Вербные игрушки
В продолжение предыдущего - очерк в цитатах о вербных торгах старого Петербурга.
Обложка приложения к журналу «Альманах», 1906 год. Из книги Ю. Алянского «Увеселительные заведения старого Петербурга».
«Американский житель» (он же - «морской житель», «чертик в пробирке») - одна из самых вспоминаемых забав старого Петербурга. Только зайдет речь в мемуарах о вербной неделе, вербных базарах, тут же выпрыгивает и он - скачущая под нажимом пальца фигурка в банке. Вот, например, читаем у Набокова (привожу цитату не из «Других берегов», а из «Speak, Memory», где чуть подробнее приведенные детали):«Из всех петербургских весен та весна 16-го года представляется мне самой типической, когда вспоминаю такие образы, как: <...> пеструю от конфетти ярмарочную слякоть Конно-Гвардейского Бульвара на вербной неделе, писк, хлопанье, деревянные игрушки, горластых разносчиков восточных сладостей, картезианских чертиков, называемых “американскими жителями”, - крохотных бесенят из стекла, поднимающихся и опускающихся в стеклянных трубках, наполненных розоватым или сиреневым спиртом, вроде как настоящие американцы (хоть эпитет означал всего лишь “иноземные”) в лифтовых шахтах прозрачных небоскребов, когда гаснут в зеленеющем небе огни контор».
Базар на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
Или вспомним описание из небольшого рассказа Тэффи «Чертик в баночке», имеющего подзаголовок «Вербная сказка»:«<...>В Вербное воскресенье принесли мне с базара чертика в баночке.
Прижимать нужно было тонкую резиновую пленочку, и он танцевал.
Смешной чертик. Веселый. Сам синий, язык длинный, красный, а на голом животе зеленые пуговицы.
Ударило солнце в стекло, опрозрачнел чертик, засмеялся, заискрился, глазки выпучены.
И я смеюсь, и я кружусь, пою песенку, нарочно для черта сочиненную.
- День-день-дребедень!
Слова, может быть, и неудачные, но очень подходящие.
И солнцу нравятся. Оно тоже поет, звенит, с нами играет.
И все быстрее кружусь, и все быстрее нажимаю пальцем резинку. Скачет чертик, как бешеный, звякает боками о стеклянные стенки.
- День-день-дребедень!
- А-ах!
Разорвалась тонкая пленочка, капает вода. Прилип черт боком, выпучил глаза. <...>»
Или настоящую ностальгическую оду Сергея Горного (псевдоним Александра Оцупа), написанную им уже в эмиграции, когда и вербные базары, и Конногвардейский бульвар остались в невозвратимом вчера:«Так все помнишь…
Ну, разумеется, он был тверденьким, стеклянным, смешным таким. Махонький, ножки твердые, стеклянные сосочки. Глазки выпучены - две бусинки. А сам - смешной, тверденький, литого стекла. Густого стекла, совсем густого, как камешек. А назывался:
Американский житель.
И вздымался так, прыгал упруго и легко. Лишь нажать на перепонку, одним только пальцем. На резиновую пленку.
Стекляшка узенькая. Стаканчик, вроде пробирки.
А в ней американский житель. Легко так, упруго. То вниз, то вверх. То вверх, то вниз.
Главное, легкость его незабываема. Дыхание в нем было какое-то. В этом прыжке его. Легко так, певуче, упруго, плавно. Лишь нажмешь пальцем - он в воде взнесется. Потом опять назад, уже тише, уже чуть качаясь.
Все тогда было легкое. И мы сами. Может быть, потому и помнишь и благодарно, и светло, и улыбаясь. Над углом дома по Конногвардейскому голубое небо. Кусок его. И в нем одном только было столько юности и каких-то улыбок, полетов стрижей и легких крыл: ласточки наискосок острокрылые пролетали. А может быть, ничего этого и не было. И только внутри у нас в душе пело голубое.
Возьмешь его на ладонь, а он миленький такой лежит. Ножки, как сосочки. Глазки беленькие. Бусинки. Выпучил. Не то смеется. Не то сердится. Лежит на спинке - твердая, горбом. И кто его знает, может, он живой.
Жители аме-ри-канские!
Американские жи-те-ли!<...>»
Группа покупателей на базаре на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
И тут же, как и Набоков, вспоминает он рядом восточные сладости вербных торгов:«<...>И в соседнем киоске - остановитесь. Посмотрите, какая халва. Главное, каким пластом нарезана. Огромный нож так вкусно и ясно взрезал плоскость. Попросите отрезать фунтик (ореховой, ванильной, шоколадной - все равно какой, и послушайте, как ровно и вкусно - хр, хр - входит нож). Потом пласт отвалится. На бумажку его подхватили. Завернули. Подали.
18 копеек!
