Образ И.В. Сталина в русской поэзии 18-го века
Для знатоков и ценителей поэзии ТОЛЬКО!!!
Нет, в названии поста нет описки. Примерно 5 лет назад на сайте "Век перевода" был объявлен конкурс на лучший "перевод" баллады антисоветчика Юза Алешковского на поэтический язык 18-го века. Мало того, что длина баллады уже требовала от переводчиков адского труда. Условия конкурса были еще иезуитски осложнены - цитата:
"Перевод должен быть исполнен александрийским стихом - шестистопный ямб с цезурой после третьей стопы, парные двустишия с чередованием женских и мужских рифм. Перевод должен имитировать стиль русской поэзии XVIII столетия. Архаизмы приветствуются."
Несмотря на столь зверские требования, было представлено несколько "переводов", каждый из которых обладал несомненными достоинствами и содержал порою изумительные находки. Но даже среди них, подобно брильянту, своим скромным совершенством выделялся поэтический шедевр, исполненный Александрой Петровой, в ЖЖ более известной под именем akula_dolly .
Сегодня я публикую его. Публикую с восхищением, но и со слезами на глазах, ибо сердце мое исколото иглами "белой зависти" по отношению к Автору.
Под катом желающие найдут оригинал - балладу Алешковского и ее "перевод". Сразу предупреждаю - суммарный объем обоих текстов таков, что исключает вероятность "осиливания" его случайными посетителями. Зато истинные ценители, я уверен, испытают высокое наслаждение.
СЕМЕЕЧКА
Это было давно.
Мы еще не толпились в ОВИРе
и на КПСС не надвигался пиздец.
А в Кремле, в однокомнатной
скромной квартире,
со Светланою в куклы играл
самый добрый на свете отец.
Но внезапно она,
до усов дотянувшись ручонкой,
тихо дернула их -
и на коврик упали усы.
Даже трудно сказать,
что творилось в душе у девчонки,
а папаня безусый был нелеп,
как без стрелок часы.
И сказала Светлана,
с большим удивлением глядя:
«Ты не папа - ты вредитель, шпион и фашист».
И чужой, нехороший,
от страха трясущийся дядя
откровенно признался:
«Я секретный народный артист».
Горько плакал ребенок,
прижавшись к груди оборотня,
и несчастнее их
больше не было в мире людей,
не отец и не друг, не учитель,
не Ленин сегодня
На коленках взмолился:
«Не губите жену и детей!»
Но крутилась под ковриком
магнитофонная лента,
а с усами на коврике
серый котенок играл.
«Не губите, Светлана!» -
воскликнув с японским акцентом,
дядя с Васькой в троцкистов
пошел поиграть и... пропал.
В тот же час в темной спальне
от ревности белый
симпатичный грузин
демонстрировал ндрав.
Из-за пазухи вынул
вороненый наган «парабеллум»
и без всякого-якова
в маму Светланы - пиф-паф.
А умелец Лейбович,
из Малого театра гример,
возле Сретенки где-то
«случайно» попал под мотор.
В лагерях проводили
мы детство счастливое наше,
ну а ихнего детства
отродясь не бывало хужей.
Васька пил на троих
с двойниками родного папаши,
а Светлана меня-я-я...
как перчатки меняла мужей.
Васька срок отволок,
снят с могилки казанской пропеллер,
чтоб она за бугор отвалить не могла,
а Светлану везет
на бордовом «Роллс-Ройсе» Рокфеллер
по шикарным шоссе
на рысях на большие дела.
Жемчуга на нее
надевали нечистые лапы,
предлагали аванс,
в Белый дом повели на прием,
и во гневе великом
в гробу заворочался папа,
ажио звякнули рюмки
в старинном буфете моем.
Но родная страна
оклемается вскоре от травмы,
воспитает сирот весь великий советский народ.
Горевать в юбилейном году
не имеем, товарищи, прав мы,
Аллилуева нам не помеха
стремиться, как прежде, вперед.
Сталин спит смертным сном,
нет с могилкою рядом скамеечки.
Над могилкою стынет
тоскливый туман...
Ну, скажу я вам, братцы,
подобной семеечки
не имели ни Петр Великий,
ни Грозный, кровавый диктатор Иван.
1967
Ода на жизненныя превратности нѢкоего семейства
Внемли, парнасскiй богъ! дабы возмогъ я нынѢ
Въ просторахъ гибельныхъ техасскiя пустыни
ВоспѢть СвѢтланы ликъ, Лубянку и усы.
