"Подстрочник", кое-что из рассказа Лунгиной
Посмотрела первую часть документального фильма Олега Дормана «Подстрочник». Это - фильм-монолог Лилианны Зиновьевны Лунгиной о своей жизни. Слушала с упоением. Лунгина - потрясающая рассказчица. Не зря мне его очень советовала посмотреть подруга, которой раньше показывали две первые серии.
Пока не забыла, хочу записать несколько существенных вещей. Ничего особенно нового, но интересно, как о жизни в СССР вспоминает женщина, которая фактически была воспитана вовне страны и в 14 лет окунулась в самую гущу событий.
Лунгина родилась в России, её детство прошло в Палестине, Германии и Франции. В 1934 г. Лиля с матерью вернулись из Парижа в СССР. На первой же станции после границы вышли отправить телеграмму. Ее поразило, что весь зал ожидания и вся привокзальная площадь были усеяны худыми, оборванными людьми с детьми, которые убежали из деревень от голода, готовы были ехать, куда угодно, они лежали и умирали на вокзале. Девочка была в ужасе и попросила маму вернуться, но та сказала, что они уже переехали границу, и назад дороги нет.
В первый же день отец повел ее на Красную площадь, и Лилю поразило, как около лобного места сжигали чучело то ли Черчилля, то ли Чемберлена, а все вокруг смеялись и танцевали. Ей привиделось в этом что-то языческое, ужаснуло, она ничего подобного не видела нигде до этого: как можно? Человек жив, а его сжигают и радуются.
Ее отец был специалистом, работал в Технопромимпорте, им дали трехкомнатную квартиру в новом доме. Там было из мебели два письменных стола, один обеденный, шкаф и кровати. Она была потрясена, так как по сравнению с Европой, где они, кстати, жили небогато, это казалось нищетой. Но по сравнению с тем, как жили ее одноклассники, это казалось роскошью. Отец был прикреплен к распределителю в Доме на набережной, поэтому ни в чем необходимом семья не нуждалась. Ее потрясали комнаты по 17-18 метров, где жило по несколько семей, отгороженные перегородками из сшитых простыней. «Таких комнат я видела множество». Потрясло, что есть семьи, где не готовят обед. У одноклассницы она видела, что обедают куском черного хлеба с растительным маслом и чаем.
Каждое утро по квартирам ходили молочницы, которые приезжали из ближайших деревень с двумя бидонами молока за спиной и мешком картошки на груди, всэ это они чаще обменивали на вещи и другие продукты, чем на деньги. Молочницы ходили в определенные квартиры, где их уже ждали. «У нас в доме у каждой семьи была своя молочница» (Цитата записана по памяти).
Каждый день в дверь стучались худые изможденные женщины с детьми, сбежавшие из деревень, они просили не деньги, а еду или вещи. Лунгину потрясла женщина, у которой под ватником вообще ничего не было. Они им всем старались подавать.
А теперь самое интересное для меня. Первыцй год (1934/35) она училась в школе для детей немецких коммунистов, так как не умела писать по-русски (только читать и говорить). Ее поразило, что все дети коллективисты, очень похожи по убеждениям, про книги у них одно мнение, по любым вопросам говорят одно и то же, мечтают об одном и том же. В других странах дети, с которыми она общалась, были индивидуальны, думали разное. Здесь же она сама себе казалась ущербной, как Кай, в глаз которого попал осколок, и он все видит не так, как должно. Это совпадает с тем, что рассказывала моя бабушка. Которая не понимала, почему вокруг одна жизнь, а на уроках, на лозунгах и в газетах - все по-другому. Ей казалось, что с ней не все в порядке, если она задается такими вопросами.
Все хотели быть пионерами, и Лунгина тоже. Это совпадает с тем, что мне рассказывали почти все опрошенные. Может, у меня небольшая выборка. Но мне это кажется естественным. Меня иногда спрашивают: «Расскажи, а как раньше как загоняли в пионерскую организацию». Никак не загоняли. Агитация была самая простая, а вначале и вовсе принимали только детей пролетариата и бедноты, были строгие требования принимать не всех желающих, так как педагогов и вожатых элементарно не хватало. Когда я рассказываю об этом, как правило, собеседники не верят. При этом их самих в 1970-х-80-х тоже никто в пионеры насильно не загонял.
В 1920-40-х организация притягивала своей красочностью, интересной жизнью, кострами, походами, совместными играми и пр. К тому же здесь играет роль очень важный момент - психология ребенка. Когда хочешь быть, как все. Иметь то, что есть у других, в том числе заимствуешь и чужие суждения, общепринятые на этот момент, и пр.
Лунгиной пионерия казалась интересной, когда все вместе что-то делают, приключения, лагерная романтика и пр. Это совпадает с тем, что рассказывало большинство опрошенных.
Лилю удивило, что для вступления в пионеры существовала готовая форма. Ей казалось, что надо от всей души написать о том, как и почему она мечтает стать пионеркой.
Летом Лунгина еле-еле уговорила родителей отпустить ее в пионерский лагерь. Ей там очень понравилось, только удивило, что вожатые больше занимались собой и личной жизнью, чем выполнением своих вожатских обязанностей. В нашем детстве было то же самое. Это удивило меня. По большинству воспоминаний, в 1930-х пионерская жизнь была очень насыщенной и близкой к описываемому в пионерской литературе идеалу.
Потом Лунгину перевели в первую показательную школу Наркомпроса, а через год, в 1936, немецкая школа была расформирована, многих учителей и даже детей посадили.
Во вторник, среду и четверг буду смотерть продолжение, канал Россия, 22:45.
