О первой журналистке в нашей семье
В прошлом году я написала пост о моем любимом дедушке и о вещах, которые от него остались. Наконец дописала и обещанный рассказ о прабабушке - первой журналистке в нашей семье. Дедушке она приходилась тещей. Судьба у нее была богата на приключения, как и у всех, кому выпало жить в начале прошлого века. От нее почти ничего не осталось, кроме фотографий и книг. В 1940-х она работала в типографии, и забила все антресоли продукцией, которая там издавалась. Именно из ее книги «Творчество народов СССР» я выудила редкие духоподъемные произведения о Сталине.
Это самая ранняя из сохранившихся фотографий, сделана, полагаю, в начале 1910-х.
Евдокия Федоровна и Никон Григорьевич Лебедевы.
Под катом - то, что я записала со слов бабушки. Все фото можно увеличить.
Евдокия Федоровна родилась 22 февраля 1891 г. где-то под Петрозаводском. Вскоре после рождения Евдокии ее отца забрали в армию, где он и погиб. Ее матери нашли нового жениха, и девочку отправили жить в деревню к бабушке, а мать ее вновь вышла замуж. Сначала Евдокия жила в деревне, потом бабушка отдала ее в люди - к родственнице в Петербург. Сначала она жила в Питере у тети. А перед первой империалистической войной Евдокия попала в Москву, тетя пристроила девочку в типографию, Евдокии тогда было около 11 лет. Там она начала работать брошюровщицей в переплетном цехе.
Прабабушкина тетя с семьей.
В 1922 году Никон Григорьевич Лебедев - ее муж, мещанин из Юрьева-Польского, погиб как говорили, от махновцев. Позже Евдокия вышла замуж за его приятеля, который жил в деревне Захарово, и молодожёны переехали туда из Москвы. Через некоторое время мужа парализовало, его удалось устроить в инвалидный дом. Предполагают, что дом Евдокии после этого спалили соседи, они считали - что молодая жена виновата в болезни мужа. И она опять вернулась в Москву в типографию.
В 1928 году Евдокия Федоровна стала сельским корреспондентом в «Крестьянской газете», редакция была на Воздвиженке (двухэтажный домик с башенкой наверху), а потом ее перевели на Сущевскую улицу. Еще она сотрудничала с журналами «Крестьянка», «Крестьянские дети», «Селькор» и другими. Как я уже говорила, мне приходилось читать много газет того периода и я с тяжелым сердцем представляю, о чем она могла писать, будучи селькором в эпоху коллективизации и «ликвидации кулачества». Хотя все же планирую поискать в Ленинке ее статьи. Это наша история, ее надо знать. И кто-то должен за все платить, как минимум, головной болью.
Евдокия Федоровна ездила с агитбригадой «Крестьянской газеты» по стране, журналисты агитировали крестьян за вступление в колхозы, за охрану урожая...
Такие агитпоезда с выездными редакциями журналов и газет тогда колесили по всему союзу. Бывало, что на них совершали нападения. Один раз в Краснодарском крае поезд «Кресьянской газеты» попал под обстрел, и Евдокия Федоровна сломала ключицу. Там хозяйства были крепкие, люди жили более зажиточно, в отличие, например, от Тверской области. Конечно, они коллективизацию не приветствовали. Там было много, так называемых, «кулаков» - самых работящих крестьян, которые работали от зари до зари, и у них были крепкие хозяйства.
Вот одна фотографий прабабушки в тот период, с сослуживцами.
Из всех ее друзей и коллег бабушка особенно запомнила Глухова. Вот, что она рассказала: «У Евдокии Федоровны была дружба с Глуховым, он работал в ней в одной газете. Были общие знакомые, они к нам ходили в гости, и мы к ним. Глухов по образованию был юрист, очень грамотный, симпатичный мужчина. Он меня познакомил с сыном, того звали Юра, кажется, он потом тоже стал журналистом. Жена Глухова была немка. Когда мы познакомились, он воспитывал сына один. Его жена сидела, и его заставили с ней развестись. Жили они на Кузнецком мосту, дом 4. Там были очень высокие потолки, у них была комната в общей квартире, в ней сделали палати (антресоли), где можно было в полный рост стоять, и на них устроили спальню. У Глухова на стене висела общая фотография выпускников института, который он кончил. Там был Вышинский, его фотография была крупнее всех, он был старостой группы. Это было перед самой войной. Поедешь искать статьи Евдокии Федоровны, посмотри и его тоже, хоть узнаем, как его звали».
В 1938 г. редакцию «Крестьянской газеты» закрыли, вместо нее создали газету «Сельская жизнь», и Евдокия Федоровна решила уволиться. Ее звали в «Пионерскую правду», но она не согласилась.