Отойдешь всего только на два шага и сразу развернешь. И ломается халва (если настоящая) такими неправильными пластами, кусками, точно песчаник после землетрясения в трещинах.<...>»
Вообще говоря, вербные базары, видимо, стали устраиваться в Петербурге довольно поздно. Историк П. Н. Столпянский относил их появление к двадцатым годам XIX века. Так одна из газет сообщала в 1840 году:«Лет за 12 торговля на Вербах ограничивалась тощим рядом столов вдоль Зеркальной линии Гостиного двора, в Большой Садовой улице, а теперь походит на обширную игрушечную лавку под открытым небом.»
В середине позапрошлого столетия полицейские власти пытались перевести эту торговлю в подвальную галерею Пассажа, но из этого ничего не вышло: базары остались под открытым небом и так просуществовали до двадцатых годов века прошлого. Только переместились они сначала на Конногвардейский и Малую Конюшенную, откуда выплеснулись и в Александровский сад, и на Сенатскую, и на Марсово поле.
Базар у Александровского сада и Исаакиевской площади в дни Вербной недели.
Откроем воспоминания Мстислава Добужинского:«Весенние балаганы в моих воспоминаниях как-то сливаются с соседним праздником. Вербой. Вербный торг помню еще у Гостиного двора (на Конногвардейском бульваре он был позже).
Среди невообразимой толкотни и выкриков продавали пучки верб и вербных херувимов (их круглое восковое личико с ротиком бантиком было наклеено на золотую или зеленую бумажку, вырезанную в виде крылышек), продавали веселых американских жителей, прыгающих в стеклянной трубочке, и неизбежные воздушные шары, и живых птичек (любители тут же отпускали на волю и птичек, и шары), и было бесконечное количество всяких восточных лакомств, больше всего рахат-лукума, халвы и нуги».
Снова сладости, вербные херувимы (ставшие литературной метафорой: «В дверях другой диктатор бальный Стоял картинкою журнальной Румян, как вербный херувим, Затянут, нем и недвижим»), воздушные шары, живые птички и снова он - «американский житель». Любимая игрушка, которая не устаревала и не выходила из моды, да к тому же служила поводом для злободневных экспромтов зазывал: «Морской житель, народа истребитель, из царских холопов - Господин Протопопов,» - так был переосмыслен «американец» в 1917 году. А в 1918-м, если верить Ю. Алянскому, продавцы рекламировали забаву совсем просто: «А вот большевик в банке!» Да и первая картинка - тоже образец народной реакции на происходящие события: летом 1905 года закончилась русско-японская война, и мир был заключен графом Витте в Америке при посредничестве президента Теодора Рузвельта.
Народное гуляние в Вербную неделю на Марсовом поле близ Мраморного дворца.
Дата съемки [нач. 1900-х гг.]
(Какие хорошие лица на это фотографии!..)
Были и другие неменяющиеся из года в год игрушки: «тещины языки», «иерихонские трубы». За объяснением этих слов, как часто бывает, легче всего обратиться к книжке Засосова и Пызина:«<...>Предлагались «тещины языки», «иерихонские трубы», «американские жители», надувные свиньи, павлиньи перья.
На этих базарах - под стать карнавалам - допускались некоторые вольности. Идет, например, толпа школьников, у каждого «иерихонская труба», корпус из яркой бумаги с пищиком, и все разом гудят. Встречается девочка, ей до щеки можно дотронуться павлиньим пером или морской травой, выкрашенной в ярко‑зеленый цвет. Можно раздуть в лицо незнакомцу «тещин язык», свернутую в спираль бумажную трубку, которая при надувании разлеталась в длинный мешок с перьями на конце. Этот «язык» трепетал, пищал, его совали прямо в лицо. Общий хохот, никто не обижался».
Не удержимся и купим себе надувную свинью! А я не удержусь и в еще одном: приведу из этой книги еще одно описание «американского жителя», тем более, что высказывается там гипотеза о происхождении названия игрушки:«Каждый покупал себе чертика. Искусные кустари мастерили их из проволоки, обшивали бобриком ярких цветов. В руках у чертика были две металлические тарелочки или цветочки. В большой моде был «американский житель»: стеклянная пробирка с водой, сверху затянута резиновой пленкой. Внутри маленький стеклянный чертик с рожками, хвостиком, выпученными глазками. Он плавал на поверхности воды. Но если нажать пальцем резиновую пленку, он опускался вниз, крутясь вокруг вертикальной оси, затем снова поднимался. Почему эта игрушка получила такое название - непонятно. По‑видимому, кустарь, который ее мастерил, имел такое представление об американцах. Доходили, может быть, слухи, что народ этот энергичный, подвижный, ему приходится вертеться, чтобы заработать, но почему его загнали в воду - тайна».
