Книга из прежних времен
Хапаева Д. Готическое общество 2007
Читаю - и что-то не то. Книга хорошая, написана хорошо, интересная, то есть - читается. Но о чем и зачем? Термин "готическое общество" яркий, привлекающий внимание. Обозначает современное общество. Его называют многими именами, отчего бы автору не придумать свое. Но всё время непонятно - что это такое? Что сказать-то хотел автор, зачем он...
Показалось, что книга без архитектуры, собрание нескольких разрозненных статей, скрепленных разве что настроением автора. То Толкин, то Лукьяненко, то политика...
Потом дошло, плохо я соображаю. Это книга из прошлых времен. Тогда, когда она собиралась, это был вполне организованный текст со своей задачей. Это сейчас она рассыпалась в ненужные листки.
Автор пыталась предупредить - смотрите, к чему идет Россия, смотрите, что это такое. Надо отпрянуть от пропасти, вот же, смотрите, куда мы движемся.
Поскольку сейчас мы пролетаем очередное дно уже внутри этой пропасти - текст совершенно не нужен. Это лишь свидетельство - смотрите, в 2007 году еще казалось, что можно не упасть. Это один из очень многих текстов-предупреждений, с описанием того, куда мы можем свалиться, если...
Пожалуй, сейчас это читается лишь с интересом расшифровщика. Как мы читаем, скажем, отголоски интриг из Средних веков. Вот, мол, если герцог такой-то не прекратит свои сумасбродные выходки, великая империя рухнет...
Ну да. Можно сказать - готическое. Рационализм прекращается, прогресс всякий под подозрением, мораль - это право сильного, все это понимают и принимают. Всякие там идеалы Нового времени - в прошлом. Автор об этом семафорит из совсем еще недавнего прошлого. Смотрите, говорит - Россия же отказалась от исторической памяти...
Нет, конечно. Россия себе придумала другую историю и вовсе не отказалась от памяти - она эту другую теперь лихорадочно дописывает и вспоминает.
Была такая история в пятидесятых годах прошлого века. Тогда началась холодная война и у нас тут резко в цене оказались всякие самобытные истории о том, что Россия искони и всяких героях отечественной истории. И пошла писать губерния про деятелей отечественной культуры. Несколько лет это длилось, а потом стали годы иначе поворачиваться, уже шестидесятые, уже всякие там олимпиады, потом и разрядки, и оттенки славословий поменялись.
Я хочу сказать - все эти игры ненадолго. Игра в "мы и без Запада очень молодцы" - это все считанные годы. Потом опять... Вместе со всем цивилизованным миром. И из недалеких годов дико будут читаться нынешние отчаянные писания "патриотического" характера. Это будет просто маркером ушедшей эпохи - начнешь читать старую книжку, оттуда ка-ак пыхнет удивительное... Подумают - это когда ж такую дичь писали?.. А, это из двадцатых годов. Ну да, было такое. Молодые-то уж не упомнят, а было, было...
А книга Хапаевой еще из предшествующих времен, когда это вот окружающее нас прошлое еще не сбылось, и она думала, что надо сказать о подступающей опасности. Хотя Толкина она зря... Лукьяненко, как оказалось, очень в строку пришелся, он именно об этом самом, а вот Толкин как создатель готической эстетики - это перебор. Он не из этой совсем истории.
Это, понимаете, удивительный дядька. Большинство этих... мифов, метафорических систем - как хотите называйте... Они - шлейф истории. История идет зигзагами и поворотами, и думающих о ней заносит ей в хвост, и вот за недоосуществленными вариантами реальной истории следуют утопии, метафоры и мифы, рассказывающие, как бы там все было, если б оно до конца случилось. И очень, очень многое можно так объяснить. О многих авторах совсем не бессмысленно говорить, к какой идеологии они принадлежат, какие политические идеи их двигали. А Толкин из другого, более редкого рода. Он, понимаете, создал свой мир. Не было такого и не собиралось быть. Его эти самые эльфы с хоббитами - это собственный его миф. Редко, но бывает - он создал свой пузырь, свой миф. Он не за красных, не за белых, не за прогресс и не за Средневековье. Он в своем мире, которого бы без него вообще не было.
Странный дядька. Не надо его вплетать в истории о современном обществе, от этого его облик облезает и тускнеет. Был Профессор, а становится какая-то образина. Ну что вы, не понимаете... Автор же читала, у нее в книге каждая глава с эпиграфом из Толкина. Нечутко это. Так мне кажется.