Она пошла работать в цирк на Цветном бульваре. Тогда в каждом крупном государственном учреждении обязательно была библиотека. Прабабушка 2 года работала в цирке библиотекарем и освобожденным председателем месткома, собирала профсоюзные взносы. Бабушка вспоминала: «Я ей формуляры писала, учет вела, помогала. В библиотеку приходил М.А. Румянцев (Карандаш), клоун Калядин. Помню, он хвалился перчатками, которые купил своей жене за 125 рублей. А в то время у Евдокии Федоровны была зарплата 450 рублей. Калядин был такой толстый, что с него за фотографию взяли двойную плату. Сказали: «С вас надо брать двойную плату, как за двухэтажный троллейбус». Тогда появились в Москве двухэтажные троллейбусы, но их быстро ликвидировали. Помню, у нее в библиотеке справлял свадьбу Кио. Помню девочку, которая с отцом выступала, ее звали Зоя, она была гимнастка. Когда она выросла, он отказался с ней работать… Я и в цирк много ходила, и посмотрела много постановок в театре оперетты, поскольку они билетами с цирком обменивались. Один раз я была в Большом театре. В 1937 году меня премировали за хорошую учебу билетом в Большой театр, я слушала оперу о "Сказка о царе Салтане».
Один прабабушкин пригласительный в цирк я поместила в пост о советских пригласительных билетах.
В 1940 году Евдокия Федоровна из цирка ушла и устроилась работать в типографию высшей партийной школы, она находилась на улице Чехова, под театром Ленинского комсомола, в подвале. Работала сначала опять брошюровщицей, но очень недолго, у нее были хорошие организаторские способности, и ее сделали начальником цеха.
Евдокия Федоровна в типографии.
Хочу поместить здесь еще два отрывка из воспоминаний бабушки о Евдокии Федоровне, очень показательных, один - о судьбе бабушкиной подруги, и один - о панике в Москве в 1941 году.
«Я дружила с девочкой, Ниной Заборовской. Ее отец Генрих был заместителем директора автомобильного завода Лихачева. В 1938 г. его забрали и расстреляли, а мать посадили, ее потом выпустили, слепую уже. А Нину взяли к себе материны сестры и дедушка с бабушкой, их родители. Ее дедушка был бывший политкаторжанин, Жеребцов, они жили в д. 43 на большом Тишинском переулке. В 1941 г. Нина кончила 10 классов и ее никуда не брали. Она пошла на 10-месячные курсы библиотекарей. Ее не взяли работать в библиотеку как дочь врага народа. И она попала на лесоразработки. Там встретила хорошего мужчину, прораба, и вышла за него замуж. Евдокия Федоровна ужасно переживала из-за моей дружбы с Ниной, так как она была дочь врага народа».
«В 1940 г. я сдала документы в учительский институт города Серпухова, на факультет русского языка и литературы. Первый учебный год был 1940-41. Когда началась война, у нас как раз была сессия. Стипендия у меня была 135 рублей. Для сравнения у Евдокии Федоровны была зарплата 500 с небольшим, она тогда работала брошюровщицей в типографии опять.
В 1940 вышло постановление о частичной плате за обучение и об отмене стипендий. С октября стипендии начали платить только тем, у кого ¾ оценок были отличные, и малообеспеченным. Старались всех, кого можно, затащить в школу ФЗО для получения рабочей специальности.
В октябре после того, как вышло это постановление, я пошла на работу воспитателем в детский сад № 6, от Занарской ткацкой фабрики. Зарплата воспитателя д/с, не имеющего образования, до войны была 180 рублей. А когда началась война, дали хлебные надбавки. У кого была самая маленькая зарплата, тому давали самую большую надбавку, и я стала получать 410 рублей.
Когда началась война, я еще работала. А когда немцы заняли Калинин (Тверь), обошли Москву и стали к ней подходить, после паники 16 октября фабрику закрыли и всех уволили.
Паника была в Москве и области 3 дня, 16, 17 и 18 октября. Рядом с Серпуховом был богатый колхоз-гигант. Мимо территории д/с оттуда тащили тушки мертвых поросят, корзины с засоленными огурцами, тащили все, что только можно. Когда была паника, мы, воспитательницы и заведующая, заперлись в детском саду. А бабы, работницы фабрики, ломились в двери и кричали: «Открывайте, коммунистки, комсомолки проклятые! Немцы придут - мы вас за щеки раздерем». Начальство тоже все быстро разбегалось. У Евдокии Федоровны директор типографии Галактионов на типографскую полуторку посадил детей, мешками загрузил продукты, какие мог достать, оставил ей ключ от сейфа, где лежали только печати, и сказал ей: «Тебе бежать некуда, ты одинокая, ты все равно никуда не уйдешь, а мне семья дороже, надо спасать детей». Оставил типографию на нее и отправился на восток. Их быстро вернули назад. Через три дня, когда опомнились, всех завернули на свои места, и стали применять к паникерам и к мародерам очень строгие меры, вплоть до расстрела.
