Девочка-с-пальчик.
Мой младший сестрёныч в детстве была очень смешным зверьком. Вроде миленько симпатишно выглядела, ножки колесом, глазёнки смышлёные, когда улыбается всегда зубки видно, и руки у всех при ней как-то сами прятались в карманы или за спину, что-то было в этой улыбке угрозопальцеоткусывающее. Первое слово, которое она выговорила было "сама". Это первое слово, получимшись однажды, далее повторялось весьма часто, и не по-пугайски пустозвучно, а со смыслом, основополагающе-принципиально и глубоко. А было это примерно так:
Утро. Сборы в детский садик. Несут зубастенького зверёныша в ванную с утра моську умывать, он умывать себя не даёт, моськой уворачивается, ручонками закрывается, упирается, причём не по-детски капризно, без всяких там хныков, нет, лицо серьёзное, слегка прищуренное, вид борчихи за права и свободы угнетаемой взрослыми продвинутой мелюзги. И слово ключевое периодически гордо и многозначительно произносится: "сама". Измученный родитель отступает и ставит чучелку на пол. Существо, росточком взрослому чуть выше колен, не способное дотянуться до струйки воды ни в раковине, ни в ванной, стоит, думает, делает шажок то туда, то туда, протягивает ручку, не достаёт по полметра до струйки и там, и там, стоит и смотрит на родителя с выражением лица: "ну и чё типа за фигня?". Процесс одевания. Каждый предмет одежды, с боем одетый родителем на чадо, снимается оным обратно. И под победное "сама" одевается куда-нибудь в другое место, кверхногами или задомнаперёд. Однажды, после получасовых баталий по-зимнему одетый бесёнок был неосмотрительно оставлен на 3 минуты уже у выходной двери. Когда подбежавшая к двери мать уж машинально потянула руку отворять замок, клубочек, сидящий на корточках над горкой снятой одежды весело подсверкнул ей голой спиной.
Одевания могли длиться вечно. Когда родитель понимал, что все везде опоздали, созывалась подмога из всевозможных домочадцев и чуть ли не соседей, и под общенародную психическую атаку из звона погремушек, подкупательски-обещалкинских речей, взмахов и щелчков ремня-кнута и прочего, бесёнка одевали, брали под мышку, головой назад, и цепляющегося за все попутные дверные косяки, ветки и хренетки оттаскивали в садик. Как там дальше с нею воспитатели управлялись подумать, конечно же, страшно.
Но был случай один, особенно-проникновенно-вопиющий, мы до сих пор вспоминаем, со смехом, мурашками, покалываниями в mioкардах.
А было оно так.
Был я в то лето пионером 4-го отряда прославленного подмосковного пионерлагеря "Искра". Про себя уж не буду вдаваться, пощажу на этот раз великий и могучий, скажу лишь, что я был там, а родители с сестрёнычем ко мне в середине смены на род-день приехали. Приехали на электричке и великах, у отца на раме ещё седушка для сестрёныча была, по темЪ временам чудо-как-эргономичная, хромированная, где сестрёныч во время велопути гордо восседал на подстилочке.
Ну как меня навестили рассказал бы, да чёто забыл напрочь, ну могу угадать, конечно, привезли сухарей там, сушек всяких, зубной порошок, рулончик-игрушку для попки и прочее, но это всё не суть важно. (Дальнейшее знаю по рассказу очевидцев, но переживаю при каждом упоминании не менее, а то и более ихнего, а уж в полноте и достоверности представления мною дальнейшего не извольте сумлеваться, это ж всё кровиночки мои). Ключевой момент произошёл по дороге обратно, после того, как я, висящий на облупленных серо-голубых трубчатых воротах лагеря, остался, а они медленно крутя педали, в два велика, укатились вдаль по лесной дорожке. Крутить педали до платформы электрички надо было то ли час, то ли полтора, денёк был жаркий, родители дюже притомились. Сестреныч, закованный в металлическое сиденье с дырками для ног, всё сильнее ссутуливался и поклёвывал носом, после каждого клевка испуганно открывая и тараща глазенки. Клевки становились всё глубже. Отец уже несколько раз спасал велосипедный руль от острого клюва, ловя рукой падающую головку. Временами, открывающиеся зенки отблёскивали безумием младенческой усталости. Привал всё назойливее напрашивался, и вот, спешившийся так и не дождавшись полянки велокортеж, свернул в лесок, чтоб отдохнуть под кустиками и ёлочками, угостить комарьё. Сестрёныч уже совсем безжизненно свисал из своего хромированного седла, казалось, неугомонный дух сник под тяжестью бытия, во что и сейчас слабо верилось.