А это вот... как, говорите? готическое общество? Это пройдет. Нет, безнравственность не пройдет, конечно, и забвение собственной истории не пройдет, и прочее... Это все вечное, оно останется, просто очередной раз взошло. А курс на отдельный путь России - конечно, пройдет. Это время еще не пришло, и другой пока дороги нет, так что суетиться не имеет смысла.
Элементы такого отношения к человеку Толкин вычитывает в средневековом эпосе. В центре драматургии «Беовульфа», как показывает Толкин, находится полное поражение королей, героев и вообще людей. Поэтика поражения вводит одну из важнейших идей готической эстетики
«Он человек, и для него это само по себе трагедия». Этим чувством, как мы увидим ниже, пронизаны тексты современной культуры. Не правда ли, по сравнению с антропоцентризмом культуры Нового времени, которая придала истинный размах теме восхищения человеком, начатой в эпоху Возрождения, стремление отказаться от человеческой природы, понимаемой как трагедия, звучит неожиданно и ново? Прекрасный человек составлял смысловой центр этики и эстетики Нового времени; восхищение человеком задавало неотъемлемый эстетический канон эпохи. Придумать внечеловеческое, такое, которое отодвинуло бы человека на задний план, - вот цена, которую Толкин готов заплатить за спасение своего дракона.
Еще один секрет готической эстетики, который открывает Толкину дракон: нечеловеческая природа делает затруднительным суждение о драконе в соответствии с обычными человеческими критериями. Размывая эстетические и моральные нормы Нового времени и подрывая пропедевтическую эстетику Просвещения, дракон дает в руки своего господина важное оружие. Будучи воплощением зла, дракон субъективен, конкретен и материален21.
Зло, которое несет в мир человеков дракон, не может быть выражено аллегорически ( хотя дракон, конечно, может быть представлен в виде аллегории), поскольку' источник зла, воплощенного в драконе, глубоко не ясен. Так же как не до конца ясен, даже в «Беовульфе», в силу его неокончательной, не полной приверженности христианскому духу, вопрос о том, каковы критерии, позволяющие оценивать нечто как зло. Таким зло останется и в современной готической эстетике: материальным и конкретным, а главное - «субъективным».
Дар дракона - и главный прием готической поэтики,- «Иллюзия исторической правды Беовульфа... является пло дом искусства». «Эффект реальности» - назовет это Ролан Барт почти 40 годами позже. Эффект реальности в литературе достижим, даже если речь идет о хоббитах и драконах, именно это Толкин и будет доказывать своим творчеством. Иными словами, в пространстве художественного текста хоббиты и драконы у Толкина обретут столь несомненную реальность, что она окажет огромное воздействие на нашу действительность.
важно отметить целый ряд отличий готической эстетики от эстетики средневековья - такой, какой ее реконструирует Толкин. Прежде всего, как мы только что слышали, наградой герою была похвала равных при жизни и память о нем после смерти, ибо существовали эпос и аристократия. Сегодня дело обстоит со всем иначе. Кто будет хранить память о великом подвиге?
Все хранилища памяти повсеместно дискредитированы сфальсифицированной историей, «неизвестным подвигом неизвестного солдата», тогда как история полностью скомпрометирована не только как наука, но прежде всею как событие2'. Во-вторых, в мире Беовульфа трагедия абсолютного поражения человека отступала перед идеей Страшного суда («но... его враги также враги Господа, так что его мужество само по себе является проявлением преданности...»24), тогда как в современном мире спасение через веру окончательно утратило свое значение. Эти пе реживания станут еще более обостренными для наследников Толкина - героев современного фэнтези.
Чем интересны нам современные готы с точки зрения готической эстетики? Более всего тем, что это движение дает яркий пример полного и безраздельного господства эстетики над моралью, равно как и над всеми другими представлениями. Точнее, речь должна идти о моде, а не об эстетике, ибо, по сути, готы неописуемы: их следует только фотографировать, потому что одежда со временных готов не отсылает ни к чему вне себя и ничего не скрывает: ни программы, ни продуманной эстетической системы, ни даже разделенного здравого - или готического - смысла. Чтобы точнее объяснить, о чем идет речь, скажем, что отличия семи разновидностей российских готов проявляются только в одежде и в атрибутике.
Бессловесный протест готов - ибо это, безусловно, протестное движение - носит сугубо эстетический характер:
стиль одежды - вместо политического манифеста, сим волы - кельтские кресты и орнаменты, черепа и кости, распятия («со стильным дизайном», как выражаются ав торы статей о готах), египетский анкх, восьмиконечные звезды и летучие мыши - вместо членского билета.