Приходилось вертеться не только американцам, но и тем, кто хотел на вербной неделе подзаработать. В ход шли громкий голос и поэтический талант - требующий не только домашних рифмованных заготовок, но и сиюминутной реакции. Вот, к примеру, раек из пьесы Маршака «Умные вещи»: «Развлечься не хотите ль? Американский житель, Настоящий янки, Плавающий в банке!»
Другие образчики таких стихотворных этюдов сохранил в своих воспоминаниях В. Б. Рубинштейн:«"Великий пост" на семь недель. Шестая - вербная неделя. На улицах с охапками вербных веток появляются молодухи из пригородных деревень. Открывается вербный базар - вербное торжище. Оно шумело всю неделю на двух петербургских бульварах: на Конногвардейском (бульвар Профсоюзов) и на бульваре Малой Конюшенной улицы (улица Софьи Перовской). С утра до вечера народ заполнял бульвары. На Малой Конюшенной - больше учащиеся. Шум, гомон, перепевы зазывал и продавцов здесь не умолкали. Торговали на "вербе" всякой дешевой мелочью: игрушками, воздушными шарами, певчими птицами, галантереей...
Разбитной молодец, явно ярославец, расхаживает между щитами с разноцветными фигурками из папье-маше - чертиками, поварами с суповыми ложками и так далее - расхваливает товар:
А вот черти, доктора и повара
Из Гостиного двора!
Днем пекут и жарят,
А ночью по карманам шарят...
Народ хохочет, раскупая уморительные фигурки, прикалывает к одежде эту вербную эмблему. А рядом сосед:
Спешите! Спешите обзавестись "американским жителем"!
Да, такое увидите только на "вербе". Стеклянный сосудик с прозрачной жидкостью. Черная фигурка плавающего человечка. Нажим на планку из рыбьего пузыря - и человечек начинает всплывать. Продавца "американских жителей" пытается перекричать специалист по "тещиным языкам". С пронзительным визгом вылетают они, чуть ли не на полметра.
Бубнит доморощенный поэт из табачного ларька:
Купите спички Лапшина -
Горят, как солнце и луна!
Басовитый напев доносится и из киоска с парфюмерией. "Купец" в черном котелке рекламирует свой соблазнительный товар на французско-нижегородском языке:
Парле, Франсе,
Альфонс Ралле,
Шарман Брокар,
Фиксатуар!
(Ралле и Брокар - известные в Петербурге парфюмеры, фиксатуар - крем для смазывания мужских причесок).
Гвоздем вербного базара были... вафли. Вафли особенные, "вербные". Жаровни с формами, сосуд с тестом. Платите пятачок, повар черпаком на жаровню льет коричневое тесто. Через мгновение получается горячая вафля, свернутая в трубку наподобие листа писчей бумаги...»
И тут «американские жители»! А вот другие игрушки в моду входили и из моды выходили. Например, маленькие средневековые замки, сделанные из пробки, которые с такой любовью описывал Александр Николаевич Бенуа:«Здесь же нужно упомянуть о тех замках, о целых городках, которые продавались во время вербного торга и в которых, как и в картонажных рыцарских доспехах, доживали свой век мечты отошедшей в вечность романтики! О «романтике», как о некоем литературном движении, пятилетний мальчик, разумеется, никакого понятия не имел, но о замках я знал, что в них жили разные персонажи из любимых сказок: рыцари, принцы и принцессы, Синяя Борода. Людоед, которого в виде мышонка сожрал Кот в Сапогах и т. п. Да и про самые замки мне много рассказывал Иша и я знал, что у них подъемные мосты, что их окружают зубчатые стены с башнями по углам; я приблизительно знал и то, как выглядят замки внутри, какие там лестницы, переходы, залы. Многое такое я видел в папиных путевых альбомах, но со многим я знакомился как раз по тем замкам из пробки, о которых я упомянул только что.
Кто создавал эти чудесные и прямо-таки поэтичные вещицы? Кто был тот милый, уютный художник, который, вероятно, задолго до Вербного торга подбирал пробки, разрезал их на пласты, клеил их, сочинял самую архитектуру, бесконечно варьируя комбинации элементов, из которых складывались эти крошечные сооружения. Этот же анонимный волшебник выкладывал скалы, на которых возвышались его многобашенные замки, ярко зеленым мхом, сажал по ним крошечные рощи из перьев, он же вставлял в пробочные берега зеркальца, представлявшие пруды чистой воды. Какие тончайшие пальцы лепили этих малюсеньких восковых лебедей, что подплывали к ажурным перильцам пристани? Неужели этот архитектор, доживший вероятно до глубокой старости, «пережил себя» и познал коварную переменчивость вкусов? Неужели он терпел нужду, боролся за жизнь, производил все эти чудеса для того, чтобы заработать десятка два рублей за те семь дней, что длилась Вербная неделя? Постепенно мода на эти замки стала проходить. Их уже редко кто покупал, хоть и стоили они не больше рубля или двух; никого не трогала их подлинная поэтичность. Над ними стали смеяться, как над непонятным пережитком «глупой» старины. И странное дело, даже у меня, хотя не обходилось и года, чтобы я не приобретал такого замка, даже у меня не сохранилось их ни одного. Хрупкие эти изделия требовали большой осторожности, их следовало бы держать под стеклянными колпаками! Но и колпаки ломались от недостаточно осторожного обращения прислуги и меня самого.»