Шарль Перро, чудак, на старости лет понаписал сказок, наши советские образцово- показательные родители не исключили его замечательные творения из семейной образовательной программы. В результате сюжет "мальчик-с-пальчика", как наиболее реалистично с точки зрения "продвинутой мелюзги" отображавший отношения родителей и детей, глубоко и неизгладимо пропечатался в сестрёнычевом сознании.
И вот что вышло.
Прислонив велики к деревьям, родители вынули сестрёныча из вело-кресла, расстелили подстилочку на сумках и хотели туда опочившего дётеныша положить, чтоб ей хоть полчасика поспать поудобнее. И вот, когда чадо уже подносили к подстилке...
её глаза распахнулись. в них не было и тени сна. они смотрели обличающе на членов чудовищного заговора, который теперь был раскрыт. Цезарь Ю тут произнёс бы своё знаменитое: "Слыш, Брут, ты чё, гонишь?", но сетрёныч знал тогда только слово "сама", которое совсем не клеилось под зловещий событийный контекст. В уме сестрёныча нарисовалась жуткая картина, как её, спящую, оставляют на сумках... крадучись с велосипедами на спинах, сдерживая дьявольские усмешки, родители исчезают в направлении дороги... потом из-за каждого дерева выходит уже давно притаившийся там волк...
Самое страшное, что будучи раскрытым, заговор ещё мог осуществиться, и мог осуществиться ещё более ужасно (быть съеденным во сне всё же не так уж больно), и вот тогда в маленьком мозгу, где таяла отвага, и уж выступила слезою на глаза, было найдено, и сжутким надрывом, впервые, произнесено ещё одно ключевое в жизни сестрёныча слово: НЕОСТАВЛЯЙТЕ!!!
Прочитав в глазах ребёнка всю эту разыгравшуюся в его сознании драму, услышав финальное надрывное восклицание, несчастные родители едва сами не поверили в свой бесчеловечный обман, на миг потеряли почву под ногами, и мысленно осыпая себя проклятиями, чуть не уронили пузырчонку мимо сумок.
Но по счастливой случайности, как обычно, всё закончилось хорошо.
Эх, сестрёныч, чудо-человек!
Выдергиваю из макушки ещё один свеже-поседевший по сему поводу волосок.
Спасите мой скоро лысый йорик.
Утро. Сборы в детский садик. Несут зубастенького зверёныша в ванную с утра моську умывать, он умывать себя не даёт, моськой уворачивается, ручонками закрывается, упирается, причём не по-детски капризно, без всяких там хныков, нет, лицо серьёзное, слегка прищуренное, вид борчихи за права и свободы угнетаемой взрослыми продвинутой мелюзги. И слово ключевое периодически гордо и многозначительно произносится: "сама". Измученный родитель отступает и ставит чучелку на пол. Существо, росточком взрослому чуть выше колен, не способное дотянуться до струйки воды ни в раковине, ни в ванной, стоит, думает, делает шажок то туда, то туда, протягивает ручку, не достаёт по полметра до струйки и там, и там, стоит и смотрит на родителя с выражением лица: "ну и чё типа за фигня?". Процесс одевания. Каждый предмет одежды, с боем одетый родителем на чадо, снимается оным обратно. И под победное "сама" одевается куда-нибудь в другое место, кверхногами или задомнаперёд. Однажды, после получасовых баталий по-зимнему одетый бесёнок был неосмотрительно оставлен на 3 минуты уже у выходной двери. Когда подбежавшая к двери мать уж машинально потянула руку отворять замок, клубочек, сидящий на корточках над горкой снятой одежды весело подсверкнул ей голой спиной.
Одевания могли длиться вечно. Когда родитель понимал, что все везде опоздали, созывалась подмога из всевозможных домочадцев и чуть ли не соседей, и под общенародную психическую атаку из звона погремушек, подкупательски-обещалкинских речей, взмахов и щелчков ремня-кнута и прочего, бесёнка одевали, брали под мышку, головой назад, и цепляющегося за все попутные дверные косяки, ветки и хренетки оттаскивали в садик. Как там дальше с нею воспитатели управлялись подумать, конечно же, страшно.