Кризис эстетической системы Нового времени с ее утрированным рационализмом и нескрываемым преклонением перед человеком и его деяниями был многократно усилен, поддержан, развит, и сам существенно способствовал размаху другого процесса - углублению кризиса научной рациональности. Изменение эстетического канона, павшее на нагаи дни, совпало с радикальным пересмотром научной картины мира и с радикальной сменой в массовых представлениях о свойствах времени.Это совпадение создало почву для укоренения готических тенденций в нашей современности.
Время истории парализовала неспособность совместить «прошедшие события настоящего» с тем прошлым, которое осталось дымиться в Аушвице и порас тать травой в Г У Л А Г е, и вообразить продолжение этих событий иначе, чем как «грядущую катастрофу», возникшую на месте крушения прогрессистской уверенности в будущем"'.
Гжическое общество - результат мутации неизжитой концентрационной истории, тлевшей под спудом современной демократии - коренится в опыте концентрационной вселенной.
Российское общество поражено тяжким недугом: расстройством памяти, частичной амнезией, сделавшей нашу память прихотливо избирательной. Можно ли сказать, что наши соотечественники не знают своей истории? Что они недостаточно информированы, чтобы посмотреть в глаза своем)' прошлому? Что общество еще не созрело для того, чтобы задуматься о своей истории, и переживает такой же период антиисторизма, как Германия в 1950-е годы? Все это, безусловно, ложные вопросы. История ГУЛАГа ни для 78 Концентрационное прошлое готического общества кого не секрет и секретом никогда не была: как она могла быть секретом в стране, в которой для того, чтобы каждый третий был репрессирован, каждый пятый должен был быть «вертухаем», - в широком смысле этого слова?
Иными словами, мы знаем свою историю, но это история, лишенная памяти о ней. История, на которую население нашей необъятной родины взирает с отчуждением и отстранением, чисто антропологическим взором, как если бы речь шла не о наших собственных прямых и кровных родственниках, дедушках и бабушках, папах и мамах, а о племени лангобардов эпохи Римской империи.
В нынешней России вопрос о том, как преступления советской власти, размах которых был бы невозможен без соучастия всего общества, влияют на настоящее и будущее этой страны, не вызывает бурных общественных дискуссий и политических разногласий. Мысль о нашей ответственности за прошлое и нашей исторической вине не звучит с телеэкранов и не выплескивается на первые полосы газет. Об этом не говорят политики, не спорят интеллектуалы. Иными словами, из советской истории изгнана политика, и в этом - важная черта уникального российского отношения к своей страшной и позорной истории.
Главным гарантом прибытия России в счастливое на стоящее Запада была вера в прогресс. Без убежденности в том, что история человечества есть необратимое движение из худшего прошлого в лучшее будущее, путешествие в современный Запад становилось весьма проблематичным.
Доя того чтобы открыть дорогу России в Запад, советское прошлое должно было исчезнуть в пучине забвения: его присутствие разрушало веру в прогресс. Российским западникам предстояло позже эмпирически нащупать и пережить то, что в 70-е годы философски осмыслили западные интеллектуалы: именно Аушвиц и ГУЛАГ стали теми событиями-разрывами, которые подорвали прогрессистскую уверенность в будущем, поместив на гори зонте непредсказуемого грядущего вместо радужных надежд зияющую катастрофу. Память о советском прошлом должна была сгинуть в недрах западнических иллюзий, что бы обеспечить россиянам - пусть ненадолго - уверенность в светлом западном завтра.
Покаяние и раскаяние, как показывает история, не при надлежит к особенностям «русского национального характера». Сегодняшнее беспамятство, затянувшее неосужденные и ненаказанные преступления, соучастниками и жертвами которых были миллионы, выглядит удобной формой сведения счетов с прошлым. Урок советско-российской истории получается примерно таким: достаточно политикам просто публично игнорировать прошлые преступления, а частным лицам - «не болтать» о содеянном, чтобы в результате сложившегося «общественного договора* людоедское прошлое перестало выглядеть проблемой для государства и общества. Главное, чтобы бесперебойно качала нефтяная труба, наполняя супермаркеты: оказывается, потребление вполне способно заменить отсутствующие ценности и предстать выражением общественного благоденствия. Стоит ли сомневаться в правильности этой простой и экономной формулы? В действенности такой политики?