А были еще букинисты, выставлявшие книги на лотки под открытым небом. Мороженщики с пестрыми крышками бродячих ледников. Продавцы рыбок, черепах и птиц. Что до рыбок и птиц, то и тут не обходилось без сказочных чудес - был воробушек, стала канарейка (и тут я снова цитирую Засосова и Пызина):«После масленицы шел великий пост, но на шестую Вербную неделю опять начинались развлечения. Была уже весна, вторая половина марта - начало апреля, и вербы покрывались пухом. На Конногвардейском бульваре и Мало‑Конюшенной улице устраивались вербные базары. По обе стороны улицы сооружались деревянные ларьки, украшенные кумачом с надписями: «Здесь вафли», «Яр‑базар», «Чудеса». Торговля была рассчитана на невзыскательную толпу молодежи, учащихся младших классов, детей, для которых эти базары были заманчивы и интересны. Тут же торговали живыми птичками разных пород, выкрашенные в желтую краску воробьи сходили за канареек. Продавали рыбок для аквариумов, черепах, шла торговля детскими игрушками и особыми «вербными» чудесами: пищалками, «чертями»<...>».
Вот на фотографии на заднем плане на дереве видны птичьи клетки:
Группа покупателей на базаре на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
А тут и крупнее и, кажется, на прилавке справа как раз стоят банки с рыбами:
Базар в Александровском саду на Вербной неделе.
Все это исчезло. Разнообразие прошлых детских забав свелось постепенно к «раскидайчикам», которые продавались на улицах перед советскими праздниками. Раскидайчики, шарики и флажки, бумажные цветы, и никаких шумных торжищ игрушечными замками из пробки, никаких скачущих американцев. В 20-е годы вербные базары еще жили, но оставалось им недолго.
Продажа искусственных цветов на вербном базаре.
Дата съемки 1923
Зато осталась записанная память, вот тот же рассказ Сергея Горного:«В тот день особенно ясно горели пуговицы на гимназическом пальто. И само оно было ясно-серое, светлое, весеннее, и расстегнуть его можно было чуть-чуть, благо один идешь, и никто замечания не сделает. Идешь и остановишься. Господи! какие надутые лица у рыбок, если через выпуклую, пузатую банку смотреть. Уставились. Щеки надуты, как у статского советника. Какие-то старческие. И смотрят удивленно, точно чему-то изумились и придти в себя не могут. А те, которые поменьше, попроще, те в простых баночках, не выпуклых, продавались. И те живее были, веселее. Ртом таким прозрачненьким двигали, все на букву “о” его открывали и, если крошка близ рта, то так смешно ее отталкивали, не сразу глотали. Крошка пулей отскочит, а ротик - нежный, прозрачно-роговой, легонький - лопочет. И плавники волнообразные непередаваемо извивались, перисто так. И хвост еще более волнисто, покрупнее. Трепыхалось все. Прозрачное было, легкое.
Над баночкой веревка была хитро прилажена. Можно было банку легко домой нести.
Шары у разносчика - синие, красные, зеленые и матово-пузырчатые в петушках - шуршали друг об друга с таким незабываемым треском.
И вся гроздь упруго нагибалась, почковалась, воздушная, небесная, когда разносчик упрямо шел впереди, “ведя” ее, как на поводу.
Все было легким. Все было светлым.
Рыбки золотые.
Чертик, вздымаемый легко, воздушно. В воде попрыгун стеклянненький.
Шары.
Верба цыплячья, пуховая, заячья.
И тот кусок неба над угловым домом, на Конногвардейской. Светлый. В щебете. В легкости. В юности.
Какой-то странный свет был там внутри. Похоже было на пещерку. За тоненьким, слюдяным окошечком был тихий уголок, маленький грот. Откуда лился там этот желтоватенький, легкий свет? Свет сказки. Сказания.
Вспомните.»
Базар на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
Базар в Александровском саду на Вербной неделе.
Базар на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
Базар на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
Базар на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
Дата съемки 1912г
Базар на площади императора Петра I на Вербной неделе.
Дата съемки [начало 1900-х гг.]
Базар на Малой Конюшенной улице в дни Вербной недели.
Дата съемки 1912г.
Базар на Малой Конюшенной улице в дни Вербной недели.
Дата съемки 1912г.
Базар на Малой Конюшенной улице в дни Вербной недели.
