ЗВЕЗДА ИЛИ СМЕРТЬ РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
Юрий Бялый
http://www.russia-21.ru/xxi/rus_21/ARXIV/1997/bialy_05_06_97.htm
http://www.russia-21.ru/xxi/rus_21/ARXIV/1997/bialy_07_08_97.htm
ЗВЕЗДА ИЛИ СМЕРТЬ РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
«...И некому молвить
из табора улицы темной...»
О.Мандельштам
«...Улица корчится безъязыкая,
ей нечем кричать и разговаривать...»
В.Маяковский
Сегодня почти все группы в политическом спектре России, в том числе и те, кто недавно клялся в верности «курсу реформ» и лично господину (товарищу) Ельцину, но объявляют себя оппозицией, представлены в своей волевой или хотя бы активной части в первую очередь интеллигенцией. Поэтому сейчас, говоря о власти или об оппозиции, приходится говорить об абсолютно подавляющей части той нынешней интеллигенции, которая в той или иной мере соотносит себя с политикой.
И, говоря о ней, снова и снова приходится обращаться к тем многократно описанным и предъявленным обществу (от славянофилов до последних работ А.Зиновьева и политических философов «Новой волны») родовым свойствам (дефектам, вине, беде) этой политизированной интеллигенции, на которых «кажинный раз на эфтом самом месте» спотыкается Россия.
Но в чем же именно беда и вина? И что же все-таки такое есть русская интеллигенция и что сегодня с ней происходит?
Интеллигенция или интеллектуалы
Многие отечественные «буревестники» грядущей либеральной эпохи (Ю.Афанасьев, Ю.Левада, Е.Боннер) уже давно и категорически утверждают, что в новой России интеллигенции не должно быть и не будет, а будут настоящие интеллектуалы, элита, «как у них». Традиция эта давняя и идет еще от полемики с народничеством в прошлом веке и от некоторых авторов знаменитых «Вех» (Бердяев и особенно Струве), отчетливо противопоставивших себя и себе подобных как конструктивный «образованный класс» - малообразованной и деструктивной «интеллигенции» или «интеллигентщине».
Не будем воспроизводить весь спектр противоречивых, но во многом справедливых обвинений в адрес интеллигенции, накопленных русской социальной критикой, начиная с ранних славянофилов и кончая перестроечной публицистикой, равно как и контраргументы и возражения в защиту. Тем более что и критика, и апологетика достаточно содержательно и последовательно изложены уже в начале нашего века (сборники «Проблемы идеализма», «Вехи», «Интеллигенция в России», «Из глубины» и т.д.). Отметим лишь наиболее важное для нашей темы.
В большинстве «обвинительных заключений», следующих одно за другим вот уже полтора века, в оппозиции понятий «интеллектуалы - интеллигенция» второе социальное явление весьма решительно, с привлечением обширной социологической аргументации и ссылок на авторитеты, предъявляется в виде уродливого, нежизнеспособного и вредного порождения российского варварства и модернизационных провалов отечественной истории. При этом, на фоне противоречивых и неясных по объему понятий, основным аргументом антиинтеллигентских инвектив служит тезис об интеллигенции как доморощенных «недоинтеллектуалах».
Между тем интеллигенция и интеллектуалы - явления очень разные, относящиеся к совершенно различным цивилизационным пространствам и решающие совершенно несхожие социальные задачи. Принципиальные отличия латинских этимологических первоисточников понятий: intellectualis - рассудочный, умственный и intelligens - понимающий, разумный отнюдь не случайны.
Интеллектуал - продукт специфически западноевропейского развития, социально востребованный как массовое явление в новоевропейское время в условиях преимущественно эволюционного движения социально-государственных систем. Главной характеристикой этого времени оказывается уже давно реализованный цивилизационный выбор, уже несомненное стратегическое целеполагание в социальной сфере, основанное на идее гражданского общества, состоящего из эгоистичных и целеустремленных, рационально отстаивающих свои локальные интересы индивидов. Демократия при этом - механизм выявления равнодействующей локальных частных интересов в политической, экономической и социальной сфере, т.е. воли политически активного (а не абсолютного) большинства и реализация этой воли специалистами управления.
Таким образом, европейское Новое время - уже сделанная ставка на определенным образом понятую и, более того, религиозно освященную (протестантизмом) рассудочную эффективность, базирующуюся на глубоком разделении учреждений, институтов и типов труда. Интеллектуал - рациональный, аналитичный, профессиональный жрец этой эффективности в строго определенном (хотя иногда весьма просторном) храме, в своей четко очерченной сфере деятельности, и для него сущностно противоестественно всерьез внедряться в другие храмы и молиться иным богам. По-русски это - просто специалист умственного труда в определенной области (с позиций российской интеллигенции, как известно, «подобный флюсу»). И все.