«Взрослые», действительно, утаили от «детей» факт причастности к преступлению. Может быть, в этом кроется одна из разгадок «проигранной эстетической вой ны», как точно назвала Ирина Прохорова неспособность старшего поколения привить младшему иммунитет против радикальной идеологии, неспособность победить «скромное обаяние фашизма и сталинизма»1 ^?
Замечательный пример готической лояльности в обществе, где нет универсальной морали, а, напротив, всем очевидна ее невозможность, дают отношения героя-обо- ротня «Ночного Дозора» со своим шефом. Лояльность к шефу оказывается единственным критерием, которым руководствуется герой, всегда готовый преступить закон со общества ради того, чтобы выполнить задание, приказ, поручение1 6 7 . Показательно, что чем выше становится его положение в Ночном Дозоре, тем радикальнее на место лояльности к суждению шефа приходит субъективность суждения «авторитета».
Отказ от морального суждения, естественно, оборачивается культом силы. «Жизнь против смерти, любовь против ненависти... и сила против силы, потому что сила не имеет моральных категорий. Все очень просто».
Неудивительно, что в новой готической системе цен ностей убийство начинает рассматриваться как рутинная повседневность169 - ведь кто их, людей, теперь считает?
Эволюция моральных представлений героя «Ночного Дозора», в которой ему сопутствует все тот же чекистский девиз, толкает его на убийство. Только, в отличие от Раскольникова, герой не раскаивается, не признает над со бой, хотя бы post factum, примата моральных запретов, а легко оправдывает свое решение1
Самым неожиданным результатом перестройки и краха советского режима можно назвать ощущение морального вакуума в постсоветском обществе, которое сохраняется и по сей день. В России кризис моральных норм оказался тем более силен, чем более радикально была скомпрометирована ханжеская «мораль советского человека-). Полное отсутствие консенсуса по поводу морали - такова основа российской готической морали.
готический университет
Недавно моим соседом за обеденным столом на конференции в Кембридже оказался профессор одного из лучших английских университетов. Начавшись светской беседой, разговор постепенно сделался откровеннее. Он рассказал мне, что его университет управляется администраторами, для которых главным делом является строительство. Университет превращается у него на глазах в большой строительный трест, финансированию и интересам которого постепенно подчиняются все прочие, «побочные», задачи - обучение студентов, научная жизнь. Он сам 5 лет отработал представителем преподавателей в ко миссии по строительству нового здания университета, на которое были изысканы и потрачены многие миллионы фунтов. В результате в новом здании, построенном по последнему слову техники, отказала сверхсовременная система очистки воздуха и экологической вентиляции. А по скольку открытие окон не предусматривалось проектом, сотрудники и студенты провели жаркое лето, обливаясь потом и наблюдая каждый вечер по телевизору, как архитектор здания получал все новые и новые титулы и премии. Профессор рассказывал, что он глубоко не доверяет сегодняшнему английскому правительству по причине его некомпетентности, безответственности и коррумпированности. Что общественное мнение больше не способно оказывать влияние на действия правительства, что средства массовой информации все больше утрачивают способность критически оценивать и оспаривать решения властей. Он говорил об утрате чувства безопасности, о том, как центр английского города по субботам заполняется толпой рабочей молодежи, становящейся к вечеру неконтролируемой и опасной. О том, что он пытается передавать своим студентам ценности, которыми он живет сам, хотя и отдает себе отчет в том, что эти ценности - честность, бескомпромиссность, порядочность, чувство собственного достоинства - отнюдь не сделают их жизнь легче. Внутренняя эмиграция - так он сам назвал свое со стояние.
И хотя между университетами наших стран есть много общего, сходство не надо преувеличивать - в помянутой Англии пока еще нет коррупции при поступлении в университеты, как нет и вытекающей из нее коррупции в процессе обучения. В этом смысле мы далеко опережаем развитые европейские государства.
И хотя очевидно, что процессы, о которых идет речь, далеко превосходят локальный российский масштаб, столь усе очевидно, что в Европе традиция, которая может сопротивляться готическому сценарию, гораздо прочнее. Трагическое европейское прошлое стало предметом переживания и осмысления, глубоко затронувшим со знание граждан европейских стран. Осуждение преступлений против человечества легло в основу морального консенсуса, предписывающего разделять хотя бы некоторые базовые ценности европейского гуманизма. Полное отсутствие в России иммунитета к законам зоны, проистекающее зачастую от неспособности разграничить зону и общество в силу их неразграниченности на практике, нежелание задуматься о своей концентрационной истории делает эту страну особенно уязвимой для разрастания - пока в экспериментальных условиях - готического общества.