Я в эти дни была в Серпухове. Серпухов уже обстреливали в сентябре, октябре. Мы рыли в саду траншею, чтоб при бомбежке туда отводить детей. Бомбежки были очень часто, мы детей относили в траншею.
Сад работал с полдевятого до полдевятого, на ночь оставались те, кого некому было забрать, так как многие матери работали в вечернюю смену, по ночам. В саду было 5 групп. В полшестого в одну вечернюю группу сводили всех оставшихся детей. Я в этой группе работала, так как с утра училась в институте. Я их кормила ужином и занималась с ними до ночи. Клала их спать и уходила, но часто начиналась тревога и приходилось возвращаться обратно».
Вот справка, написанная директором типографии в спешке перед бегством, дату он ставить побоялся.
В типографии прабабушка проработала до 1952 года. Евдокия Федоровна ушла на пенсию, когда типографию перевели на ул. Радио, ей тяжело было туда ездить.
У нас сохранилась «Расчетная книжка для работающих в государственных, кооперативных и общественных предприятиях» за последние два года ее работы. С помощью таких книжек тогда начисляли зарплату, привожу здесь три разворота из нее. По этому документу можно многое узнать о жизни советского человека. Например, вычитавшийся из зарплаты заём - ежемесячные «добровольно-обязательные» отчисления в пользу государства, после войны основным был заем в фонд восстановления народного хозяйства. Сверхурочная и ночные часы обязательно оплачивалась. Кормящие матери имели право каждый день работать на час меньше, этот час не вписывался в ведомости, и деньги за него начислялись позже, всё отражалось в книжке. Интересно сравнить зарплату с тем, что человек реально получал в форме аванса и остатка.
Я видела цитаты Ленина и Сталина даже на ёлочных билетах и спичечных коробках, и всё равно почему-то удивилась, встретив их в расчётной книжке.
Здесь мне всё понятно, кроме загадочного отчисления «прог.» на стр. 12. Кто-нибудь знает, что это такое? Что-то прогрессивное и одноразовое, может, налог за предыдущий год?
Продолжение следует, если у меня будет на это время.
Это самая ранняя из сохранившихся фотографий, сделана, полагаю, в начале 1910-х.
Евдокия Федоровна и Никон Григорьевич Лебедевы.
Под катом - то, что я записала со слов бабушки. Все фото можно увеличить.
Евдокия Федоровна родилась 22 февраля 1891 г. где-то под Петрозаводском. Вскоре после рождения Евдокии ее отца забрали в армию, где он и погиб. Ее матери нашли нового жениха, и девочку отправили жить в деревню к бабушке, а мать ее вновь вышла замуж. Сначала Евдокия жила в деревне, потом бабушка отдала ее в люди - к родственнице в Петербург. Сначала она жила в Питере у тети. А перед первой империалистической войной Евдокия попала в Москву, тетя пристроила девочку в типографию, Евдокии тогда было около 11 лет. Там она начала работать брошюровщицей в переплетном цехе.
Прабабушкина тетя с семьей.
В 1922 году Никон Григорьевич Лебедев - ее муж, мещанин из Юрьева-Польского, погиб как говорили, от махновцев. Позже Евдокия вышла замуж за его приятеля, который жил в деревне Захарово, и молодожёны переехали туда из Москвы. Через некоторое время мужа парализовало, его удалось устроить в инвалидный дом. Предполагают, что дом Евдокии после этого спалили соседи, они считали - что молодая жена виновата в болезни мужа. И она опять вернулась в Москву в типографию.
В 1928 году Евдокия Федоровна стала сельским корреспондентом в «Крестьянской газете», редакция была на Воздвиженке (двухэтажный домик с башенкой наверху), а потом ее перевели на Сущевскую улицу. Еще она сотрудничала с журналами «Крестьянка», «Крестьянские дети», «Селькор» и другими. Как я уже говорила, мне приходилось читать много газет того периода и я с тяжелым сердцем представляю, о чем она могла писать, будучи селькором в эпоху коллективизации и «ликвидации кулачества». Хотя все же планирую поискать в Ленинке ее статьи. Это наша история, ее надо знать. И кто-то должен за все платить, как минимум, головной болью.