Интеллигент - явление совершенно иное. Представляется, что одним из главных родовых свойств сформированного русской и советской культурой типа личностного сознания является его холистичность - тяга к целостному мироощущению, стремление хотя бы мифологизированно «объять необъятное». И практически опробованное в политической истории России («Третий Рим» и доктрина «Православного Царства», коммунизм), и оставшееся в виде теорий и книжных социальных проектов («софийность» религиозной философии рубежа веков, «философия общего дела» Федорова, «тектология» Богданова, «евразийство» Трубецкого, Г.Вернадского и др., «народная монархия» Солоневича и т.д.), - любые социально-философские поиски русской цивилизации несут на себе печать всеохватного, всепроникающего, универсалистского холизма.
Холизм этот, конечно же, не случаен. Россия как социокультурный и государственный субъект строилась на мощном и накаленном духовном фундаменте Русского Православия, которое, по сути, было «отдающим», несущим благую весть всем, кто может слышать и прозреть. Язык «несущего весть» должен был, хотя бы для того чтобы быть услышанным, стать универсальным языком повествования об Универсуме. С другой стороны, Россия всегда существовала и формировалась на стыке двух наиболее активных и очень контрастных цивилизационных миров - Европейского христианского и Азиатского исламского, что требовало глубокой мировоззренческой работы, способной поднять российские смыслы над этими мирами в некоем содержательном, неэклектичном смысловом синтезе. Позже очень сходные задачи ставил особый имперский характер государственности, связанный с отсутствием материальных и демографических ресурсов для силового удержания и культурной ассимиляции огромной территории с крайне разнородным населением, а значит - требующий чрезвычайного внимания к ресурсу смысловому.
Такой особый тип формирования - крайне редкий в мировой истории, ибо чаще всего заканчивался либо быстрым государственным крахом из-за культурно-религиозной неконкурентоспособности и нецелеустремленности (номадические империи средневековья), либо снижением накала смыслового универсализма, появлением некоего культурно-смыслового «уюта» в результате ослабления трансцивилизационных вызовов (Испания после Реконкисты). Но этот тип, с необходимым постоянным совмещением двойной (собственной этнорелигиозной плюс имперско-государ-ственнической) идентичности, не мог не востребовать холизма: и как средства синтеза этих идентичностей в духе и в деятельности, и как способа напряженной межкультурной коммуникации.
Холизм этот всегда императивно требовал соединения священного и обыденного, небесного и земного единым смыслом, общей великой и всемирной целью (Третий Рим, мировой коммунизм).
Холизм этот всегда включал востребование социальной энергетики при движении к этой великой цели через утопическую, яркую и накаленную идеологию.
Холизм этот всегда призывал и использовал для исторического движения России неординарную и сильную личность - харизматического лидера.
Центром и точкой схода русского холизма всегда являлся идеал - мировая или имперская идея высокого религиозного звучания, и именно от лица этой идеи разворачивалась идеология, и именно на нее опирался лидер.
Все исторические прорывы России связаны с реализовавшимся триединством крупной государственной или надгосударственной идеи, универсалистской утопии и яркого харизматика, и все они берут отсчет со смысловой смуты, инициированной предыдущей деградацией старой триады.
Вырываясь из тисков феодальных и конфессиональных иерархий как формы организации материальной и идеальной жизни, Запад последовательно освобождался от посредников между собой и миром, собой и Абсолютом (гражданское общество и протестантизм), «приручал» общество и Абсолют и в значительной мере избавил личность и от общества, и от Абсолюта. В России в силу ее религиозной истории всегда было неприятие посредников, ощущение прямой, личной включенности в целостность. По-видимому, с этим связаны и отсутствие в русской истории развитых феодальных иерархий, и крайне болезненный процесс становления абсолютизма в формах «царь - посредник между народом и Абсолютом» (вспомним максиму Ивана Грозного из письма Курбскому: «...я один за вас и Россию перед Богом ответчик»), и тип российской сельской общины. (Заметим здесь, что еще недавно священник нередко избирался из общины и лишь утверждался в должности церковной иерархией).
Этот традиционный холизм русского мироощущения, в религиозной и социальной сфере наиболее отчетливо проявляемый понятием соборности, с одной стороны - всячески уклоняется от таких типов социального разделения, в которых могут появиться сферы несоборного регулирования, отданные на откуп специализированному жречеству и чиновничеству, а с другой - предопределяет личную и жертвенную ответственность каждой «души» за «целое» мира и социальной общности.