Дата съемки 1912г.
Обложка приложения к журналу «Альманах», 1906 год. Из книги Ю. Алянского «Увеселительные заведения старого Петербурга».
«Американский житель» (он же - «морской житель», «чертик в пробирке») - одна из самых вспоминаемых забав старого Петербурга. Только зайдет речь в мемуарах о вербной неделе, вербных базарах, тут же выпрыгивает и он - скачущая под нажимом пальца фигурка в банке. Вот, например, читаем у Набокова (привожу цитату не из «Других берегов», а из «Speak, Memory», где чуть подробнее приведенные детали):«Из всех петербургских весен та весна 16-го года представляется мне самой типической, когда вспоминаю такие образы, как: <...> пеструю от конфетти ярмарочную слякоть Конно-Гвардейского Бульвара на вербной неделе, писк, хлопанье, деревянные игрушки, горластых разносчиков восточных сладостей, картезианских чертиков, называемых “американскими жителями”, - крохотных бесенят из стекла, поднимающихся и опускающихся в стеклянных трубках, наполненных розоватым или сиреневым спиртом, вроде как настоящие американцы (хоть эпитет означал всего лишь “иноземные”) в лифтовых шахтах прозрачных небоскребов, когда гаснут в зеленеющем небе огни контор».
Базар на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
Или вспомним описание из небольшого рассказа Тэффи «Чертик в баночке», имеющего подзаголовок «Вербная сказка»:«<...>В Вербное воскресенье принесли мне с базара чертика в баночке.
Прижимать нужно было тонкую резиновую пленочку, и он танцевал.
Смешной чертик. Веселый. Сам синий, язык длинный, красный, а на голом животе зеленые пуговицы.
Ударило солнце в стекло, опрозрачнел чертик, засмеялся, заискрился, глазки выпучены.
И я смеюсь, и я кружусь, пою песенку, нарочно для черта сочиненную.
- День-день-дребедень!
Слова, может быть, и неудачные, но очень подходящие.
И солнцу нравятся. Оно тоже поет, звенит, с нами играет.
И все быстрее кружусь, и все быстрее нажимаю пальцем резинку. Скачет чертик, как бешеный, звякает боками о стеклянные стенки.
- День-день-дребедень!
- А-ах!
Разорвалась тонкая пленочка, капает вода. Прилип черт боком, выпучил глаза. <...>»
Или настоящую ностальгическую оду Сергея Горного (псевдоним Александра Оцупа), написанную им уже в эмиграции, когда и вербные базары, и Конногвардейский бульвар остались в невозвратимом вчера:«Так все помнишь…
Ну, разумеется, он был тверденьким, стеклянным, смешным таким. Махонький, ножки твердые, стеклянные сосочки. Глазки выпучены - две бусинки. А сам - смешной, тверденький, литого стекла. Густого стекла, совсем густого, как камешек. А назывался:
Американский житель.
И вздымался так, прыгал упруго и легко. Лишь нажать на перепонку, одним только пальцем. На резиновую пленку.
Стекляшка узенькая. Стаканчик, вроде пробирки.
А в ней американский житель. Легко так, упруго. То вниз, то вверх. То вверх, то вниз.
Главное, легкость его незабываема. Дыхание в нем было какое-то. В этом прыжке его. Легко так, певуче, упруго, плавно. Лишь нажмешь пальцем - он в воде взнесется. Потом опять назад, уже тише, уже чуть качаясь.
Все тогда было легкое. И мы сами. Может быть, потому и помнишь и благодарно, и светло, и улыбаясь. Над углом дома по Конногвардейскому голубое небо. Кусок его. И в нем одном только было столько юности и каких-то улыбок, полетов стрижей и легких крыл: ласточки наискосок острокрылые пролетали. А может быть, ничего этого и не было. И только внутри у нас в душе пело голубое.
Возьмешь его на ладонь, а он миленький такой лежит. Ножки, как сосочки. Глазки беленькие. Бусинки. Выпучил. Не то смеется. Не то сердится. Лежит на спинке - твердая, горбом. И кто его знает, может, он живой.
Жители аме-ри-канские!
Американские жи-те-ли!<...>»
Группа покупателей на базаре на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
И тут же, как и Набоков, вспоминает он рядом восточные сладости вербных торгов:«<...>И в соседнем киоске - остановитесь. Посмотрите, какая халва. Главное, каким пластом нарезана. Огромный нож так вкусно и ясно взрезал плоскость. Попросите отрезать фунтик (ореховой, ванильной, шоколадной - все равно какой, и послушайте, как ровно и вкусно - хр, хр - входит нож). Потом пласт отвалится. На бумажку его подхватили. Завернули. Подали.
18 копеек!