Евдокия Федоровна ездила с агитбригадой «Крестьянской газеты» по стране, журналисты агитировали крестьян за вступление в колхозы, за охрану урожая...
Такие агитпоезда с выездными редакциями журналов и газет тогда колесили по всему союзу. Бывало, что на них совершали нападения. Один раз в Краснодарском крае поезд «Кресьянской газеты» попал под обстрел, и Евдокия Федоровна сломала ключицу. Там хозяйства были крепкие, люди жили более зажиточно, в отличие, например, от Тверской области. Конечно, они коллективизацию не приветствовали. Там было много, так называемых, «кулаков» - самых работящих крестьян, которые работали от зари до зари, и у них были крепкие хозяйства.
Вот одна фотографий прабабушки в тот период, с сослуживцами.
Из всех ее друзей и коллег бабушка особенно запомнила Глухова. Вот, что она рассказала: «У Евдокии Федоровны была дружба с Глуховым, он работал в ней в одной газете. Были общие знакомые, они к нам ходили в гости, и мы к ним. Глухов по образованию был юрист, очень грамотный, симпатичный мужчина. Он меня познакомил с сыном, того звали Юра, кажется, он потом тоже стал журналистом. Жена Глухова была немка. Когда мы познакомились, он воспитывал сына один. Его жена сидела, и его заставили с ней развестись. Жили они на Кузнецком мосту, дом 4. Там были очень высокие потолки, у них была комната в общей квартире, в ней сделали палати (антресоли), где можно было в полный рост стоять, и на них устроили спальню. У Глухова на стене висела общая фотография выпускников института, который он кончил. Там был Вышинский, его фотография была крупнее всех, он был старостой группы. Это было перед самой войной. Поедешь искать статьи Евдокии Федоровны, посмотри и его тоже, хоть узнаем, как его звали».
В 1938 г. редакцию «Крестьянской газеты» закрыли, вместо нее создали газету «Сельская жизнь», и Евдокия Федоровна решила уволиться. Ее звали в «Пионерскую правду», но она не согласилась.
Она пошла работать в цирк на Цветном бульваре. Тогда в каждом крупном государственном учреждении обязательно была библиотека. Прабабушка 2 года работала в цирке библиотекарем и освобожденным председателем месткома, собирала профсоюзные взносы. Бабушка вспоминала: «Я ей формуляры писала, учет вела, помогала. В библиотеку приходил М.А. Румянцев (Карандаш), клоун Калядин. Помню, он хвалился перчатками, которые купил своей жене за 125 рублей. А в то время у Евдокии Федоровны была зарплата 450 рублей. Калядин был такой толстый, что с него за фотографию взяли двойную плату. Сказали: «С вас надо брать двойную плату, как за двухэтажный троллейбус». Тогда появились в Москве двухэтажные троллейбусы, но их быстро ликвидировали. Помню, у нее в библиотеке справлял свадьбу Кио. Помню девочку, которая с отцом выступала, ее звали Зоя, она была гимнастка. Когда она выросла, он отказался с ней работать… Я и в цирк много ходила, и посмотрела много постановок в театре оперетты, поскольку они билетами с цирком обменивались. Один раз я была в Большом театре. В 1937 году меня премировали за хорошую учебу билетом в Большой театр, я слушала оперу о "Сказка о царе Салтане».
Один прабабушкин пригласительный в цирк я поместила в пост о советских пригласительных билетах.
В 1940 году Евдокия Федоровна из цирка ушла и устроилась работать в типографию высшей партийной школы, она находилась на улице Чехова, под театром Ленинского комсомола, в подвале. Работала сначала опять брошюровщицей, но очень недолго, у нее были хорошие организаторские способности, и ее сделали начальником цеха.
Евдокия Федоровна в типографии.
Хочу поместить здесь еще два отрывка из воспоминаний бабушки о Евдокии Федоровне, очень показательных, один - о судьбе бабушкиной подруги, и один - о панике в Москве в 1941 году.
«Я дружила с девочкой, Ниной Заборовской. Ее отец Генрих был заместителем директора автомобильного завода Лихачева. В 1938 г. его забрали и расстреляли, а мать посадили, ее потом выпустили, слепую уже. А Нину взяли к себе материны сестры и дедушка с бабушкой, их родители. Ее дедушка был бывший политкаторжанин, Жеребцов, они жили в д. 43 на большом Тишинском переулке. В 1941 г. Нина кончила 10 классов и ее никуда не брали. Она пошла на 10-месячные курсы библиотекарей. Ее не взяли работать в библиотеку как дочь врага народа. И она попала на лесоразработки. Там встретила хорошего мужчину, прораба, и вышла за него замуж. Евдокия Федоровна ужасно переживала из-за моей дружбы с Ниной, так как она была дочь врага народа».