Наиболее сложной проблемой холистического цивилизационного типа во все более усложняющемся мире являются технологии реального народовластия, в которых каждый интуитивно понимаемый и мучительно рождаемый смысл, глас каждой души по любой сущностной проблеме может быть услышан и принят во внимание.
Россия изобрела такую технологию, которая и называется интеллигентностью. Интеллигент - человек, главной внутренней потребностью которого является целостное понимание и объяснение мира, идущее от личной ответственности за этот мир: понимание через со-чувствие, в-живание, со-участие; объяснение через со-отнесение, про-говаривание, творение мифа, создание наглядных образов целостности. Вопрос, таким образом, не в образованности или не столько в образованности, а в том, насколько императивно, постоянно, напряженно взыскуется целостность. Соответственно, интеллигенция - «болеющий всеми болячками мира» преобразователь недо-осмысленного, предъ-явленного океана массового народного сознания в такое состояние внятной артикуляции, сравнения, оценки, которое позволяет уже предметно материализовать, в той или иной мере осуществлять рожденные смыслы, мифы, стремления народа и на этой основе осуществлять выбор цивилизационно-государственной траектории. Или, если угодно, интеллигенция - тот свой, незаемный, ум и тот аршин, который призван понять и измерить Россию.
Для интеллигентского сознания образ целостности, модели сущего и должного мироустройства являются одними из наивысших ценностей. Принципиально ценностный характер этого сознания не может обойтись без «смысла жизни» - онтологических оснований, от лица которых легитимируется вся сфера деятельности.
Будучи глубоко, реально, по сути народной (это касается и дворянско-разночинных дореволюционных корней, и «рабоче-крестьянской» послереволюционной генерации), интеллигенция является полномочным выразителем тех крайне противоречивых и сложных традиций, архетипов и социокультурных кодов, которые определяют историческую преемственность, самость и особость России. Будучи, как правило, образованной и открытой всему новому, в том числе инокультурному смысловому полю, интеллигенция пропускает через себя этот внешний смысловой поток, сопрягает его с отечественным смысловым пространством, продумывает и проговаривает, оценивает, создает мыслительные образы и модели целостности, фильтрует второстепенное и транслирует важное в самую широкую народную гущу. Фонетическое сходство слова с английским «intelligence» - разведка - тоже вряд ли случайно: интеллигенция есть смысловая разведка и контрразведка России.
Выражая продуманное и важное как целостность на всех доступных интеллигенции и народным массам языках - слова, науки, музыки, техники, символа, архитектуры и так далее, - она проявляет, делает видимым тот спектр надежд и стремлений, неотъемлемого и отвергаемого, проклинаемого и благословляемого - смыслов, на котором кристаллизуются ценности, идеалы и идеологии; в этом ракурсе интеллигенция является соборным языком России.
Думание и бормотание дьячка во храме, искание Бога в душе разбойника, накал полемики в марксистских кружках, студенческие споры о смысле жизни, кухонные посиделки с философскими дискуссиями, разговоры в курилках КБ и заводов, неспешные «тары-бары за жисть» мужиков на завалинке - все это интеллигентность. Уже несколько веков отмечаемая иностранцами, характерная даже для самых просвещенных российских кругов нечеткость, рыхлость, невнятность, алогичность и нетематизированность интеллигентских думаний и бормотаний - отнюдь не только и не столько результат дефицита образованности, но в гораздо большей мере - просто оборотная сторона вообще российского и конкретно-интеллигентского холизма. Холизм этот не позволяет ограничить мышление «на тему» рамками исключительно этой темы, ибо прозревает за любой темой богатство и многообразие ее неотъемлемых связей и ассоциаций.
Это думание чаще всего мало похоже на отточенный логический поток Гегеля или рационализм «мозговых штурмов» в интеллектуальных центрах Запада, ибо это совершенно другой тип рефлексии и понимания. Это бормотание редко выражается в ярких предметных формах философских, социологических, этических, политических максим, поскольку это действительно особый язык, на котором только и оказывается возможен разговор об ускользающей целостности.
Но это, иногда внешне малопривлекательное, постоянное думание и бормотание, пожалуй, одно из главных оправданий вчерашнего, сегодняшнего и будущего интеллигентского существования, ибо это думание и бормотание, в котором встречаются и испытывают друг друга на прочность свое и чужое, традиция и новация, Восток, Запад и Россия, улица и высокие кабинеты, дает шанс на реальную смысловую демократию, на возможность общего - соборного - цивилизационного целеполагания.