Отойдешь всего только на два шага и сразу развернешь. И ломается халва (если настоящая) такими неправильными пластами, кусками, точно песчаник после землетрясения в трещинах.<...>»
Вообще говоря, вербные базары, видимо, стали устраиваться в Петербурге довольно поздно. Историк П. Н. Столпянский относил их появление к двадцатым годам XIX века. Так одна из газет сообщала в 1840 году:«Лет за 12 торговля на Вербах ограничивалась тощим рядом столов вдоль Зеркальной линии Гостиного двора, в Большой Садовой улице, а теперь походит на обширную игрушечную лавку под открытым небом.»
В середине позапрошлого столетия полицейские власти пытались перевести эту торговлю в подвальную галерею Пассажа, но из этого ничего не вышло: базары остались под открытым небом и так просуществовали до двадцатых годов века прошлого. Только переместились они сначала на Конногвардейский и Малую Конюшенную, откуда выплеснулись и в Александровский сад, и на Сенатскую, и на Марсово поле.
Базар у Александровского сада и Исаакиевской площади в дни Вербной недели.
Откроем воспоминания Мстислава Добужинского:«Весенние балаганы в моих воспоминаниях как-то сливаются с соседним праздником. Вербой. Вербный торг помню еще у Гостиного двора (на Конногвардейском бульваре он был позже).
Среди невообразимой толкотни и выкриков продавали пучки верб и вербных херувимов (их круглое восковое личико с ротиком бантиком было наклеено на золотую или зеленую бумажку, вырезанную в виде крылышек), продавали веселых американских жителей, прыгающих в стеклянной трубочке, и неизбежные воздушные шары, и живых птичек (любители тут же отпускали на волю и птичек, и шары), и было бесконечное количество всяких восточных лакомств, больше всего рахат-лукума, халвы и нуги».
Снова сладости, вербные херувимы (ставшие литературной метафорой: «В дверях другой диктатор бальный Стоял картинкою журнальной Румян, как вербный херувим, Затянут, нем и недвижим»), воздушные шары, живые птички и снова он - «американский житель». Любимая игрушка, которая не устаревала и не выходила из моды, да к тому же служила поводом для злободневных экспромтов зазывал: «Морской житель, народа истребитель, из царских холопов - Господин Протопопов,» - так был переосмыслен «американец» в 1917 году. А в 1918-м, если верить Ю. Алянскому, продавцы рекламировали забаву совсем просто: «А вот большевик в банке!» Да и первая картинка - тоже образец народной реакции на происходящие события: летом 1905 года закончилась русско-японская война, и мир был заключен графом Витте в Америке при посредничестве президента Теодора Рузвельта.
Народное гуляние в Вербную неделю на Марсовом поле близ Мраморного дворца.
Дата съемки [нач. 1900-х гг.]
(Какие хорошие лица на это фотографии!..)
Были и другие неменяющиеся из года в год игрушки: «тещины языки», «иерихонские трубы». За объяснением этих слов, как часто бывает, легче всего обратиться к книжке Засосова и Пызина:«<...>Предлагались «тещины языки», «иерихонские трубы», «американские жители», надувные свиньи, павлиньи перья.
На этих базарах - под стать карнавалам - допускались некоторые вольности. Идет, например, толпа школьников, у каждого «иерихонская труба», корпус из яркой бумаги с пищиком, и все разом гудят. Встречается девочка, ей до щеки можно дотронуться павлиньим пером или морской травой, выкрашенной в ярко‑зеленый цвет. Можно раздуть в лицо незнакомцу «тещин язык», свернутую в спираль бумажную трубку, которая при надувании разлеталась в длинный мешок с перьями на конце. Этот «язык» трепетал, пищал, его совали прямо в лицо. Общий хохот, никто не обижался».
Не удержимся и купим себе надувную свинью! А я не удержусь и в еще одном: приведу из этой книги еще одно описание «американского жителя», тем более, что высказывается там гипотеза о происхождении названия игрушки:«Каждый покупал себе чертика. Искусные кустари мастерили их из проволоки, обшивали бобриком ярких цветов. В руках у чертика были две металлические тарелочки или цветочки. В большой моде был «американский житель»: стеклянная пробирка с водой, сверху затянута резиновой пленкой. Внутри маленький стеклянный чертик с рожками, хвостиком, выпученными глазками. Он плавал на поверхности воды. Но если нажать пальцем резиновую пленку, он опускался вниз, крутясь вокруг вертикальной оси, затем снова поднимался. Почему эта игрушка получила такое название - непонятно. По‑видимому, кустарь, который ее мастерил, имел такое представление об американцах. Доходили, может быть, слухи, что народ этот энергичный, подвижный, ему приходится вертеться, чтобы заработать, но почему его загнали в воду - тайна».