Скажите, а вам интересно было бы почитать мои интервью с пионерами и вожатыми 1930-40-х.? Фактуру из них я взяла в книгу, а сами интервью лежат и пылятся.
P.S. http://www.izvestia.ru/tv/article3130322/?print .
Пока не забыла, хочу записать несколько существенных вещей. Ничего особенно нового, но интересно, как о жизни в СССР вспоминает женщина, которая фактически была воспитана вовне страны и в 14 лет окунулась в самую гущу событий.
Лунгина родилась в России, её детство прошло в Палестине, Германии и Франции. В 1934 г. Лиля с матерью вернулись из Парижа в СССР. На первой же станции после границы вышли отправить телеграмму. Ее поразило, что весь зал ожидания и вся привокзальная площадь были усеяны худыми, оборванными людьми с детьми, которые убежали из деревень от голода, готовы были ехать, куда угодно, они лежали и умирали на вокзале. Девочка была в ужасе и попросила маму вернуться, но та сказала, что они уже переехали границу, и назад дороги нет.
В первый же день отец повел ее на Красную площадь, и Лилю поразило, как около лобного места сжигали чучело то ли Черчилля, то ли Чемберлена, а все вокруг смеялись и танцевали. Ей привиделось в этом что-то языческое, ужаснуло, она ничего подобного не видела нигде до этого: как можно? Человек жив, а его сжигают и радуются.
Ее отец был специалистом, работал в Технопромимпорте, им дали трехкомнатную квартиру в новом доме. Там было из мебели два письменных стола, один обеденный, шкаф и кровати. Она была потрясена, так как по сравнению с Европой, где они, кстати, жили небогато, это казалось нищетой. Но по сравнению с тем, как жили ее одноклассники, это казалось роскошью. Отец был прикреплен к распределителю в Доме на набережной, поэтому ни в чем необходимом семья не нуждалась. Ее потрясали комнаты по 17-18 метров, где жило по несколько семей, отгороженные перегородками из сшитых простыней. «Таких комнат я видела множество». Потрясло, что есть семьи, где не готовят обед. У одноклассницы она видела, что обедают куском черного хлеба с растительным маслом и чаем.
Каждое утро по квартирам ходили молочницы, которые приезжали из ближайших деревень с двумя бидонами молока за спиной и мешком картошки на груди, всэ это они чаще обменивали на вещи и другие продукты, чем на деньги. Молочницы ходили в определенные квартиры, где их уже ждали. «У нас в доме у каждой семьи была своя молочница» (Цитата записана по памяти).
Каждый день в дверь стучались худые изможденные женщины с детьми, сбежавшие из деревень, они просили не деньги, а еду или вещи. Лунгину потрясла женщина, у которой под ватником вообще ничего не было. Они им всем старались подавать.
А теперь самое интересное для меня. Первыцй год (1934/35) она училась в школе для детей немецких коммунистов, так как не умела писать по-русски (только читать и говорить). Ее поразило, что все дети коллективисты, очень похожи по убеждениям, про книги у них одно мнение, по любым вопросам говорят одно и то же, мечтают об одном и том же. В других странах дети, с которыми она общалась, были индивидуальны, думали разное. Здесь же она сама себе казалась ущербной, как Кай, в глаз которого попал осколок, и он все видит не так, как должно. Это совпадает с тем, что рассказывала моя бабушка. Которая не понимала, почему вокруг одна жизнь, а на уроках, на лозунгах и в газетах - все по-другому. Ей казалось, что с ней не все в порядке, если она задается такими вопросами.
Все хотели быть пионерами, и Лунгина тоже. Это совпадает с тем, что мне рассказывали почти все опрошенные. Может, у меня небольшая выборка. Но мне это кажется естественным. Меня иногда спрашивают: «Расскажи, а как раньше как загоняли в пионерскую организацию». Никак не загоняли. Агитация была самая простая, а вначале и вовсе принимали только детей пролетариата и бедноты, были строгие требования принимать не всех желающих, так как педагогов и вожатых элементарно не хватало. Когда я рассказываю об этом, как правило, собеседники не верят. При этом их самих в 1970-х-80-х тоже никто в пионеры насильно не загонял.
В 1920-40-х организация притягивала своей красочностью, интересной жизнью, кострами, походами, совместными играми и пр. К тому же здесь играет роль очень важный момент - психология ребенка. Когда хочешь быть, как все. Иметь то, что есть у других, в том числе заимствуешь и чужие суждения, общепринятые на этот момент, и пр.
Лунгиной пионерия казалась интересной, когда все вместе что-то делают, приключения, лагерная романтика и пр. Это совпадает с тем, что рассказывало большинство опрошенных.
Лилю удивило, что для вступления в пионеры существовала готовая форма. Ей казалось, что надо от всей души написать о том, как и почему она мечтает стать пионеркой.
Летом Лунгина еле-еле уговорила родителей отпустить ее в пионерский лагерь. Ей там очень понравилось, только удивило, что вожатые больше занимались собой и личной жизнью, чем выполнением своих вожатских обязанностей. В нашем детстве было то же самое. Это удивило меня. По большинству воспоминаний, в 1930-х пионерская жизнь была очень насыщенной и близкой к описываемому в пионерской литературе идеалу.
Потом Лунгину перевели в первую показательную школу Наркомпроса, а через год, в 1936, немецкая школа была расформирована, многих учителей и даже детей посадили.
Во вторник, среду и четверг буду смотерть продолжение, канал Россия, 22:45.
Скажите, а вам интересно было бы почитать мои интервью с пионерами и вожатыми 1930-40-х.? Фактуру из них я взяла в книгу, а сами интервью лежат и пылятся.
P.S. http://www.izvestia.ru/tv/article3130322/?print .