Обломки (давний пост)
Мое поколение родилось в обломках девятнадцатого века.
Нет-нет, я не ошиблась. Это нам казалось, что со спутниками мы влетели в двадцатый век.
Не влетели. До сих пор не влетели.
Обломки.
Мы родились среди ценностей девятнадцатого века, среди говора девятнадцатого века, мы росли на литературе девятнадцатого века, на живописи девятнадцатого века и на его музыке.
В детстве из старых буфетов вынимали наши чашки, мы сидели на тяжеленных квадратных стульях, которые невозможно было сдвинуть с места и на которые можно было взобраться, как на башню. Башню, рвущую своими заусенцами наши гольфы. Мы отсиживались под столами с тяжелыми квадратными резными ногами.
И не важно, что конкретно в нашем доме
не было ни такого буфета, ни таких столов и стульев, по тесноте их заменили хлипкими советскими, такая мебель была вокруг и мои пальцы до сих пор помнят неровность старого дерева, а руки помнят его тяжесть.
В школе мы изучали науки девятнадцатого века и со стен на нас смотрели портреты, заканчивающиеся девятнадцатым веком.
Мы все носили печать своей семьи, просто в силу относительной ограниченности общения, отсутствия сети.
Когда мы подросли, мы физически продолжали жить в семье, соблюдая ее требования, убирая, как требовалось, стирая и кипятя белье в баках, как привыкли наши бабушки и готовя по их же рецептам.
Пирожки с капустой. Какая архаика.
И опять же неважно, что лично меня научила их печь старушка соседка.
Только родители могли помочь нам разъехаться, сплотив все семейные метры и все семейные деньги и только от родителей мы могли получить в приданное пару треснувших старинных чашек, бабушкино обручальное кольцо, чудом не съеденное в войну, чуть пожелтевшую скатерть старинного полотна и шкатулку с письмами с фронта.
Кому это теперь нужно и кого этим заманишь.
Сегодня на занятиях меня угораздило упомянуть Искандера в контексте краха Союза.
Мои студенты-марсиане не слышали это имя, потом выяснилось, что они ни одно имя советских писателей не слышали.
Им не нужен этот балласт, они перерезали пуповину и улетели в новую жизнь с новыми именами, новыми названиями, новыми играми и новыми занятиями.
Птенцы улетают из гнезд, ничего не беря взамен, налегке.
Мы с нашей культурой, с нашими приколами, причудами и заскоками - отрезанный ломоть.
Остается только, стоя на земле и прижав ладони козырьком, смотреть им вслед, желая счастливого пути.
Нет-нет, я не ошиблась. Это нам казалось, что со спутниками мы влетели в двадцатый век.
Не влетели. До сих пор не влетели.
Обломки.
Мы родились среди ценностей девятнадцатого века, среди говора девятнадцатого века, мы росли на литературе девятнадцатого века, на живописи девятнадцатого века и на его музыке.
В детстве из старых буфетов вынимали наши чашки, мы сидели на тяжеленных квадратных стульях, которые невозможно было сдвинуть с места и на которые можно было взобраться, как на башню. Башню, рвущую своими заусенцами наши гольфы. Мы отсиживались под столами с тяжелыми квадратными резными ногами.
И не важно, что конкретно в нашем доме
не было ни такого буфета, ни таких столов и стульев, по тесноте их заменили хлипкими советскими, такая мебель была вокруг и мои пальцы до сих пор помнят неровность старого дерева, а руки помнят его тяжесть.
В школе мы изучали науки девятнадцатого века и со стен на нас смотрели портреты, заканчивающиеся девятнадцатым веком.
Мы все носили печать своей семьи, просто в силу относительной ограниченности общения, отсутствия сети.
Когда мы подросли, мы физически продолжали жить в семье, соблюдая ее требования, убирая, как требовалось, стирая и кипятя белье в баках, как привыкли наши бабушки и готовя по их же рецептам.
Пирожки с капустой. Какая архаика.
И опять же неважно, что лично меня научила их печь старушка соседка.
Только родители могли помочь нам разъехаться, сплотив все семейные метры и все семейные деньги и только от родителей мы могли получить в приданное пару треснувших старинных чашек, бабушкино обручальное кольцо, чудом не съеденное в войну, чуть пожелтевшую скатерть старинного полотна и шкатулку с письмами с фронта.
Кому это теперь нужно и кого этим заманишь.
Сегодня на занятиях меня угораздило упомянуть Искандера в контексте краха Союза.
Мои студенты-марсиане не слышали это имя, потом выяснилось, что они ни одно имя советских писателей не слышали.
Им не нужен этот балласт, они перерезали пуповину и улетели в новую жизнь с новыми именами, новыми названиями, новыми играми и новыми занятиями.
Птенцы улетают из гнезд, ничего не беря взамен, налегке.
Мы с нашей культурой, с нашими приколами, причудами и заскоками - отрезанный ломоть.
Остается только, стоя на земле и прижав ладони козырьком, смотреть им вслед, желая счастливого пути.