Читаю - и что-то не то. Книга хорошая, написана хорошо, интересная, то есть - читается. Но о чем и зачем? Термин "готическое общество" яркий, привлекающий внимание. Обозначает современное общество. Его называют многими именами, отчего бы автору не придумать свое. Но всё время непонятно - что это такое? Что сказать-то хотел автор, зачем он...
Показалось, что книга без архитектуры, собрание нескольких разрозненных статей, скрепленных разве что настроением автора. То Толкин, то Лукьяненко, то политика...
Потом дошло, плохо я соображаю. Это книга из прошлых времен. Тогда, когда она собиралась, это был вполне организованный текст со своей задачей. Это сейчас она рассыпалась в ненужные листки.
Автор пыталась предупредить - смотрите, к чему идет Россия, смотрите, что это такое. Надо отпрянуть от пропасти, вот же, смотрите, куда мы движемся.
Поскольку сейчас мы пролетаем очередное дно уже внутри этой пропасти - текст совершенно не нужен. Это лишь свидетельство - смотрите, в 2007 году еще казалось, что можно не упасть. Это один из очень многих текстов-предупреждений, с описанием того, куда мы можем свалиться, если...
Пожалуй, сейчас это читается лишь с интересом расшифровщика. Как мы читаем, скажем, отголоски интриг из Средних веков. Вот, мол, если герцог такой-то не прекратит свои сумасбродные выходки, великая империя рухнет...
Ну да. Можно сказать - готическое. Рационализм прекращается, прогресс всякий под подозрением, мораль - это право сильного, все это понимают и принимают. Всякие там идеалы Нового времени - в прошлом. Автор об этом семафорит из совсем еще недавнего прошлого. Смотрите, говорит - Россия же отказалась от исторической памяти...
Нет, конечно. Россия себе придумала другую историю и вовсе не отказалась от памяти - она эту другую теперь лихорадочно дописывает и вспоминает.
Была такая история в пятидесятых годах прошлого века. Тогда началась холодная война и у нас тут резко в цене оказались всякие самобытные истории о том, что Россия искони и всяких героях отечественной истории. И пошла писать губерния про деятелей отечественной культуры. Несколько лет это длилось, а потом стали годы иначе поворачиваться, уже шестидесятые, уже всякие там олимпиады, потом и разрядки, и оттенки славословий поменялись.
Я хочу сказать - все эти игры ненадолго. Игра в "мы и без Запада очень молодцы" - это все считанные годы. Потом опять... Вместе со всем цивилизованным миром. И из недалеких годов дико будут читаться нынешние отчаянные писания "патриотического" характера. Это будет просто маркером ушедшей эпохи - начнешь читать старую книжку, оттуда ка-ак пыхнет удивительное... Подумают - это когда ж такую дичь писали?.. А, это из двадцатых годов. Ну да, было такое. Молодые-то уж не упомнят, а было, было...
А книга Хапаевой еще из предшествующих времен, когда это вот окружающее нас прошлое еще не сбылось, и она думала, что надо сказать о подступающей опасности. Хотя Толкина она зря... Лукьяненко, как оказалось, очень в строку пришелся, он именно об этом самом, а вот Толкин как создатель готической эстетики - это перебор. Он не из этой совсем истории.
Это, понимаете, удивительный дядька. Большинство этих... мифов, метафорических систем - как хотите называйте... Они - шлейф истории. История идет зигзагами и поворотами, и думающих о ней заносит ей в хвост, и вот за недоосуществленными вариантами реальной истории следуют утопии, метафоры и мифы, рассказывающие, как бы там все было, если б оно до конца случилось. И очень, очень многое можно так объяснить. О многих авторах совсем не бессмысленно говорить, к какой идеологии они принадлежат, какие политические идеи их двигали. А Толкин из другого, более редкого рода. Он, понимаете, создал свой мир. Не было такого и не собиралось быть. Его эти самые эльфы с хоббитами - это собственный его миф. Редко, но бывает - он создал свой пузырь, свой миф. Он не за красных, не за белых, не за прогресс и не за Средневековье. Он в своем мире, которого бы без него вообще не было.
Странный дядька. Не надо его вплетать в истории о современном обществе, от этого его облик облезает и тускнеет. Был Профессор, а становится какая-то образина. Ну что вы, не понимаете... Автор же читала, у нее в книге каждая глава с эпиграфом из Толкина. Нечутко это. Так мне кажется.