Да будетъ пѢснь моя достойна ихъ красы!
Воспомяни тѢ дни, моя смятенна лира,
Когда мы не толклись еще въ дверяхъ ОВИРа,
Когда звучало въ ладъ бiенье всехъ сердецъ
И партiи родной не угрожалъ п-----цъ.
Да музы мне пошлютъ огня и вдохновенья!
И се! начну свой сказъ, исполнясь дерзновенья.
Сердечную хвалу да не сочтутъ за лесть!
Вершинамъ горъ родныхъ изволивъ предпочесть
Убогу хижину въ сѢни кремлевскихъ сводовъ,
С дитятей разъ игралъ отецъ и вождь народовъ.
МудрѢйшiй былъ не чуждъ семейственныхъ утѢхъ,
И слухъ ему ласкалъ невинный дѢтскiй смѢхъ.
Но что незапу въ умъ взошло отроковицѢ?
За усъ отца схватить! И сотворила сице.
И диво абiе узрѢлъ СвѢтланинъ взоръ:
Отклеившiйся усъ свалился на коверъ.
О сколь сталъ видъ нелѢпъ отца безусой рожи!-
(Я о--Ѣлъ бы вразъ - и ты, читатель! тоже)
Какъ море безъ валовъ, безъ пышной степь травы,
Часы безъ стрѢлокъ иль Ѣздецъ безъ головы!
Но умное дитя, нимало не смутяся,
«Шпiонъ ты, не отецъ!» вскричало, уклоняся
Отъ дерзкой длани, что, въ предчувствiи невзгодъ,
Пыталася зажать кричащiй дѢтскiй ротъ.
«Мой свѢтъ, не погуби!» - предатель тутъ взмолился.
«Я не шпiонъ, клянусь, актеромъ я родился,
Не врагъ народу я и не вредитель, нѢтъ!
Жена есть у меня и чада нѢжныхъ лѢтъ».
Тутъ, тронута мольбой, СвѢтлана возрыдала
И на актерску грудь въ невинности упала.
СмѢшались слезы ихъ въ стремительный ручей,
И вздохи тяжкiе звучали безъ рѢчей.
А пышный усъ, забытъ, на коврикѢ валялся,
И серый котъ Кузьма имъ тихо забавлялся.
Крутился между тѢмъ в укрытiи приборъ,
Любой запоминать умѢвший разговоръ,
Пречюдный плодъ ума хитролядвейныхъ нѢмцевъ
(ВсѢ бѢды на Руси от ушлыхъ чужеземцевъ).
Родной НКВД не дремлетъ острый зракъ,
Не скроется от ней нигдѢ проклятый врагъ.
И сей актеръ-хитрецъ, въ коварствѢ толь неистовъ,
Какъ вышелъ поиграть с Васяткою въ троцкистовъ,
Такъ и пропалъ навѢкъ, какъ не было его.
И болѢ я о немъ не знаю ничего.
На этомъ не конецъ исторiи печальной.
ДѢянье страшное въ тиши палаты спальной
Свершилось, какъ прозналъ рассвирѢпѢвший мужъ,
Что наглый лицедѢй (бухаринецъ къ тому жъ)
Къ бореньямъ затаивъ пролетарьята злобу,
Изображавъ его всевышнюю особу,
Священный усъ посмѢлъ предерзко потерять,
Чтобъ тайны замыслы вождя врагу являть.
И въ глубину глубинъ достигла мысль живая:
Кто жъ вразумилъ того, въ измѢнахъ наставляя?
Проникнулъ острый умъ въ предательство жены.
Пищаль любимую сорвавши со стѢны,
«Умри, невѢрная!» - вскричалъ грузинецъ страстный
И мѢткимъ выстрѢломъ снесъ полглавы нещастной.
И то еще не все: вѢдь кто-то клеилъ усъ!
Не самъ себя вождемъ разрисовалъ тотъ гнусъ.
Кто жъ взялъ негодный клей? Мазила изъ θеатра,
Что ладилъ парики подъ звуки падекатра.
Ату его, ату! И сей нашелъ свой рокъ:
ПресѢкла въ тотъ же день презрѢнной жизни срокъ
Тяжелымъ колесомъ карета самоходна -
Такъ гадовъ устранять навычно и удобно.
Воспомнимъ дѢтства дни, любезные друзья!
Работныхъ дѢти мы, нимало не князья.