Однако подчеркнем: только шанс и только возможность, ибо соборное слово народа, во-первых, должно быть оценено, взвешено и пробормотано интеллигенцией, во-вторых, должно быть услышано, понято, принято как народное волеизъявление и поднято на качественно иной уровень интеллектуальными элитами и, в-третьих, должно быть исполнено как Путь России в Мире.
О корнях явления
Допетровская Русь - это отмечали многие исследователи - нема и чужда слову-Логосу. Е.Трубецкой, открывший для России и мира северную русскую икону и назвавший ее «умозрением в красках», недоумевал по поводу этой словесной немоты, а Г.Федотов резко определил ее как «паралич языка». У того же Федотова даны достаточно веские объяснения причин этой немоты многовековым отрывом от эллинской и латинской книжности, от внутренней культурной полемики и диалога с инокультурным любомудрствованием.
Представляется, что одной из главных причин и этого отрыва, и этой немоты являлись глубокая и, главное, холистическая религиозность русской культуры. С одной стороны, здесь налицо инстинктивное понимание того, что священная целостность плохо поддается слову произнесенному, дробится и искажается в нем; Логос в этом случае ощущается как грех разъятия и искажения святыни. С другой стороны, есть понимание того, что разъятая Логосом священная целостность неизбежно будет собрана в новые целостности - множественные и разные - от природы к этому склонной русской церковной и светской интеллигенцией. И выйдут - ереси, идейная драка, а за нею вослед - смута. Опыт исторических ересей и церковного раскола достаточно ясно продемонстрировал реальность такой угрозы. Да и светских диссидентов вроде князя Курбского или дьяка Котошихина никак нельзя, как это иногда делают, считать просто изменниками: здесь налицо собственные и вполне убедительные представления о взыскуемой «справедливой» социально-государственной целостности.
Совсем не случайна в свете этих обстоятельств подчеркнуто строгая догматическая принципиальность и неуступчивость русского Православия, нередко обвиняемого в буквоедстве и архаике: только таким образом и можно было держать в узде интеллигентскую страсть к целостности, редко подкрепленную совершенством религиозного знания. И не случайно для придания импульса отечественному Логосу первый российский император вынужден был сделать крайний шаг: поставить на колени Церковь.
Человек русской религиозной культуры ощущает себя лично ответственным за священную целостность и обязанным оценивать каждый вновь обретаемый смысл, либо отторгая его, либо вводя в эту целостность. Во времена допетровской «всеобщей немоты» это дело было почти полностью табуировано Церковью, которая одна только и предстательствовала от лица Абсолюта в сфере олице-творения целостности, в сфере созидания, отбора и сопряжения смыслов. Интеллигентность в народе в это время была «заморожена» массовой необразованностью и смысловой замкнутостью России, и прежде всего оторванностью от инноваций деятельностных (Европы производящей) и инноваций смысловых (Европы богословской, ученой, книжной).
Начатая Петром модернизация, как бы ни относиться к ее методам и историческим социокультурным последствиям, навязала России новую действительность. Эту действительность нельзя было оседлать и осуществлять, не выразив в Логосе, не овладев культурой слова и мысли, соответствующих этой действительности. Но точно так же, не овладев Логосом новой действительности, нельзя было и успешно ей сопротивляться и противостоять. Начиная с этого момента, и стан сторонников петровских реформ, и стан их противников начинают массово осваивать частичный, во многом чуждый, нецелостный язык этих реформ - субкультуру модернизаторов.
Субкультура эта, конечно же, могла быть взята быстро только извне и только кусками. Но, наложившись на русское взыскание холизма, преобразовалась у большинства сторонников модернизации в формы уродливые и неорганичные - фрагменты чужих смысловых полей, претендующие на целостность.
Субкультура эта не могла быть принята широкой российской почвой, поскольку в большинстве случаев использовала (в том числе буквально, лингвистически) чужой язык. Но на начальном этапе она и не отвергалась жестко этой российской почвой, поскольку экспансионировала в основном на пустые, табуированные, «бесхозные» в России смысловые поля. И лишь позже, в попытке распространить свой холистический диктат на подавляющую часть автохтонного смыслового пространства, эта чуждая субкультура встречала активное и массовое противодействие «почвы».
Интеллигенция и модернизации
Петр открыл Россию Европе и снял церковное табу на смысловую сферу, но сделал это при сильном и буквально «свирепом» государстве, которое в значительной мере взяло на себя смыслоконтролирующие функции Церкви. Попытка модернизации приводит к становлению и росту интеллектуальной прослойки, которая исторически очень быстро создает инструмент думания и бормотания - обновленный и чрезвычайно мощный язык - и становится Интеллигенцией.