«В 1940 г. я сдала документы в учительский институт города Серпухова, на факультет русского языка и литературы. Первый учебный год был 1940-41. Когда началась война, у нас как раз была сессия. Стипендия у меня была 135 рублей. Для сравнения у Евдокии Федоровны была зарплата 500 с небольшим, она тогда работала брошюровщицей в типографии опять.
В 1940 вышло постановление о частичной плате за обучение и об отмене стипендий. С октября стипендии начали платить только тем, у кого ¾ оценок были отличные, и малообеспеченным. Старались всех, кого можно, затащить в школу ФЗО для получения рабочей специальности.
В октябре после того, как вышло это постановление, я пошла на работу воспитателем в детский сад № 6, от Занарской ткацкой фабрики. Зарплата воспитателя д/с, не имеющего образования, до войны была 180 рублей. А когда началась война, дали хлебные надбавки. У кого была самая маленькая зарплата, тому давали самую большую надбавку, и я стала получать 410 рублей.
Когда началась война, я еще работала. А когда немцы заняли Калинин (Тверь), обошли Москву и стали к ней подходить, после паники 16 октября фабрику закрыли и всех уволили.
Паника была в Москве и области 3 дня, 16, 17 и 18 октября. Рядом с Серпуховом был богатый колхоз-гигант. Мимо территории д/с оттуда тащили тушки мертвых поросят, корзины с засоленными огурцами, тащили все, что только можно. Когда была паника, мы, воспитательницы и заведующая, заперлись в детском саду. А бабы, работницы фабрики, ломились в двери и кричали: «Открывайте, коммунистки, комсомолки проклятые! Немцы придут - мы вас за щеки раздерем». Начальство тоже все быстро разбегалось. У Евдокии Федоровны директор типографии Галактионов на типографскую полуторку посадил детей, мешками загрузил продукты, какие мог достать, оставил ей ключ от сейфа, где лежали только печати, и сказал ей: «Тебе бежать некуда, ты одинокая, ты все равно никуда не уйдешь, а мне семья дороже, надо спасать детей». Оставил типографию на нее и отправился на восток. Их быстро вернули назад. Через три дня, когда опомнились, всех завернули на свои места, и стали применять к паникерам и к мародерам очень строгие меры, вплоть до расстрела.
Я в эти дни была в Серпухове. Серпухов уже обстреливали в сентябре, октябре. Мы рыли в саду траншею, чтоб при бомбежке туда отводить детей. Бомбежки были очень часто, мы детей относили в траншею.
Сад работал с полдевятого до полдевятого, на ночь оставались те, кого некому было забрать, так как многие матери работали в вечернюю смену, по ночам. В саду было 5 групп. В полшестого в одну вечернюю группу сводили всех оставшихся детей. Я в этой группе работала, так как с утра училась в институте. Я их кормила ужином и занималась с ними до ночи. Клала их спать и уходила, но часто начиналась тревога и приходилось возвращаться обратно».
Вот справка, написанная директором типографии в спешке перед бегством, дату он ставить побоялся.
В типографии прабабушка проработала до 1952 года. Евдокия Федоровна ушла на пенсию, когда типографию перевели на ул. Радио, ей тяжело было туда ездить.
У нас сохранилась «Расчетная книжка для работающих в государственных, кооперативных и общественных предприятиях» за последние два года ее работы. С помощью таких книжек тогда начисляли зарплату, привожу здесь три разворота из нее. По этому документу можно многое узнать о жизни советского человека. Например, вычитавшийся из зарплаты заём - ежемесячные «добровольно-обязательные» отчисления в пользу государства, после войны основным был заем в фонд восстановления народного хозяйства. Сверхурочная и ночные часы обязательно оплачивалась. Кормящие матери имели право каждый день работать на час меньше, этот час не вписывался в ведомости, и деньги за него начислялись позже, всё отражалось в книжке. Интересно сравнить зарплату с тем, что человек реально получал в форме аванса и остатка.
Я видела цитаты Ленина и Сталина даже на ёлочных билетах и спичечных коробках, и всё равно почему-то удивилась, встретив их в расчётной книжке.
Здесь мне всё понятно, кроме загадочного отчисления «прог.» на стр. 12. Кто-нибудь знает, что это такое? Что-то прогрессивное и одноразовое, может, налог за предыдущий год?
Продолжение следует, если у меня будет на это время.