А это вот... как, говорите? готическое общество? Это пройдет. Нет, безнравственность не пройдет, конечно, и забвение собственной истории не пройдет, и прочее... Это все вечное, оно останется, просто очередной раз взошло. А курс на отдельный путь России - конечно, пройдет. Это время еще не пришло, и другой пока дороги нет, так что суетиться не имеет смысла.
Элементы такого отношения к человеку Толкин вычитывает в средневековом эпосе. В центре драматургии «Беовульфа», как показывает Толкин, находится полное поражение королей, героев и вообще людей. Поэтика поражения вводит одну из важнейших идей готической эстетики
«Он человек, и для него это само по себе трагедия». Этим чувством, как мы увидим ниже, пронизаны тексты современной культуры. Не правда ли, по сравнению с антропоцентризмом культуры Нового времени, которая придала истинный размах теме восхищения человеком, начатой в эпоху Возрождения, стремление отказаться от человеческой природы, понимаемой как трагедия, звучит неожиданно и ново? Прекрасный человек составлял смысловой центр этики и эстетики Нового времени; восхищение человеком задавало неотъемлемый эстетический канон эпохи. Придумать внечеловеческое, такое, которое отодвинуло бы человека на задний план, - вот цена, которую Толкин готов заплатить за спасение своего дракона.
Еще один секрет готической эстетики, который открывает Толкину дракон: нечеловеческая природа делает затруднительным суждение о драконе в соответствии с обычными человеческими критериями. Размывая эстетические и моральные нормы Нового времени и подрывая пропедевтическую эстетику Просвещения, дракон дает в руки своего господина важное оружие. Будучи воплощением зла, дракон субъективен, конкретен и материален21.
Зло, которое несет в мир человеков дракон, не может быть выражено аллегорически ( хотя дракон, конечно, может быть представлен в виде аллегории), поскольку' источник зла, воплощенного в драконе, глубоко не ясен. Так же как не до конца ясен, даже в «Беовульфе», в силу его неокончательной, не полной приверженности христианскому духу, вопрос о том, каковы критерии, позволяющие оценивать нечто как зло. Таким зло останется и в современной готической эстетике: материальным и конкретным, а главное - «субъективным».
Дар дракона - и главный прием готической поэтики,- «Иллюзия исторической правды Беовульфа... является пло дом искусства». «Эффект реальности» - назовет это Ролан Барт почти 40 годами позже. Эффект реальности в литературе достижим, даже если речь идет о хоббитах и драконах, именно это Толкин и будет доказывать своим творчеством. Иными словами, в пространстве художественного текста хоббиты и драконы у Толкина обретут столь несомненную реальность, что она окажет огромное воздействие на нашу действительность.
важно отметить целый ряд отличий готической эстетики от эстетики средневековья - такой, какой ее реконструирует Толкин. Прежде всего, как мы только что слышали, наградой герою была похвала равных при жизни и память о нем после смерти, ибо существовали эпос и аристократия. Сегодня дело обстоит со всем иначе. Кто будет хранить память о великом подвиге?
Все хранилища памяти повсеместно дискредитированы сфальсифицированной историей, «неизвестным подвигом неизвестного солдата», тогда как история полностью скомпрометирована не только как наука, но прежде всею как событие2'. Во-вторых, в мире Беовульфа трагедия абсолютного поражения человека отступала перед идеей Страшного суда («но... его враги также враги Господа, так что его мужество само по себе является проявлением преданности...»24), тогда как в современном мире спасение через веру окончательно утратило свое значение. Эти пе реживания станут еще более обостренными для наследников Толкина - героев современного фэнтези.
Чем интересны нам современные готы с точки зрения готической эстетики? Более всего тем, что это движение дает яркий пример полного и безраздельного господства эстетики над моралью, равно как и над всеми другими представлениями. Точнее, речь должна идти о моде, а не об эстетике, ибо, по сути, готы неописуемы: их следует только фотографировать, потому что одежда со временных готов не отсылает ни к чему вне себя и ничего не скрывает: ни программы, ни продуманной эстетической системы, ни даже разделенного здравого - или готического - смысла. Чтобы точнее объяснить, о чем идет речь, скажем, что отличия семи разновидностей российских готов проявляются только в одежде и в атрибутике.
Бессловесный протест готов - ибо это, безусловно, протестное движение - носит сугубо эстетический характер:
стиль одежды - вместо политического манифеста, сим волы - кельтские кресты и орнаменты, черепа и кости, распятия («со стильным дизайном», как выражаются ав торы статей о готах), египетский анкх, восьмиконечные звезды и летучие мыши - вместо членского билета.