Приходилось вертеться не только американцам, но и тем, кто хотел на вербной неделе подзаработать. В ход шли громкий голос и поэтический талант - требующий не только домашних рифмованных заготовок, но и сиюминутной реакции. Вот, к примеру, раек из пьесы Маршака «Умные вещи»: «Развлечься не хотите ль? Американский житель, Настоящий янки, Плавающий в банке!»
Другие образчики таких стихотворных этюдов сохранил в своих воспоминаниях В. Б. Рубинштейн:«"Великий пост" на семь недель. Шестая - вербная неделя. На улицах с охапками вербных веток появляются молодухи из пригородных деревень. Открывается вербный базар - вербное торжище. Оно шумело всю неделю на двух петербургских бульварах: на Конногвардейском (бульвар Профсоюзов) и на бульваре Малой Конюшенной улицы (улица Софьи Перовской). С утра до вечера народ заполнял бульвары. На Малой Конюшенной - больше учащиеся. Шум, гомон, перепевы зазывал и продавцов здесь не умолкали. Торговали на "вербе" всякой дешевой мелочью: игрушками, воздушными шарами, певчими птицами, галантереей...
Разбитной молодец, явно ярославец, расхаживает между щитами с разноцветными фигурками из папье-маше - чертиками, поварами с суповыми ложками и так далее - расхваливает товар:
А вот черти, доктора и повара
Из Гостиного двора!
Днем пекут и жарят,
А ночью по карманам шарят...
Народ хохочет, раскупая уморительные фигурки, прикалывает к одежде эту вербную эмблему. А рядом сосед:
Спешите! Спешите обзавестись "американским жителем"!
Да, такое увидите только на "вербе". Стеклянный сосудик с прозрачной жидкостью. Черная фигурка плавающего человечка. Нажим на планку из рыбьего пузыря - и человечек начинает всплывать. Продавца "американских жителей" пытается перекричать специалист по "тещиным языкам". С пронзительным визгом вылетают они, чуть ли не на полметра.
Бубнит доморощенный поэт из табачного ларька:
Купите спички Лапшина -
Горят, как солнце и луна!
Басовитый напев доносится и из киоска с парфюмерией. "Купец" в черном котелке рекламирует свой соблазнительный товар на французско-нижегородском языке:
Парле, Франсе,
Альфонс Ралле,
Шарман Брокар,
Фиксатуар!
(Ралле и Брокар - известные в Петербурге парфюмеры, фиксатуар - крем для смазывания мужских причесок).
Гвоздем вербного базара были... вафли. Вафли особенные, "вербные". Жаровни с формами, сосуд с тестом. Платите пятачок, повар черпаком на жаровню льет коричневое тесто. Через мгновение получается горячая вафля, свернутая в трубку наподобие листа писчей бумаги...»
И тут «американские жители»! А вот другие игрушки в моду входили и из моды выходили. Например, маленькие средневековые замки, сделанные из пробки, которые с такой любовью описывал Александр Николаевич Бенуа:«Здесь же нужно упомянуть о тех замках, о целых городках, которые продавались во время вербного торга и в которых, как и в картонажных рыцарских доспехах, доживали свой век мечты отошедшей в вечность романтики! О «романтике», как о некоем литературном движении, пятилетний мальчик, разумеется, никакого понятия не имел, но о замках я знал, что в них жили разные персонажи из любимых сказок: рыцари, принцы и принцессы, Синяя Борода. Людоед, которого в виде мышонка сожрал Кот в Сапогах и т. п. Да и про самые замки мне много рассказывал Иша и я знал, что у них подъемные мосты, что их окружают зубчатые стены с башнями по углам; я приблизительно знал и то, как выглядят замки внутри, какие там лестницы, переходы, залы. Многое такое я видел в папиных путевых альбомах, но со многим я знакомился как раз по тем замкам из пробки, о которых я упомянул только что.
Кто создавал эти чудесные и прямо-таки поэтичные вещицы? Кто был тот милый, уютный художник, который, вероятно, задолго до Вербного торга подбирал пробки, разрезал их на пласты, клеил их, сочинял самую архитектуру, бесконечно варьируя комбинации элементов, из которых складывались эти крошечные сооружения. Этот же анонимный волшебник выкладывал скалы, на которых возвышались его многобашенные замки, ярко зеленым мхом, сажал по ним крошечные рощи из перьев, он же вставлял в пробочные берега зеркальца, представлявшие пруды чистой воды. Какие тончайшие пальцы лепили этих малюсеньких восковых лебедей, что подплывали к ажурным перильцам пристани? Неужели этот архитектор, доживший вероятно до глубокой старости, «пережил себя» и познал коварную переменчивость вкусов? Неужели он терпел нужду, боролся за жизнь, производил все эти чудеса для того, чтобы заработать десятка два рублей за те семь дней, что длилась Вербная неделя? Постепенно мода на эти замки стала проходить. Их уже редко кто покупал, хоть и стоили они не больше рубля или двух; никого не трогала их подлинная поэтичность. Над ними стали смеяться, как над непонятным пережитком «глупой» старины. И странное дело, даже у меня, хотя не обходилось и года, чтобы я не приобретал такого замка, даже у меня не сохранилось их ни одного. Хрупкие эти изделия требовали большой осторожности, их следовало бы держать под стеклянными колпаками! Но и колпаки ломались от недостаточно осторожного обращения прислуги и меня самого.»