Отрадна жизнь въ селѢ, въ поселкѢ и баракѢ:
Отца хмельного брань, бродячiя собаки…
А лагеря! О гдѢ, гдѢ вы, златые дни?
Мы были щастливы! Но мы, а не они!
Мы были щастливы, иного не просили,
Но злополучны тѢ - СвѢтлана и Василiй!
Непщуя отрѢшить отъ ногъ кремлевскiй прахъ,
Пилъ горькую Васекъ - и се! постигнулъ крахъ
Лихова летуна, и, прочимъ для примѢру
Никитой посаженъ, скончалъ свою карьеру.
И самолетный винтъ съ могилы унесенъ,
Дабы не зналъ никто, гдѢ упокоенъ онъ.
СвѢтланы скорбна часть: ни равенства, ни братства.
ЧѢмъ утѢшаться ей? - ничѢмъ, окромѢ б------а.
Бывало, ей ЦК мущинку подберетъ
(И весь народъ на мигъ въ спокойствiи замретъ),
Но черезъ малый срокъ она ярится снова:
«МнѢ этотъ нехорошъ, - кричитъ, - давай другова!»
И что же вышло? НѢтъ той участи студнѢй:
Ужъ Рокефеллеръ самъ въ каретѢ Ѣдетъ съ ней,
Которую влечетъ (рыдай, россiйский житель!)
Сгоранья нутряна мощнѢйшiй всѢхъ движитель.
Вся въ перлахъ и шелкахъ, проникла въ БѢлый домъ!
Давно почившiй вождь, прознавъ въ гробу о томъ,
ВертѢлся такъ, гневясь на дочкину измѢну,
Что мало не свернулъ въ сердцахъ кремлевску стѢну.
Но это намъ ничто! Къ врагамъ не привыкать!
Ликуя будемъ мы свой юбилей справлять!
Чтобъ накрѢпко навѢкъ запомнили потомки
Ироевъ имена и достиженья громки.
Читатель! предъ тобой семейных бѢдствiй смотръ!
Не зналъ подобныхъ бѢдъ ни самъ Великiй Петръ,
Ни Грозный Iоаннъ, сей образецъ тирана,
Что лилъ ручьями кровь и съ трезва и со пьяна,
Кого великiй нашъ и памяткiй народъ
За лютость и доднесь «Васильичемъ» зоветъ.
Нет, в названии поста нет описки. Примерно 5 лет назад на сайте "Век перевода" был объявлен конкурс на лучший "перевод" баллады антисоветчика Юза Алешковского на поэтический язык 18-го века. Мало того, что длина баллады уже требовала от переводчиков адского труда. Условия конкурса были еще иезуитски осложнены - цитата:
"Перевод должен быть исполнен александрийским стихом - шестистопный ямб с цезурой после третьей стопы, парные двустишия с чередованием женских и мужских рифм. Перевод должен имитировать стиль русской поэзии XVIII столетия. Архаизмы приветствуются."
Несмотря на столь зверские требования, было представлено несколько "переводов", каждый из которых обладал несомненными достоинствами и содержал порою изумительные находки. Но даже среди них, подобно брильянту, своим скромным совершенством выделялся поэтический шедевр, исполненный Александрой Петровой, в ЖЖ более известной под именем akula_dolly .
Сегодня я публикую его. Публикую с восхищением, но и со слезами на глазах, ибо сердце мое исколото иглами "белой зависти" по отношению к Автору.
Под катом желающие найдут оригинал - балладу Алешковского и ее "перевод". Сразу предупреждаю - суммарный объем обоих текстов таков, что исключает вероятность "осиливания" его случайными посетителями. Зато истинные ценители, я уверен, испытают высокое наслаждение.
СЕМЕЕЧКА
Это было давно.
Мы еще не толпились в ОВИРе
и на КПСС не надвигался пиздец.
А в Кремле, в однокомнатной
скромной квартире,
со Светланою в куклы играл
самый добрый на свете отец.
Но внезапно она,
до усов дотянувшись ручонкой,
тихо дернула их -
и на коврик упали усы.
Даже трудно сказать,
что творилось в душе у девчонки,
а папаня безусый был нелеп,
как без стрелок часы.
И сказала Светлана,
с большим удивлением глядя:
«Ты не папа - ты вредитель, шпион и фашист».
И чужой, нехороший,
от страха трясущийся дядя
откровенно признался:
«Я секретный народный артист».