Кризис эстетической системы Нового времени с ее утрированным рационализмом и нескрываемым преклонением перед человеком и его деяниями был многократно усилен, поддержан, развит, и сам существенно способствовал размаху другого процесса - углублению кризиса научной рациональности. Изменение эстетического канона, павшее на нагаи дни, совпало с радикальным пересмотром научной картины мира и с радикальной сменой в массовых представлениях о свойствах времени.Это совпадение создало почву для укоренения готических тенденций в нашей современности.
Время истории парализовала неспособность совместить «прошедшие события настоящего» с тем прошлым, которое осталось дымиться в Аушвице и порас тать травой в Г У Л А Г е, и вообразить продолжение этих событий иначе, чем как «грядущую катастрофу», возникшую на месте крушения прогрессистской уверенности в будущем"'.
Гжическое общество - результат мутации неизжитой концентрационной истории, тлевшей под спудом современной демократии - коренится в опыте концентрационной вселенной.
Российское общество поражено тяжким недугом: расстройством памяти, частичной амнезией, сделавшей нашу память прихотливо избирательной. Можно ли сказать, что наши соотечественники не знают своей истории? Что они недостаточно информированы, чтобы посмотреть в глаза своем)' прошлому? Что общество еще не созрело для того, чтобы задуматься о своей истории, и переживает такой же период антиисторизма, как Германия в 1950-е годы? Все это, безусловно, ложные вопросы. История ГУЛАГа ни для 78 Концентрационное прошлое готического общества кого не секрет и секретом никогда не была: как она могла быть секретом в стране, в которой для того, чтобы каждый третий был репрессирован, каждый пятый должен был быть «вертухаем», - в широком смысле этого слова?
Иными словами, мы знаем свою историю, но это история, лишенная памяти о ней. История, на которую население нашей необъятной родины взирает с отчуждением и отстранением, чисто антропологическим взором, как если бы речь шла не о наших собственных прямых и кровных родственниках, дедушках и бабушках, папах и мамах, а о племени лангобардов эпохи Римской империи.
В нынешней России вопрос о том, как преступления советской власти, размах которых был бы невозможен без соучастия всего общества, влияют на настоящее и будущее этой страны, не вызывает бурных общественных дискуссий и политических разногласий. Мысль о нашей ответственности за прошлое и нашей исторической вине не звучит с телеэкранов и не выплескивается на первые полосы газет. Об этом не говорят политики, не спорят интеллектуалы. Иными словами, из советской истории изгнана политика, и в этом - важная черта уникального российского отношения к своей страшной и позорной истории.
Главным гарантом прибытия России в счастливое на стоящее Запада была вера в прогресс. Без убежденности в том, что история человечества есть необратимое движение из худшего прошлого в лучшее будущее, путешествие в современный Запад становилось весьма проблематичным.
Доя того чтобы открыть дорогу России в Запад, советское прошлое должно было исчезнуть в пучине забвения: его присутствие разрушало веру в прогресс. Российским западникам предстояло позже эмпирически нащупать и пережить то, что в 70-е годы философски осмыслили западные интеллектуалы: именно Аушвиц и ГУЛАГ стали теми событиями-разрывами, которые подорвали прогрессистскую уверенность в будущем, поместив на гори зонте непредсказуемого грядущего вместо радужных надежд зияющую катастрофу. Память о советском прошлом должна была сгинуть в недрах западнических иллюзий, что бы обеспечить россиянам - пусть ненадолго - уверенность в светлом западном завтра.
Покаяние и раскаяние, как показывает история, не при надлежит к особенностям «русского национального характера». Сегодняшнее беспамятство, затянувшее неосужденные и ненаказанные преступления, соучастниками и жертвами которых были миллионы, выглядит удобной формой сведения счетов с прошлым. Урок советско-российской истории получается примерно таким: достаточно политикам просто публично игнорировать прошлые преступления, а частным лицам - «не болтать» о содеянном, чтобы в результате сложившегося «общественного договора* людоедское прошлое перестало выглядеть проблемой для государства и общества. Главное, чтобы бесперебойно качала нефтяная труба, наполняя супермаркеты: оказывается, потребление вполне способно заменить отсутствующие ценности и предстать выражением общественного благоденствия. Стоит ли сомневаться в правильности этой простой и экономной формулы? В действенности такой политики?