А были еще букинисты, выставлявшие книги на лотки под открытым небом. Мороженщики с пестрыми крышками бродячих ледников. Продавцы рыбок, черепах и птиц. Что до рыбок и птиц, то и тут не обходилось без сказочных чудес - был воробушек, стала канарейка (и тут я снова цитирую Засосова и Пызина):«После масленицы шел великий пост, но на шестую Вербную неделю опять начинались развлечения. Была уже весна, вторая половина марта - начало апреля, и вербы покрывались пухом. На Конногвардейском бульваре и Мало‑Конюшенной улице устраивались вербные базары. По обе стороны улицы сооружались деревянные ларьки, украшенные кумачом с надписями: «Здесь вафли», «Яр‑базар», «Чудеса». Торговля была рассчитана на невзыскательную толпу молодежи, учащихся младших классов, детей, для которых эти базары были заманчивы и интересны. Тут же торговали живыми птичками разных пород, выкрашенные в желтую краску воробьи сходили за канареек. Продавали рыбок для аквариумов, черепах, шла торговля детскими игрушками и особыми «вербными» чудесами: пищалками, «чертями»<...>».
Вот на фотографии на заднем плане на дереве видны птичьи клетки:
Группа покупателей на базаре на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
А тут и крупнее и, кажется, на прилавке справа как раз стоят банки с рыбами:
Базар в Александровском саду на Вербной неделе.
Все это исчезло. Разнообразие прошлых детских забав свелось постепенно к «раскидайчикам», которые продавались на улицах перед советскими праздниками. Раскидайчики, шарики и флажки, бумажные цветы, и никаких шумных торжищ игрушечными замками из пробки, никаких скачущих американцев. В 20-е годы вербные базары еще жили, но оставалось им недолго.
Продажа искусственных цветов на вербном базаре.
Дата съемки 1923
Зато осталась записанная память, вот тот же рассказ Сергея Горного:«В тот день особенно ясно горели пуговицы на гимназическом пальто. И само оно было ясно-серое, светлое, весеннее, и расстегнуть его можно было чуть-чуть, благо один идешь, и никто замечания не сделает. Идешь и остановишься. Господи! какие надутые лица у рыбок, если через выпуклую, пузатую банку смотреть. Уставились. Щеки надуты, как у статского советника. Какие-то старческие. И смотрят удивленно, точно чему-то изумились и придти в себя не могут. А те, которые поменьше, попроще, те в простых баночках, не выпуклых, продавались. И те живее были, веселее. Ртом таким прозрачненьким двигали, все на букву “о” его открывали и, если крошка близ рта, то так смешно ее отталкивали, не сразу глотали. Крошка пулей отскочит, а ротик - нежный, прозрачно-роговой, легонький - лопочет. И плавники волнообразные непередаваемо извивались, перисто так. И хвост еще более волнисто, покрупнее. Трепыхалось все. Прозрачное было, легкое.
Над баночкой веревка была хитро прилажена. Можно было банку легко домой нести.
Шары у разносчика - синие, красные, зеленые и матово-пузырчатые в петушках - шуршали друг об друга с таким незабываемым треском.
И вся гроздь упруго нагибалась, почковалась, воздушная, небесная, когда разносчик упрямо шел впереди, “ведя” ее, как на поводу.
Все было легким. Все было светлым.
Рыбки золотые.
Чертик, вздымаемый легко, воздушно. В воде попрыгун стеклянненький.
Шары.
Верба цыплячья, пуховая, заячья.
И тот кусок неба над угловым домом, на Конногвардейской. Светлый. В щебете. В легкости. В юности.
Какой-то странный свет был там внутри. Похоже было на пещерку. За тоненьким, слюдяным окошечком был тихий уголок, маленький грот. Откуда лился там этот желтоватенький, легкий свет? Свет сказки. Сказания.
Вспомните.»
Базар на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
Базар в Александровском саду на Вербной неделе.
Базар на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
Базар на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
Базар на Конногвардейском бульваре в дни Вербной недели.
Дата съемки 1912г
Базар на площади императора Петра I на Вербной неделе.
Дата съемки [начало 1900-х гг.]
Базар на Малой Конюшенной улице в дни Вербной недели.
Дата съемки 1912г.
Базар на Малой Конюшенной улице в дни Вербной недели.
Дата съемки 1912г.
Базар на Малой Конюшенной улице в дни Вербной недели.
Дата съемки 1912г.