никаких границ или ограничений, но «всякое добро, о Нем умопредставляемое, простирается в беспредельность и некончаемость». Движение души поэтому походит на бесконечное восхождение по лестнице: Жених/Логос наперед невесте, как будто через окно или сетку (см. Песн 2:9) закона посылает лучик света. Свет дарит ей красоту и уподобляет ее голубице. Потом жених призывает к участию в возвышенной красоте, как будто никакого участия в красоте она не имела. Так начинается настоящее восхождение вверх ко благу, которое душу все еще превосходит: у души перед глазами постоянно нечто большее, и ее стремление постоянно растет. Поэтому жених снова говорит невесте: «Встань… выйди!», хотя она уже встала (см. Песн 2:10,13). Кто однажды встал к этому «божественному бегу», тот будет вставать постоянно, а кто в него пустился - никогда не исчерпает то огромное пространство, которое находится в его распоряжении, поэтому стоящей невесте он говорит «Встань!», а когда она бежит, жених говорит ей «Выйди!»; поэтому прекрасная невеста должна стать еще прекрасней. Всё, чего душа уже достигла, всегда меньше того, что она ищет, к чему стремится и на что надеется.
Путь души, таким образом, бесконечен, поскольку то, к чему она стремится, никогда не может быть достигнуто. В шестой беседе Григорий развивает онтологию тварного и нетварного, чувственного и умопостигаемого естества, чтобы пояснить этот мотив: Духовное естество бесплотно (τὸ νοητόν τε καὶ ἄϋλον ), даже будучи естеством тварным; в отличие от чувственных вещей оно не может быть никоим образом постигнуто, и избегает любой границы, поскольку не имеет пределов. Эта беспредельность имеет разные значения для естества тварного и естества нетварного: духовное естество нетварное, которое творит само, всегда остается неизменным, не увеличиваясь и не уменьшаясь; напротив, духовное существо, возникшее путем творения, уже ввиду своего происхождения изменчиво и может обратиться к добру или к злу. В добре оно преуспевает, пока стремится к первоначалу сущего, а потому имеет участие в том, что его превосходит. В определенном смысле оно постоянно заново творится, поскольку своим возрастанием в добре постоянно увеличивается: поэтому оно не имеет конца и его рост не имеет никаких границ. Ведь имеющееся добро, каким бы оно не казалось совершенным, всегда является началом добра еще большего. Это - протяжение вперед (ἡ τῶν ἔμπροσθεν ἐπέκτασις ) и забывание предыдущего, как о нем говорит апостол (Флп 3:13): имеющийся опыт большего блага исторгает воспоминания о благе меньшем.
Участием во благе - которое всегда бесконечного больше всего, чего участвующий в нем может достичь - кроме того увеличивается объем, поскольку никакое достижение не ведет к наполнению, которое не могло бы быть преодолено; и так оно, по мнению Григория, «во веки веков».
Обретение верой
То же самое, что Григорий говорил об участии во благе, можно говорить и о познании. Естество Божие, не имеющее никаких границ, не может быть никогда адекватно познанным, а движение поиска потому никогда не останавливается. Любое совершенство познания, которого может достичь человеческий ум, сразу же преобразовывается в стремление к дальнейшему познанию. Это, по мнению Григория, в повествовании Песни Песней (см. 3:1) обозначается образом ночи, в котором невеста ищет жениха на своем ложе и не может его найти:
«...когда объята я была Божественною нощию, ища Сокровенного во мраке, тогда, хотя имела я любовь к Возлюбленному, но это Любимое мною улетало из объятия помыслов.»
Невеста звала жениха по имени - насколько возможно «изобрести имя для Неименуемого», - но он не слышал, поскольку ни одно имя его не может достичь. По описанию Песни Песней, невеста выбралась в город, т. е. взошла к небесному граду умных сущностей, как это поясняет Григорий, но и в области умного и бесплотного не может найти то, что ищет.
«тогда, оставивъ все обрѣтаемое, такимъ образомъ, признала Искомое по одной непостижимости того, что Оно такое.»
Это единственное возможное познание Григорий называет «обретением верой» (τῇ πίστει εὗρον ) или же «объятиями веры» (ἡ τῆς πίστεως λαβή ), которое предполагает, что мы избавляемся от всех понятийных представлений. Все, что могло послужить познавательному пониманию искомого, становится препятствием в обретении. Таким образом, вера, по мнению Григория, - некий доверчивый шаг навстречу непознаваемому, о котором можно познать, что он есть только тогда, когда мы поймем, что нельзя познать, что он есть. В одиннадцатой беседе, о которой мы уже упоминали, Григорий уподобляет это схватыванию верой «Божественному мраку», в который погрузился Моисей во время Богоявления на Синае (см. Исх 20:21 O'): Бог при этом дает душе ощутить свое присутствие, избегая, однако, отчетливого познания.
Всё, что мы можем сказать об Искомом (или Обретенном верой), будет, по этой причине, иметь характер предположения, потому как это Искомое не может однозначно и в полной мере быть постигнуто. Поэтому Песнь Песней также не говорит о форме, лице или чертах жениха, а только о его голосе (см. Песн 2:8 O'), звучащем как будто бы издалека, и не допускающем уверенность. По этой причине описание Писание избегает выражения о женихе какой-либо мысли или описания его образа, хотя и помогает себе многими описаниями (ἐπὶ πολλὰ φέρεσθαι ταῖς ὀπτασίαις), желая посмотреть каждый раз несколько иначе (ἄλλοτε ἄλλως βλέπειν), и не придерживаться единственного аспекта того, что пытается постичь (οὐ πάντοτε τῷ αὐτῷ παραμένουσαν χαρακτῆρι τοῦ καταληφθέντος). Поэтому оно уподобляет Жениха серне и молодому оленю одновременно (Песн 2:9 O'). Непостижимость жениха при этом отражена в легкости и подвижности этих животных („идет, скачет по горам, прыгает по холмам“, Песн 2:8 O'): жених «избегает взгляда раньше, чем может быть вполне узнан».