Горько плакал ребенок,
прижавшись к груди оборотня,
и несчастнее их
больше не было в мире людей,
не отец и не друг, не учитель,
не Ленин сегодня
На коленках взмолился:
«Не губите жену и детей!»
Но крутилась под ковриком
магнитофонная лента,
а с усами на коврике
серый котенок играл.
«Не губите, Светлана!» -
воскликнув с японским акцентом,
дядя с Васькой в троцкистов
пошел поиграть и... пропал.
В тот же час в темной спальне
от ревности белый
симпатичный грузин
демонстрировал ндрав.
Из-за пазухи вынул
вороненый наган «парабеллум»
и без всякого-якова
в маму Светланы - пиф-паф.
А умелец Лейбович,
из Малого театра гример,
возле Сретенки где-то
«случайно» попал под мотор.
В лагерях проводили
мы детство счастливое наше,
ну а ихнего детства
отродясь не бывало хужей.
Васька пил на троих
с двойниками родного папаши,
а Светлана меня-я-я...
как перчатки меняла мужей.
Васька срок отволок,
снят с могилки казанской пропеллер,
чтоб она за бугор отвалить не могла,
а Светлану везет
на бордовом «Роллс-Ройсе» Рокфеллер
по шикарным шоссе
на рысях на большие дела.
Жемчуга на нее
надевали нечистые лапы,
предлагали аванс,
в Белый дом повели на прием,
и во гневе великом
в гробу заворочался папа,
ажио звякнули рюмки
в старинном буфете моем.
Но родная страна
оклемается вскоре от травмы,
воспитает сирот весь великий советский народ.
Горевать в юбилейном году
не имеем, товарищи, прав мы,
Аллилуева нам не помеха
стремиться, как прежде, вперед.
Сталин спит смертным сном,
нет с могилкою рядом скамеечки.
Над могилкою стынет
тоскливый туман...
Ну, скажу я вам, братцы,
подобной семеечки
не имели ни Петр Великий,
ни Грозный, кровавый диктатор Иван.
1967
Ода на жизненныя превратности нѢкоего семейства
Внемли, парнасскiй богъ! дабы возмогъ я нынѢ
Въ просторахъ гибельныхъ техасскiя пустыни
ВоспѢть СвѢтланы ликъ, Лубянку и усы.
Да будетъ пѢснь моя достойна ихъ красы!
Воспомяни тѢ дни, моя смятенна лира,
Когда мы не толклись еще въ дверяхъ ОВИРа,
Когда звучало въ ладъ бiенье всехъ сердецъ
И партiи родной не угрожалъ п-----цъ.
Да музы мне пошлютъ огня и вдохновенья!
И се! начну свой сказъ, исполнясь дерзновенья.
Сердечную хвалу да не сочтутъ за лесть!
Вершинамъ горъ родныхъ изволивъ предпочесть
Убогу хижину въ сѢни кремлевскихъ сводовъ,
С дитятей разъ игралъ отецъ и вождь народовъ.
МудрѢйшiй былъ не чуждъ семейственныхъ утѢхъ,
И слухъ ему ласкалъ невинный дѢтскiй смѢхъ.
Но что незапу въ умъ взошло отроковицѢ?
За усъ отца схватить! И сотворила сице.
И диво абiе узрѢлъ СвѢтланинъ взоръ:
Отклеившiйся усъ свалился на коверъ.
О сколь сталъ видъ нелѢпъ отца безусой рожи!-
(Я о--Ѣлъ бы вразъ - и ты, читатель! тоже)
Какъ море безъ валовъ, безъ пышной степь травы,
Часы безъ стрѢлокъ иль Ѣздецъ безъ головы!
Но умное дитя, нимало не смутяся,
«Шпiонъ ты, не отецъ!» вскричало, уклоняся
Отъ дерзкой длани, что, въ предчувствiи невзгодъ,
Пыталася зажать кричащiй дѢтскiй ротъ.
«Мой свѢтъ, не погуби!» - предатель тутъ взмолился.
«Я не шпiонъ, клянусь, актеромъ я родился,
Не врагъ народу я и не вредитель, нѢтъ!
Жена есть у меня и чада нѢжныхъ лѢтъ».
Тутъ, тронута мольбой, СвѢтлана возрыдала
И на актерску грудь въ невинности упала.
СмѢшались слезы ихъ въ стремительный ручей,
И вздохи тяжкiе звучали безъ рѢчей.
А пышный усъ, забытъ, на коврикѢ валялся,
И серый котъ Кузьма имъ тихо забавлялся.