Но был случай один, особенно-проникновенно-вопиющий, мы до сих пор вспоминаем, со смехом, мурашками, покалываниями в mioкардах.
А было оно так.
Был я в то лето пионером 4-го отряда прославленного подмосковного пионерлагеря "Искра". Про себя уж не буду вдаваться, пощажу на этот раз великий и могучий, скажу лишь, что я был там, а родители с сестрёнычем ко мне в середине смены на род-день приехали. Приехали на электричке и великах, у отца на раме ещё седушка для сестрёныча была, по темЪ временам чудо-как-эргономичная, хромированная, где сестрёныч во время велопути гордо восседал на подстилочке.
Ну как меня навестили рассказал бы, да чёто забыл напрочь, ну могу угадать, конечно, привезли сухарей там, сушек всяких, зубной порошок, рулончик-игрушку для попки и прочее, но это всё не суть важно. (Дальнейшее знаю по рассказу очевидцев, но переживаю при каждом упоминании не менее, а то и более ихнего, а уж в полноте и достоверности представления мною дальнейшего не извольте сумлеваться, это ж всё кровиночки мои). Ключевой момент произошёл по дороге обратно, после того, как я, висящий на облупленных серо-голубых трубчатых воротах лагеря, остался, а они медленно крутя педали, в два велика, укатились вдаль по лесной дорожке. Крутить педали до платформы электрички надо было то ли час, то ли полтора, денёк был жаркий, родители дюже притомились. Сестреныч, закованный в металлическое сиденье с дырками для ног, всё сильнее ссутуливался и поклёвывал носом, после каждого клевка испуганно открывая и тараща глазенки. Клевки становились всё глубже. Отец уже несколько раз спасал велосипедный руль от острого клюва, ловя рукой падающую головку. Временами, открывающиеся зенки отблёскивали безумием младенческой усталости. Привал всё назойливее напрашивался, и вот, спешившийся так и не дождавшись полянки велокортеж, свернул в лесок, чтоб отдохнуть под кустиками и ёлочками, угостить комарьё. Сестрёныч уже совсем безжизненно свисал из своего хромированного седла, казалось, неугомонный дух сник под тяжестью бытия, во что и сейчас слабо верилось.
Шарль Перро, чудак, на старости лет понаписал сказок, наши советские образцово- показательные родители не исключили его замечательные творения из семейной образовательной программы. В результате сюжет "мальчик-с-пальчика", как наиболее реалистично с точки зрения "продвинутой мелюзги" отображавший отношения родителей и детей, глубоко и неизгладимо пропечатался в сестрёнычевом сознании.
И вот что вышло.
Прислонив велики к деревьям, родители вынули сестрёныча из вело-кресла, расстелили подстилочку на сумках и хотели туда опочившего дётеныша положить, чтоб ей хоть полчасика поспать поудобнее. И вот, когда чадо уже подносили к подстилке...
её глаза распахнулись. в них не было и тени сна. они смотрели обличающе на членов чудовищного заговора, который теперь был раскрыт. Цезарь Ю тут произнёс бы своё знаменитое: "Слыш, Брут, ты чё, гонишь?", но сетрёныч знал тогда только слово "сама", которое совсем не клеилось под зловещий событийный контекст. В уме сестрёныча нарисовалась жуткая картина, как её, спящую, оставляют на сумках... крадучись с велосипедами на спинах, сдерживая дьявольские усмешки, родители исчезают в направлении дороги... потом из-за каждого дерева выходит уже давно притаившийся там волк...
Самое страшное, что будучи раскрытым, заговор ещё мог осуществиться, и мог осуществиться ещё более ужасно (быть съеденным во сне всё же не так уж больно), и вот тогда в маленьком мозгу, где таяла отвага, и уж выступила слезою на глаза, было найдено, и сжутким надрывом, впервые, произнесено ещё одно ключевое в жизни сестрёныча слово: НЕОСТАВЛЯЙТЕ!!!
Прочитав в глазах ребёнка всю эту разыгравшуюся в его сознании драму, услышав финальное надрывное восклицание, несчастные родители едва сами не поверили в свой бесчеловечный обман, на миг потеряли почву под ногами, и мысленно осыпая себя проклятиями, чуть не уронили пузырчонку мимо сумок.
Но по счастливой случайности, как обычно, всё закончилось хорошо.
Эх, сестрёныч, чудо-человек!
Выдергиваю из макушки ещё один свеже-поседевший по сему поводу волосок.
Спасите мой скоро лысый йорик.