Особенности национальной любви
Россия странно устроена, она слышит своих сыновей и дочерей до тех пор, пока они обретаются по месту прописки находятся на ее территории, тоже самое и с визуальным восприятием.
Стоит им пересечь границу и они оказываются за мутным стеклом, не видно, не слышно и никому не интересно.
Это легенда, что Герцен кого-то там разбудил, звоня в колокол, на самом деле он не спал сам, дергая за язык колокола и не давал спать ближайшему окружению.
На его родине он был безразличен верхам и тем более низам.
Россия услышала Ленина не тогда, когда он был в Цюрихе, а тогда, когда она увидела его на броневике.
Увидела, услышала и послушалась.
Так же и с Троцким, который по утверждению современников, был блестящий оратор.
Услышал его в Мексике только Меркадер.
Тоже самое и с нашей современной оппозицией, особенно если учесть наше общее измельчание по сравнению с предками.
Нет среди нее царских генералов, нет никого ранга князя Голицина, барона Врангеля, генерала Краснова, князя Щербатова и Набокова-отца, всех не перечислить.
Да и к ним Россия мало прислушивалась, что уж говорить о горстке современных писателей для узкого круга и иже с ними.
Даже вдова лишь только вдова, что понимал ее муж, рискнув вернуться, проиграв, но оставшись в истории.
Я вспоминаю подъем конца восьмидесятых и начала девяностых, митинги на забитой до отказа Манежной, вспоминаю миллионы людей, медленно и молча двигающихся по Москве, хоронящих трех погибших мальчиков.
Вспоминаю Ельцина у Белого дома, Сахарова, Афанасьева, блестящего и до того времени неизвестного мне Собчака, множество новых молодых лиц.
Да получилось не совсем то, о чем они говорили или совсем не то, не знаю, но знаю только, что помню их лица, их страсть и их имена.
В отличие от сегодняшних лиц и имен за непромытым, во всяком случае с нашей стороны, стеклом.
Стоит им пересечь границу и они оказываются за мутным стеклом, не видно, не слышно и никому не интересно.
Это легенда, что Герцен кого-то там разбудил, звоня в колокол, на самом деле он не спал сам, дергая за язык колокола и не давал спать ближайшему окружению.
На его родине он был безразличен верхам и тем более низам.
Россия услышала Ленина не тогда, когда он был в Цюрихе, а тогда, когда она увидела его на броневике.
Увидела, услышала и послушалась.
Так же и с Троцким, который по утверждению современников, был блестящий оратор.
Услышал его в Мексике только Меркадер.
Тоже самое и с нашей современной оппозицией, особенно если учесть наше общее измельчание по сравнению с предками.
Нет среди нее царских генералов, нет никого ранга князя Голицина, барона Врангеля, генерала Краснова, князя Щербатова и Набокова-отца, всех не перечислить.
Да и к ним Россия мало прислушивалась, что уж говорить о горстке современных писателей для узкого круга и иже с ними.
Даже вдова лишь только вдова, что понимал ее муж, рискнув вернуться, проиграв, но оставшись в истории.
Я вспоминаю подъем конца восьмидесятых и начала девяностых, митинги на забитой до отказа Манежной, вспоминаю миллионы людей, медленно и молча двигающихся по Москве, хоронящих трех погибших мальчиков.
Вспоминаю Ельцина у Белого дома, Сахарова, Афанасьева, блестящего и до того времени неизвестного мне Собчака, множество новых молодых лиц.
Да получилось не совсем то, о чем они говорили или совсем не то, не знаю, но знаю только, что помню их лица, их страсть и их имена.
В отличие от сегодняшних лиц и имен за непромытым, во всяком случае с нашей стороны, стеклом.