Не-дефинитивное, предварительное значение всех образов Бога и мыслей о нем, по мнению Григория, представлено также и тем, что Бога нам всегда указуется так, как мы сами решили относится к нему:
«...Божество всегда бывает к нам таково, каковыми сами себя по произволению оказываем пред Богом».
Способ, которым мы познаём Бога, всегда соопределен не только нашим (ограниченным, хотя и возрастающим) объемом, но и нашим выбором. Уже поэтому ни наши мысли, ни наши слова не могут постичь Бога, каким он есть в себе, поскольку мы таким образом его никогда не можем познать.
Бог, избегающий любого понимания, может быть познан, по мнению Григория, именно и только на незавершающемся пути познавания, которое никогда не останавливается на том, что уже познало, но постоянно направляется дальше к осознанию дефинитивной непостижимости искомого:
«...что в рассуждении силы, превышающей всякий ум, один есть способ постижения: ни на чем постигнутом не останавливаться, но, ища всегда бóльшего, нежели чтó постигнуто, ничем не удовлетворяться».
Бога, к которому стремится душа, она может видеть только в том случае, если она ему постоянно следует и никогда не останавливается. Согласно Григорию, это отражено в словах невесты о милом, который «прошел» мимо ее дверей (см. Песнь 5:6), и описанием Богоявления в скальной расщелине, где Моисей видел «задняя» Бога (Исх. 33:23). Эти тексты Григорий понимает как предложение последовать за Женихом/Логосом, который движется «вперед» , т. е. как призыв к непрестанному стремлению вперед. Это, по мнению Григория, - единственный способ познавания непостижимого Бога.
* * *
В Беседах на Песнь Песней мотив эпектасиса является одной из центральных мыслей, или даже ключевым представлением. Невеста/душа в незавершающейся и постоянно снова и иначе изменяемой серии образов предпринимает восхождение вверх, движение вперед или продвижение к лучшему. Ее путь бесконечен, поскольку ее цель бесконечна, неограниченна своей противоположностью, как это нам уже известно из предыдущих произведений Григория. Кроме бесконечности цели, бесконечность человеческого пути имеет и другой аспект. Подобно тому, как в полемике с Евномием и в проповедях на Песнь Песней, онтологическим основанием человеческой жизни как бесконечного пути является и сама тварность человеческого ума: как тварный, а, следовательно, и сущностно-изменчивый (возникший переходом из небытия к бытию), человеческий ум никогда дефинитивно не бывает «у цели», к своей цели он всего лишь направлен. В зависимости от того, насколько он приближается к своей цели, он как будто «заново творится», чем постоянно изменяется, т. е. постоянно увеличивается. При этом увеличенный объем приводит к новой потребности наполнения, т. е. к необходимости нового движения к цели, при чем, по мысли Григория, явно «на всю вечность веков», т. е. и эсхатологически. Мы даже можем сказать, чем большего наполнения достигнет ум, тем он больше и увеличится, и тем более длинный путь будет лежать перед ним.
Эта динамика, помимо любви и стремления, о которых говорит Песнь Песней сама и ее истолкователь в первую очередь, относится также и к познанию неограниченного и бесконечного Бога, по мнению Григория нельзя познать иначе, кроме как на пути познавания, которое не останавливается ни на чем, чего могло бы достичь, но движется постоянно дальше и избавляется любых достигнутых результатов в пользу последующих и неизвестных. Именно познание того, что никогда нельзя познать, что Бог есть, для Григория является единственной возможной очевидность о Боге, единственным способом познать, что он есть, как ощутить его присутствие. Григорий называет это преодоление любого понятийного познания навстречу новому и неизвестному также «объятиями веры».
Единственной человеческой очевидностью о Боге является, таким образом, познание о том, что необходимо отрешиться любого понятия и любого представления о нем. Постоянное отрешение от познанного и достигнутого при этом становится непрерывной открытостью для неизвестного, постоянной направленностью вперед (эпектасис), постоянным путем следования жениху, который незамеченным «проходит мимо» дверей невесты.
Из этой непостижимости о Боге нельзя говорить только одним способом, только с единственной точки зрения, только в единственном образе или в единственной мысли. Необходимо, как это делает Писание, выстроить цепочку из разных образов, осмотреть с разных сторон, развить несколько способов мышления, если мы хотим к неограниченному, а потому неуловимому Богу вообще приблизиться. В свете этого распознания Григория, с которым мы уже встречались в полемике с Евномием, мы можем оценить многоцветное сплетение поэтических образов Песни Песней, которое Григорий создает и комбинирует вплоть до непросматриваемости. Речь идет не только о одержимости аллегорическим истолкованием или безудержности фантазии, но и об осознании того, что единственный образ, единственное членение духовного пути, единственное описание или единственный план истолкования будут необходимо недостаточными уже потому, что они не будут соотнесены с дальнейшими перспективами и дополнены ими.