Крутился между тѢмъ в укрытiи приборъ,
Любой запоминать умѢвший разговоръ,
Пречюдный плодъ ума хитролядвейныхъ нѢмцевъ
(ВсѢ бѢды на Руси от ушлыхъ чужеземцевъ).
Родной НКВД не дремлетъ острый зракъ,
Не скроется от ней нигдѢ проклятый врагъ.
И сей актеръ-хитрецъ, въ коварствѢ толь неистовъ,
Какъ вышелъ поиграть с Васяткою въ троцкистовъ,
Такъ и пропалъ навѢкъ, какъ не было его.
И болѢ я о немъ не знаю ничего.
На этомъ не конецъ исторiи печальной.
ДѢянье страшное въ тиши палаты спальной
Свершилось, какъ прозналъ рассвирѢпѢвший мужъ,
Что наглый лицедѢй (бухаринецъ къ тому жъ)
Къ бореньямъ затаивъ пролетарьята злобу,
Изображавъ его всевышнюю особу,
Священный усъ посмѢлъ предерзко потерять,
Чтобъ тайны замыслы вождя врагу являть.
И въ глубину глубинъ достигла мысль живая:
Кто жъ вразумилъ того, въ измѢнахъ наставляя?
Проникнулъ острый умъ въ предательство жены.
Пищаль любимую сорвавши со стѢны,
«Умри, невѢрная!» - вскричалъ грузинецъ страстный
И мѢткимъ выстрѢломъ снесъ полглавы нещастной.
И то еще не все: вѢдь кто-то клеилъ усъ!
Не самъ себя вождемъ разрисовалъ тотъ гнусъ.
Кто жъ взялъ негодный клей? Мазила изъ θеатра,
Что ладилъ парики подъ звуки падекатра.
Ату его, ату! И сей нашелъ свой рокъ:
ПресѢкла въ тотъ же день презрѢнной жизни срокъ
Тяжелымъ колесомъ карета самоходна -
Такъ гадовъ устранять навычно и удобно.
Воспомнимъ дѢтства дни, любезные друзья!
Работныхъ дѢти мы, нимало не князья.
Отрадна жизнь въ селѢ, въ поселкѢ и баракѢ:
Отца хмельного брань, бродячiя собаки…
А лагеря! О гдѢ, гдѢ вы, златые дни?
Мы были щастливы! Но мы, а не они!
Мы были щастливы, иного не просили,
Но злополучны тѢ - СвѢтлана и Василiй!
Непщуя отрѢшить отъ ногъ кремлевскiй прахъ,
Пилъ горькую Васекъ - и се! постигнулъ крахъ
Лихова летуна, и, прочимъ для примѢру
Никитой посаженъ, скончалъ свою карьеру.
И самолетный винтъ съ могилы унесенъ,
Дабы не зналъ никто, гдѢ упокоенъ онъ.
СвѢтланы скорбна часть: ни равенства, ни братства.
ЧѢмъ утѢшаться ей? - ничѢмъ, окромѢ б------а.
Бывало, ей ЦК мущинку подберетъ
(И весь народъ на мигъ въ спокойствiи замретъ),
Но черезъ малый срокъ она ярится снова:
«МнѢ этотъ нехорошъ, - кричитъ, - давай другова!»
И что же вышло? НѢтъ той участи студнѢй:
Ужъ Рокефеллеръ самъ въ каретѢ Ѣдетъ съ ней,
Которую влечетъ (рыдай, россiйский житель!)
Сгоранья нутряна мощнѢйшiй всѢхъ движитель.
Вся въ перлахъ и шелкахъ, проникла въ БѢлый домъ!
Давно почившiй вождь, прознавъ въ гробу о томъ,
ВертѢлся такъ, гневясь на дочкину измѢну,
Что мало не свернулъ въ сердцахъ кремлевску стѢну.
Но это намъ ничто! Къ врагамъ не привыкать!
Ликуя будемъ мы свой юбилей справлять!
Чтобъ накрѢпко навѢкъ запомнили потомки
Ироевъ имена и достиженья громки.
Читатель! предъ тобой семейных бѢдствiй смотръ!
Не зналъ подобныхъ бѢдъ ни самъ Великiй Петръ,
Ни Грозный Iоаннъ, сей образецъ тирана,
Что лилъ ручьями кровь и съ трезва и со пьяна,
Кого великiй нашъ и памяткiй народъ
За лютость и доднесь «Васильичемъ» зоветъ.