Рожденная эпохой в потребности интеллектуализма, российская интеллигенция не могла и не хотела избыть традиционный религиозный холизм. Находясь целиком в Православной религиозной культуре, она не могла не искать оправдания своим действиям в сфере духа, что не могло не приводить к религиозному реформизму или ересям. Будучи по необходимости интеллектуалами, интеллигенты не могут не пытаться обосновать свой религиозный холизм рационально. Будучи в массе своей недостаточно интеллектуалами для выстраивания действительных холистических мировоззренческих систем (да и справедливо сомневаясь в возможности такого выстраивания только на основе рацио), они восполняют и недостаток мысли и образования, и ущербность рационализации собственного предмета - мифом.
Создаваемые противоречивые и мифологизированные интеллигентские целостности при жестком диктате государства и (или) церкви в большинстве своем удерживаются в рамках доминирующей идеологической системы. Но уже самые минимальные признаки ослабления государственного смыслоконтроля при Екатерине Великой почти мгновенно провоцируют появление интеллигентского диссидентства различных толков (Новиков, Радищев и т.д.).
Таким образом, проведение уже первой крупной модернизации обнажило силу стихийного интеллигентского холизма и поставило перед Россией проблему смысловой устойчивости в фазе модернизационного перехода, связанную с сущностным противоречием:
- модернизация требует призвания интеллектуализма и обеспечения высокого социального статуса интеллектуалов, т.е. ослабления смыслоконтролирующей функции государства хотя бы в частных профессиональных сферах;
- в отсутствие мощного идеологического смыслового контроля с религиозным уровнем накала, интеллигентность российского интеллектуализма неизбежно порождает множественность холистического диссидентства, творящего хаос идей и программ и разъедающего цели, технологии и структуры модернизации как процесса по необходимости частичного и заимствованного;
- обеспечение государственной устойчивости требует восстановления либо жесткого смыслового, либо, в отсутствие ресурсов для такового, тоталитарного, всепроникающего государственного контроля общественных процессов, подминающего интеллигенцию и гасящего запал и энтузиазм даже ее модернизаторских групп.
В результате, конечно же, значительная часть интеллигенции самоотчуждается от государства, противопоставляя свои идеалы государственной «неправедности», и блокирует модернизационный государственный порыв деструктивным пафосом отрицания. В результате, конечно же, государство вынуждено отвечать на интеллигентское самоотчуждение и диссидентство репрессивно, в том числе прямыми полицейскими мерами. Возникает самоподдерживающийся процесс конфронтации между государством как инициатором модернизационных программ и интеллигенцией как главным интеллектуальным ресурсом модернизации - и, как итог, крах намеченных реформ.
Разумеется, и в этом случае лишь малая часть интеллигенции встает в открытую конфронтацию к государству. Просто в крайне вязкую среду проблем, ограничений и ресурсных дефицитов модернизационного процесса добавляется фактор осознанного («делаем вид, что на них работаем») или чаще неосознанного (›«с души воротит») интеллигентского саботажа - и на этом все кончается. Государственная модернизационная мегамашина, ощущаемая интеллигенцией как чужая и чуждая, начинает крутиться вхолостую.
Не в этих ли обстоятельствах причина малообъяснимой любви российской власти к зарубежным «спецам»-интеллектуалам, которым во всех российских модернизациях нередко отдавалось предпочтение даже в тех случаях, когда могли быть задействованы отечественные интеллигентные кадры высшей квалификации? Быть может, иностранцы были предпочтительны по единственному, но главному критерию - могли служить, не рассуждая о целях и целостности? И не являлись ли эпизоды российской истории, связанные с призванием или признанием иноземных правителей, следствием инстинктивного понимания невозможности примирить многообразные отечественные представления и идеалы целостности без не заинтересованного в этих идеалах (т.е. чужого) арбитра, который в силу изолированности от собственной культурной среды не способен был в то же время навязать русской культуре чужие идеалы и чуждую целостность?
Заметим, что начальная стадия российских реформ всегда раскалывала интеллигенцию не только по признаку «модернизаторы» - «консерваторы». Значительная часть модернизаторов, и это очень отчетливо отразилось в фигуре самого Петра, принимала и проводила модернизацию сквозь зубы, как ненавистное «лекарство», как последнее средство ответить на вызов Запада и спасти Россию. Вряд ли является апокрифом фраза первого российского императора: «...взять у Европы...и повернуться к ней задницей».