«Взрослые», действительно, утаили от «детей» факт причастности к преступлению. Может быть, в этом кроется одна из разгадок «проигранной эстетической вой ны», как точно назвала Ирина Прохорова неспособность старшего поколения привить младшему иммунитет против радикальной идеологии, неспособность победить «скромное обаяние фашизма и сталинизма»1 ^?
Замечательный пример готической лояльности в обществе, где нет универсальной морали, а, напротив, всем очевидна ее невозможность, дают отношения героя-обо- ротня «Ночного Дозора» со своим шефом. Лояльность к шефу оказывается единственным критерием, которым руководствуется герой, всегда готовый преступить закон со общества ради того, чтобы выполнить задание, приказ, поручение1 6 7 . Показательно, что чем выше становится его положение в Ночном Дозоре, тем радикальнее на место лояльности к суждению шефа приходит субъективность суждения «авторитета».
Отказ от морального суждения, естественно, оборачивается культом силы. «Жизнь против смерти, любовь против ненависти... и сила против силы, потому что сила не имеет моральных категорий. Все очень просто».
Неудивительно, что в новой готической системе цен ностей убийство начинает рассматриваться как рутинная повседневность169 - ведь кто их, людей, теперь считает?
Эволюция моральных представлений героя «Ночного Дозора», в которой ему сопутствует все тот же чекистский девиз, толкает его на убийство. Только, в отличие от Раскольникова, герой не раскаивается, не признает над со бой, хотя бы post factum, примата моральных запретов, а легко оправдывает свое решение1
Самым неожиданным результатом перестройки и краха советского режима можно назвать ощущение морального вакуума в постсоветском обществе, которое сохраняется и по сей день. В России кризис моральных норм оказался тем более силен, чем более радикально была скомпрометирована ханжеская «мораль советского человека-). Полное отсутствие консенсуса по поводу морали - такова основа российской готической морали.
готический университет
Недавно моим соседом за обеденным столом на конференции в Кембридже оказался профессор одного из лучших английских университетов. Начавшись светской беседой, разговор постепенно сделался откровеннее. Он рассказал мне, что его университет управляется администраторами, для которых главным делом является строительство. Университет превращается у него на глазах в большой строительный трест, финансированию и интересам которого постепенно подчиняются все прочие, «побочные», задачи - обучение студентов, научная жизнь. Он сам 5 лет отработал представителем преподавателей в ко миссии по строительству нового здания университета, на которое были изысканы и потрачены многие миллионы фунтов. В результате в новом здании, построенном по последнему слову техники, отказала сверхсовременная система очистки воздуха и экологической вентиляции. А по скольку открытие окон не предусматривалось проектом, сотрудники и студенты провели жаркое лето, обливаясь потом и наблюдая каждый вечер по телевизору, как архитектор здания получал все новые и новые титулы и премии. Профессор рассказывал, что он глубоко не доверяет сегодняшнему английскому правительству по причине его некомпетентности, безответственности и коррумпированности. Что общественное мнение больше не способно оказывать влияние на действия правительства, что средства массовой информации все больше утрачивают способность критически оценивать и оспаривать решения властей. Он говорил об утрате чувства безопасности, о том, как центр английского города по субботам заполняется толпой рабочей молодежи, становящейся к вечеру неконтролируемой и опасной. О том, что он пытается передавать своим студентам ценности, которыми он живет сам, хотя и отдает себе отчет в том, что эти ценности - честность, бескомпромиссность, порядочность, чувство собственного достоинства - отнюдь не сделают их жизнь легче. Внутренняя эмиграция - так он сам назвал свое со стояние.
И хотя между университетами наших стран есть много общего, сходство не надо преувеличивать - в помянутой Англии пока еще нет коррупции при поступлении в университеты, как нет и вытекающей из нее коррупции в процессе обучения. В этом смысле мы далеко опережаем развитые европейские государства.
И хотя очевидно, что процессы, о которых идет речь, далеко превосходят локальный российский масштаб, столь усе очевидно, что в Европе традиция, которая может сопротивляться готическому сценарию, гораздо прочнее. Трагическое европейское прошлое стало предметом переживания и осмысления, глубоко затронувшим со знание граждан европейских стран. Осуждение преступлений против человечества легло в основу морального консенсуса, предписывающего разделять хотя бы некоторые базовые ценности европейского гуманизма. Полное отсутствие в России иммунитета к законам зоны, проистекающее зачастую от неспособности разграничить зону и общество в силу их неразграниченности на практике, нежелание задуматься о своей концентрационной истории делает эту страну особенно уязвимой для разрастания - пока в экспериментальных условиях - готического общества.